Сергей Евсеев

Хроники ненависти 
из книги "Чемодан, вокзал..."
«Киев – родина нежная», – писал в свое время один великий киевлянин – Александр Вертинский. «Нет города прекраснее на свете», – вторил ему другой – Михаил Булгаков. Все так. И тот, кто хоть раз побывал в этом древнем городе, по праву называемом колыбелью русской цивилизации, легко согласится с обоими высказываниями. Тем более что – это «родина нежная» для всего русского роду-племени. Ведь в летописи записано: именно из Киева «пошла и есть земля русская». А что написано пером, как известно, не вырубишь и топором. Но сейчас в «матери городов русских» русскому по рождению и духу человеку жить стало совершенно невозможно. Даже не из-за бесчинства и беспредела, которые чинят нынешние украинские власти (а они таки, похоже, вознамерились «вырубить топором», а то и выжечь каленым железом наши изначальные родовые связи). Что уж там – всегда можно с чем-то смириться, в конце концов, отсидеться в своем гнездышке, переморгать, перетерпеть… Тем более что все это уже было – было ведь в украинской истории. И было не раз. Очень похожие события без малого столетней давности мастерски и во всех подробностях описаны Михаилом Булгаковым в романе «Белая гвардия» (кто бы мог подумать, что вся эта жуткая мистерия повторится почти точь-в-точь в Киеве и на Украине в целом, что снова поднимется из глубин истории вся эта средневековая муть и вражда. И когда – в начале 21 века!). Но одно дело узнавать об этом из хрестоматийного произведения, при этом твердо веря оптимистическому утверждению автора о том, что такое больше не повторится никогда, а память о Петлюре да сгинет! И совсем другое – прочувствовать всплеск этой националистической вакханалии на себе, погрузиться в атмосферу всеобщей ненависти. Для нормального человека, пусть даже и для исконного украинца, патриота своей земли, считаю – «пересидеть» это совершенно невозможно, а с учетом того, что в последнее время несогласных стали физически устранять – просто немыслимо. Тем более, что ненависть эта, изначально направленная на правящую верхушку страны, теперь выплеснулась на все и вся: украинцы ненавидят своих соотечественников на Донбассе за то, что те «не такие»; ненавидят они даже и тех людей из своего ближнего окружения, кто посмел иметь свое мнение, отличное от их собственного; а в последнее время, они уже начинают ненавидеть всех подряд, тех же соседей и даже друзей, за то, что те, к примеру, устроились в жизни лучше, чем они сами… В такой атмосфере невозможно не только жить, но и просто существовать. Потому люди и покидают массово свои родные пенаты на Украине (причем, не только в зоне боевых действий и не только русские по духу) и уезжают кто на Запад, кто на Восток, как говорится – до лучших времен. Но, как видно, лучшие времена эти наступят еще не скоро. Потому многие из «переселенцев» знают твердо, что уезжают с «родины нежной» навсегда. 
О том, как росла и ширилась ненависть среди простых украинцев и откуда берется этот «вирус нацизма» – в этих заметках, сделанных если и не на манжетах, то уж на том, что попалось под руку – точно. 

Дорога в ад 
Я уже начал было мало-помалу приходить в себя. После всех этих зимних событий: после горящих баррикад перед стадионом Динамо, после ряда жестоких расправ над протестующими, после массового отстрела людей на Майдане, после тех жутких трех дней в Киеве, когда не работало метро… 
Словом, я начал отходить, и стал временами  присаживаться за письменный стол, и даже проскочило за это время пару стихотворений. Хотя ведь после всего этого кошмара, которому и до сих пор не видно конца, – как после Освенцима, нельзя, казалось бы, больше писать ни музыку, ни стихи… 
Но я все же начал писать. О далеком уже киевском том Первомае в печально памятный чернобыльский год. Все вспоминал, вспоминал ту шестилетнюю девчушку, которую я, сам еще пацан восемнадцатилетний, облаченный в форму солдата-освободителя, нес на плече по Крещатику мимо правительственных трибун. А может, просто нарисовал ее заново – ведь 30 без малого лет уже прошло… И вот – новый Освенцим. В смысле, Одесса!.. Теперь уж точно – ни писать, ни читать, ни есть, ни спать – вообще ничего невозможно. 
Случился, в общем, у меня настоящий сердечный приступ, удар, предынфарктное состояние – по телу судороги, в горле спазмы… Жена кое-как отпоила таблетками. Все равно не мог ни есть, ни спать, ни смотреть на белый свет вообще. А за окнам весна. Да какая! 
