Мария Малиновская


***

Был дом на свете. Есть он и сейчас.
Я под его стеной стояла долго.
К ней мчалась годы – и стояла мчась,
Летя в оцепенении осколка.

И я стояла под его стеной
Осколком, не умеющим вонзиться
В звонок дверной, в простой звонок дверной,
На остриё глядящий, как зеница.

Был дом… И есть… Завещанный не мне.
Но знала, равнодушно уезжая,
Что жизнь моя стоит в его стене,
А за стеной, а в доме – жизнь чужая.

А за стеной… Что было там? Бог весть…
Дань прошлому – одно из суеверий.
Ведь что бы ни было – оно уже не есть…
И нет меня у отпертой мне двери.


***

Страшно быть ребёнком, даже хуже,
Чем в тюрьме – оттуда хоть бегут.
Годы беспросветнее и туже
Самых тяжких, самых крепких пут.

Жутко быть ребёнком, просто дико,
Если бьётся женщина внутри…
Ты не хочешь, ты не слышишь крика –
Ну тогда хотя бы посмотри…

Посмотри, с какой бессильной силой
Рвётся из невыросшей груди!..
Ну прошу, прошу тебя, помилуй,
Страшно быть ребёнком, пощади…

Выпусти безумную, святую!
Что ж ты издеваешься над ней?
Страшно умолять вот так, впустую.
А ребёнком быть ещё страшней.

Почему, скажи мне, почему же
Ты не хочешь, хоть на пять минут?..
Страшно быть ребёнком, даже хуже,
Чем в тюрьме – оттуда хоть бегут.


***

Все традиции стали нестрогими,
Развлекаюсь великим трудом:
Заметаю напевами, строками
Твой ни разу не виденный дом!

Так чудно́, так настырно, так молодо
Ворочу застарелую речь,
Пробавляюсь у зимнего холода,
Осиянно встаю из-за плеч…

За тобой, как рассказывал, по лесу
Незаписанной рифмой лечу!
Изменяю бесплотному голосу –
И дрожа прижимаюсь к плечу!..

Отдаюсь поэтическим гульбищам,
Цепенею, предчувствую крах…
Но в каком-то нечаянном будущем
Ты закружишь меня на руках!

***

Что Божий знак, что тихий зов оттоле,
Большая клятва, мелкое враньё,
Моя глухая женская недоля
И горькое величие твоё?

Что слава, что пустая эта звучность?
Её ли ждёшь, к душе моей припав?
Куда острей, куда жесточе сущность
Свиданий наших и простых забав…


***

А я топлю в себе щенка…
Идёт отчаянная пляска!..
Топлю тоску: восторг и ласка
Погибли прежде – от пинка.

И бьются, бьются, бьются лапки,
И кверху рвётся голова…
Как я сама ещё жива
С душой безумной старой бабки?..

Топлю щенка… Из-под воды
Ещё как будто смотрят глазки…
Но после это страшной пляски
Останутся твои следы!

Твои следы… да клочья ила…
И всё убила. Я чиста.
И лишь с нечистого листа
Прочтёшь о том, что прежде было.

…А я, дождавшись дня, когда
Во мне утопится старуха,
Прощусь с тобой предельно сухо –
И в третий раз плеснёт вода.


***

Ясное имя твоё, купола,
Речка, сосонник, мансарда,
Хлебников… Знаешь, а я ожила
С этого страшного марта.

Оба мы ожили! Рады грошу,
Вволю себя побалуем:
Ты одержимый – но я одержу
Губы твои поцелуем!

Страшная дань бесприданной весне,
Скорость, беспамятство или
Хлебников!.. Знаешь, а если бы не…
Как бы мы счастливы были!

Ожили оба… И ты наяву
Скоро подержишь победу
За руку!.. Знаешь, а я не в Москву –
К речке, к сосоннику еду…

***

Не нужно иного удела:
Блажен неприкрытый грабёж,
Когда раздвигаешь мне тело
И выйти в объятья даёшь,

Когда забираем по праву
Всё самое кровное вплоть –
До крови, на что нас кроваво
Ограбил бесплотный Господь.

