Илья Фоняков (1935-2011)


Годы странствий

Аэродром. Аэрогром
Разносится кругом.
На вираже крылатый дом
Встаёт почти ребром.

Земля – гигантский косогор –
Вздымается внизу,
И Петропавловский собор –
Соломинкой в глазу.

Прощайте вновь, в который раз,
Мой город и река,
В который раз я буду вас
Любить издалека.

Под шум тропической листвы
Мне суждено опять
Родную дельту – две Невы,
Три Невки – вспоминать.

Куда себя ни загоню,
В какой ни кинусь край,
Вернусь я в эту пятерню,
Как шарик-раскидай!

* * *

Ты эрудит, ценитель стиля,
Ты петербуржец-ветеран,
Тебя с младенчества растили
Растрелли, Росси, Монферран.

Не принимаешь ты упрямо
Сегодняшнюю новизну:
Бесцеремонную рекламу,
Стен остеклённых кривизну.

Закономерность понимаю
Твоих обид, твоих досад,
Всей кожей их воспринимаю,
Как будто в твой любимый сад

Ворвался варвар, накопытил,
Поразгулялся, как в степи…
Вздыхаешь ты: «Ах, Питер, Питер…» –
И слышится: «Терпи, терпи…»

Из семейной хроники

1. Протокол–1918

Время деда щадило: в семье сохранилась бумага,
Что при обыске было изъято оружие – шпага
(Принадлежность к мундиру, поскольку – «действительный статский…»
И порой нацеплял атрибут, как считал он, дурацкий).

Также в десять рублей золотая изъята монета
(Общим счётом одна – так, буквально, записано это),
И с орлами двуглавыми дюжина пуговиц медных,
Дутых, недорогих, но идеологически вредных.

Время деда щадило. Уж так, слава богу, случилось.
Видно, время тогда не совсем ещё ожесточилось,
Полетело вперёд, на лету постепенно лютея,
Но не дожил до худших времён педагог из Лицея.

Умер смертью своей, проходя у лицейской ограды,
Ни Большого Террора не знал, ни войны, ни блокады.
А крамольные пуговицы (видно, плохо глядели)
Много лет попадались мне в бабушкином рукоделье.

2. Письма–1936

Ещё полусвободный, на подписке,
Отец мой письма посылал жене,
Не помышляя о возможном риске,
В них рассуждал раскованно вполне.
В почти самоубийственном кураже
Писал он, прежде чем пропасть навек:
«Мой следователь – я сказал бы даже,
Мой собеседник – умный человек,
Весьма начитанный определённо,
Умеющий расположить к себе.
Непринужденно, непредубеждённо
Мы говорим о жизни, о судьбе
Страны,
о Чехове, о Достоевском,
Я даже увлекаюсь иногда,
Как, помнишь, в нашей комнатке на Невском,
В кругу друзей, в недавние года.
Он слушает, кивает мне глазами.
Придвинув канцелярский дырокол,
Вздохнул вчера: «Как жаль, что вы не с нами…
Прошу вас, подпишите протокол».

Попутчик

Разоткровенничался:
– В девяностых
Была свобода! И не спорь со мной.
Всё пахло ею: встречный рваный воздух,
И жизнь, и смерть, и курс валют шальной.

Как для кого, ты говоришь? Свобода
И равенство несовместимы, друг.
Я часто вспоминаю эти годы,
Братвы ещё не поределый круг.

Зелёные на ветках шелестели,
И нам принадлежала вся сполна,
Удачу нам дарила в каждом деле,
Как чек на предъявителя, весна.

Давили на педаль, за руль держались,
И тот, кто мог, снимал свой урожай.
Менты к нам даже и не приближались,
Лишь палочкой крутили:
– Проезжай!..

Старинный мотив

Душа моя – крепость, моя цитадель,
Последний рубеж обороны.
По стенам, по трещинам лепится хмель,
Над башнями кружат вороны.

Не смейте ломиться! Когда захочу,
Я вылазки сам совершаю,
По рынку пройдусь, в кабачок заскочу
И пива бокал осушаю.

Там в спорах слетают слова с языка,
Слетают бесстрашно и вольно,
Но всё до известных пределов – пока
Душа не замкнётся: «Довольно!»

Настырным – отлуп! Любопытным – отказ!
Без нас дошумите, пируя.
Твердят англичане: «My home is my castle»*.
«My soul is my castle»**, – говорю я.

---
*Мой дом – моя крепость (англ.)
**Моя душа – моя крепость (англ.)

* * *

Как долго нет проклятого трамвая!
Пустынный город. Полночь и зима.
Свистит позёмка, ноги обвивая.
Молчат вокруг знакомые дома.

Здесь, проводив любимую, когда-то
Он так же вглядывался в темноту.
– Чудной старик! Торчишь, как на посту,
А рельсы тут уже лет пять как сняты!..

* * *

Ещё без дома, без копейки,
С весенним ветром в головах,
Мы целовались на скамейке
У входа в парк на Островах.
И не забуду по сей день я:
Прохожий, на тебя кося,
Изрёк с оттенком осужденья:
– Ещё облизывается!..

В те дни мы жили как в угаре,
А было это так давно!
На склоне лет в дешёвом баре
Я пью дешёвое вино.
И голова моя седая,
И жизнь, считай, почти что вся,
И кто-то смотрит, осуждая:
– Ещё облизывается!..