На нежность ограбил, на чаши,
На губы, на дрожь, на глоток,
На целую жизнь – и легчайший,
Ещё неземной завиток…

Расправившись, Аве Грабитель
Добычей счастливой такой
Наполнил святую обитель
За твой же невечный покой…

И вот по церквам и соборам
Родные объятья краду,
С тобой, не легендой – а вором
Не славу делю – а беду.

Но мы не признаемся людям
В блаженнейшей этой беде –
И просто уйдём – не засудим
Кого-то на Страшном суде…

***

Жажда лёгкого озноба
И влечёт, и держит нас:
В жизнь твою ворвусь – и оба
Разобьёмся сей же час!

Выбираю объездную,
Но невмочь нестись одной…
Если жизнь твою миную –
Разобьюсь на объездной!


Пророк

Ты всё прощаешь: болтовню,
Дурные шутки, письма к ней…
И тем сильней себя виню,
И согрешаю тем сильней.

И согрешаю – за спиной.
Ты знаешь, но не гонишь прочь:
Несёшь вину передо мной
Мою – чтоб чем-нибудь помочь.

И всё прощаешь… И корюсь
Тем истовей… Искать жену,
Молодчик, не ходи на Русь:
Найдёшь кручину да вину.

Ты знаешь, но не гонишь прочь.
Проси за нас, родной, проси
И Божьей милостью пророчь,
Огнепоклонник на Руси…


***

Долгожданный, живой, посвящённый
В Небеса, в колокольные звоны…

Переписанный мной от руки –
До морщинок, до самой тоски…

До извечной тоски по пустому:
По тому, что прошло, – и по дому.

Мой скиталец, ребёнок седой
С непроглядной, с недетской бедой,

Занесённый неведомой силой
На предальний восток, на немилый…

Засыпаю. Хорошего дня.
Да хранит тебя Бог… для меня.

***

Могу не вернуться… Не правда ли, странно?
Для нас… А для жизни – и смерти – отнюдь!
И вдаль уношусь! Я не слово с экрана, –
Но если не слово, то можешь вернуть…

Я слава тебе… Я от мира – иного…
Молитва! проклятие! благо! скандал!
И то, что, боясь быть обманутым снова,
Ты поздно… но всё же в себе угадал…

И вдаль уношусь! – растревожено зная:
Ты страх переборешь – и бросишься вслед!
И брошусь навстречу, родная, земная,
Порву и ненужную связь, и билет!..

Опомнится небо июльским рассветом…
И поезд прибудет… Назло временам
Глагольным! – тот миг до поры лишь неведом –
Он в будущем длится и движется к нам!

Но если я прежде… то сирую лиру
Хоть раз оживи отзвучавшей игрой.
Останься моим… Посвящённым. И миру
Ту самую Светлую Тайну открой…

***

Я к Богу возношу звериный вой…
Глотаю землю и давлюсь травой,
Сосцы отяжелевшие сдираю
И так ползу к неведомому раю.

Я к Богу возношу звериный визг –
И дребезжит, и скачет лунный диск,
И сыплет небо мёртвым звездопадом…
И отползаю, тихо, гнусно, задом.

С землёй свиваюсь в бешеный клубок,
Хриплю, стенаю, но не слышит Бог.
Терплю очередную неудачу.
Беспомощная, скалюсь ввысь… и плачу.

***

Ни лишнего слова, ни лишнего жеста –
Попробуй хоть что-то сказать невпопад!
Родное, блаженное, жуткое место
Мой маленький… крохотный… ласковый ад!

Здесь каждый обязан поддерживать пламя
Ладонью! Иначе отныне и впредь
Не с нами! – а если ты будешь не с нами,
Гореть тебе в пламени, ох как гореть!

Со всех семерых прегрешенья снимая,
Ладоней отнять не могу от костра! –
Единственно, неисчислимо восьмая –
Любовница? Гостья? Хозяйка? Сестра?

Здесь каждый другой – и один прокажённый,
Фагот перевёрнутый, прежний Сократ…
Не в гости меня и не в сёстры – а в жёны! –
Ждал маленький… крохотный… ласковый ад!

Ни лишнего слова, ни лишнего жеста,
Мой слог не по-девичьи скуп и остёр!
Приветствую ад, нехристова невеста, –
И, как на алтарь, восхожу на костёр!

***

Я теперь осторожно хожу:
Мне всю жизнь положили к ногам.
Ни свернуть, ни ступить за межу –
Всё она… и любовь по бокам…

Мне всю жизнь положили к ногам,
Всю мужскую свободу, весь труд…
Что бесценно, то чуждо торгам,
И взамен ничего не берут.

Но забудет ли смерть о долгах?
Но предаст ли себя грабежу?
И не видит лежащий в ногах,
Что пред ним на коленях хожу…

***

Гнёт меня к небу, да тянет к земле...
Что же, безумица, делаю?
Кто же в тяжёлой сосновой смоле
Видел берёзоньку белую?

Кто обжигался о листья её,
Маялся чащами, рощами,
Воплем истошным пугал вороньё,
Схваченный ветками тощими?

Что же со мной? Вырывает меня
Истово, издавна, избела –
Не из земли вырывает, черня...
Вот уж и яблочко выспело...

Выспело, бледно зарделось – и вот
Яблочек целая дюжина.
Кто-то живой с них меня оборвёт –
И отравлюсь, им откушена.


***

Качнулась жизнь – и бросила тебя
На самый край свой, в злую круговерть.
Но я метнулась, время торопя,
На край другой, чтоб перевесить смерть.

И покатился ты на этот край,
Там Храм стоял… Измученный, больной,
Казалось, лишь его и выбирай!
Но ты – отрёкся. И пошёл за мной.


***

Я твоя неимоверная…
С этой бедностью, и бледностью,
И пугающей бесследностью…
Я тоска твоя вечерняя…
Я твоё успокоение…
Море, мачта корабельная,
Парусная колыбельная,
Дня июльского успение…
Я твои причалы-гавани,
Я твои печали-плаванья
И твоя невеста славная,
Но не в платье – в белом саване…
Но Другим себе завещана,
На святой алтарь положена,
То есть, грубо навзничь брошена –
Не как жертва, но как женщина…
Я твоя – Мария… Кто же ты?
Кто же сын мой? Но по Библии…
Так ли было?.. Да и было ли?.. –
Жизни наши прежде прожиты…


***

О как же Вы неоспоримы!
И в каждый спор
Вступаем, точно пилигримы
В ущелья гор.

Мне хочется высот небесных
И синевы –
Но в тихие сырые бездны
Стремитесь Вы.

Подъём ещё полог и зелен,
А высь бела –
Из тёплых гнилостных расселин
Сочится мгла.

Какая хворь Вас истомила,
Мечта, беда?
Зачем туда, скажите, милый,
Зачем туда?

В такую даль завлечь словами…
Без лишних фраз:
Я не могу пойти за Вами –
Пойду за Вас!

***

Разразилась тьма зачатием…
Разродилась тьма исчадием…

Ищет мать – кругом темно,
И пришло ко мне оно

Грудь сосать безгубой ревностью,
Грудь сосать беззубой древностью.

Нет младенчества древней,
Чем у тьмы и тех, кто в ней.

И сосёт, и льнёт, и ёжится,
На загривке ходит кожица.

Крохотное существо –
Но не одолеть его.

И стенает, горе кликая,
Эта ревность безъязыкая.

Горе пятится, дойдя:
Знать, не по нему дитя…

***

Не поверишь, любимый, но, правда,
Я тебя целовала в Москве!
Нет покоя больной голове,
И теперь я, наверно, не рада.

Только зло и темно торжествую,
Что, не зная обычных утех,
Я была посчастливее тех,
Кто тогда целовался вживую...


***

– Держаться прямо!
Смотреть вперёд! –
За ручку мама
На казнь ведёт.

В степных барханах,
В сухих ветрах,
Во влажных ранах
Гнездится страх.

– Не нужно казни! –
Бросаюсь к ней.
– Забыть боязни!
Идти ровней!

– А скоро плаха?
Когда конец? –
В гнездовье страха
Кричит птенец.

Молчит упрямо
Небесный свод.
За ручку мама
На казнь ведёт.


***

Принеси попить – и не надо звёзд.
В чудеса твои безоглядно верю.
Принеси попить. Молчалив и прост,
В комнату войди, робко скрипни дверью.

Не являйся мне – чуда не твори,
Просто подойди с неказистой чашкой.
Просто поверни ручку на двери,
Легче чудеса – ручка будет тяжкой.

Обними меня, посмотри, как пью,
Посмотри, как зло… посмотри, как худо…
Просто прикоснись к бабьему тряпью,
К смятым волосам – это будет чудо…

И тогда уйди. Нечего беречь.
Чашку уберу в прочую посуду.
На Земле легко – тяжче после встреч
Дорогих, земных радоваться чуду…

***

Последую за ним на Валаам
Немногим, что пока ещё не там, –

Вот этим зыбким образом своим,
Который здесь всё меньше уловим.

Я с ним давно! Я вечно с ним! Я с ним!..
Вне всех обетов, постригов и схим!

И всех святых ему светлей стократ
Ломавшая иконы с криком «Брат!»

Всё, что осталось от его сестры,
Разбитое, немое до поры…

Всё горе, горе… нежность посреди…
Коса, и платье, и… «Не уходи!»

И на запястье чётки в два ряда –
Те самые – от брата – навсегда…

На постриге – не выпущу – слезу:
Сама, без слёз рыдая, поползу.

Свершится постриг мой – в его сестру!
И я для мира, как и он, умру,

Не веря ни хуле, ни похвалам –
Безмолвно воздаётся по делам.

Он ангел мой – и будет мной храним…
Последую…
Последую за ним…

Последую за ним на Валаам.


***

– Сударь! Кто, не тратя сил,
Вам писал стихи такие
– Бурные! – по Финикии,
По Элладе проносил?

Слог Ваш – никакой не яд –
Снег на пальце, мел на кие!
А в огромный мир такие
– Жалкие! – подчас глядят…

Мрачный, желчный и такой
– Трепетный! – что, право, даже…
– Сударь! Кто увечье Ваше
Правил тоненькой рукой?

Предавался куражу
В тихом, праведном покое?
– Я! – питаю к Вам такое
– Бедствие! – что вот, пишу…

Лампа светит на кровать,
Юная, сижу, тоскую,
И сама ищу такую
– Рифму! – чтобы тосковать…

– Милый сударь! Чепуха
Ваши каторги, оковы:
Дострадайтесь до такого
– Неискусного! – стиха!

***

Ты забудешь этот разговор,
Как меня не помнишь… Ради Бога…
Я дворняга – но не знаю свор,
Для меня и двое – слишком много.

Я дворняга – но мне мерзок двор,
Не ложусь ни у чьего порога.
Жизнью оборвался разговор –
Так помянем… ради смеха… Бога.

***

Заросла, затянулась прореха…
И замолкло последнее эхо
В перебоях ругательств и смеха
И смешении тел.

Звездопад был сухой, как иглица,
В полумраке бледнела столица,
Холодея, просил помолиться
И к чертям полетел.

Как он падал… Вы помните это?
Как за ним выбегала, раздета,
Вся в прозрачном волнении света,
Чтобы только спасти…

И метнулся в испуге нелепом,
И растаял, и будто над склепом,
Я стояла, поникнув, над небом
Со спасеньем в горсти…

И вы тоже, вы тоже стояли!
И никто не играл на рояле…
И на флейте… Не спорил в запале…
Но остался запал.

Разошлись. И по дури весенней
Позабыли своё потрясенье.
Знать ему в том и было спасенье,
Что отсюда пропал.

Обелю тебя

Всю эту грязь, полезшую наружу,
И клевету, распущенную той,
Со зверской силой, в ярости разрушу
Одной своей спокойной чистотой.

И как мне жить, когда тебе не спится?
Не мучься так, сумею, обелю!
Моё перо – твоя вторая спица:
Затягиваю смертную петлю.

И кто-то из ужасной пантомимы
Задёргается, сдавленно хрипя…
Я буду мстить! Я буду мстить, любимый!
И этой местью обелю тебя.

И местью, и молитвами о хворых,
И волей продолжать великий труд,
И белым платьем, и фатой, в которых
Навек меня тебе передадут.

Всю эту грязь ногтями и зубами
Со зверской силой, жадно соскребу.
В какой-то миг соприкоснёмся лбами,
И отслонюсь с твоим клеймом на лбу.

Всю хворь возьму, все злые слухи эти,
Весь пот со лба, всю седину с бровей –
И тихо скорчусь в просиявшем свете
Родимой, чистой памяти твоей.