А люди вокруг – ничего: гуляют, смеются, с загородных пикников возвращаются. Словно ничего и не случилось. Как будто обычный, как всегда, Первомай. Целых четыре дня выходных: гуляй – не хочу. Да будь он проклят этот Первомай! На работе то же самое – шутки, улыбки, обмен впечатлениями о проведенных праздниках, о пикниках-шашлыках. Какой траур? О чем вы вообще? Ах, Одесса?! А что там в Одессе? Сепаратистов сожгли? Ну, дак так им и надо, туда им и дорога! Хорошо еще, что напился таблеток перед выходом на работу. 
После обеда зашел Федор Иосифович, первый редактор нашей газеты, 73 года, нормальный вроде человек, я с ним раньше всегда делился насущными своими проблемами, за советом к нему обращался. В общем, как к отцу родному. И тут тоже решил поделиться с ним наболевшим, сил просто не было все это носить в себе. Ну, должен же быть, думаю, хоть один нормальный человек вокруг. У которого тоже чтоб, вот как у меня, горло перехватывало, и сердце, и душа так рвались на куски, что невозможно просто на белый этот свет было смотреть без содрогания. 
Догнал его в коридоре, чтоб, значит, без лишних ушей, реакция-то сейчас у людей на все неадекватная. Вообще, и людей-то, если честно, бояться начинаешь, своих некогда милых-добрых сотрудников, особенно женщин. «Давить их всех надо, проклятых этих сепаратистов!» – только и слышно злобное шипение из всех углов…. 
В общем, нагоняю я Федора Иосифовича в коридоре и говорю: «Я вам вчера еще позвонить порывался, да передумал потом, на ночь-то глядя. Думаю, у самого сердце не на месте, так и вас еще во все это втягивать!» А он стоит у окна, моргает, изумленно на меня так поглядывает, вроде как не понимает, о чем это я вообще. Ну, я ему опять свое: Одесса, мол, так и так, людей там забивали по-зверски, а потом сожгли сотню заживо! И ввернул еще: «Теперь-то вы поняли, наконец, от какого кошмара оградили себя крымчане своим мартовским референдумом?» 
– Ну да, ну да, конечно, – отвечает растерянно Федор Иосифович. 
У нас с ним перепалка словесная в марте случилась на фоне крымских событий. 
– Так а что там, в Одессе? Что ты так разволновался-то, дружок? Ну, загорелся случайно Дом профсоюзов, ну обгорело несколько человек, понятное дело… Но это же не майдан, когда сто с лишним человек погибли! 
И тут меня накрыло с головой: не знаю уж, что я ему сказал, и сказал ли вообще что-то. Только смотрел и смотрел, и не верил: тот ли это Федор Иосифович. Что произошло с людьми? И где вообще те милые-добрые люди, киевляне, которых я знал раньше, уважал и любил? Потом махнул рукой, не в силах что-либо вообще говорить больше, да и пошел к себе на рабочее место. Напоследок попросил только, чтоб разговор этот между нами остался.
Как же – между нами! Весь апофеоз как раз в том и заключается, что «настучал» старик молодому нашему редактору – слил, в общем, меня со всеми, значит, потрохами вперемешку со слюнями и слезами. 
Уже в конце дня, когда я более-менее успокоился уже, тупо вперившись в монитор компьютера и кое-как вычитывая редакционные тексты, – заходит в нашу комнату редактор, садится вальяжно напротив меня и начинает   издалека: как, мол, семья и дети, все ли здоровы, всё ли в порядке? Как вообще жизнь? 
Я сразу смекнул, в чем дело, и бухнул ему прямо: 
– Я ничего, в порядке. Федор Иосифович, что ли, накапал? Так забудь! 
В общем, повоспитывал меня парень, тридцать с хвостиком лет всего от роду, посоветовал побольше гулять и меньше смотреть новости, особенно российские. И не реагировать вообще так остро на политику! 
Я, в общем-то, умею себя в кулак зажать – в таких вот особенно случаях. Офицер как-никак. Хоть и бывший. Но тут опять не сдержался и резанул, прямо в глаза своему юному начальнику глядя: 
– Может, мне еще посмеяться по этому поводу? 
А сам чувствую, волна эта чертова, горячая, на меня снова накатывает. Но держусь изо всех сил. А тот посмотрел на меня внимательно и говорит: 
– Иди-ка, домой сегодня пораньше. А может, к врачу еще заглянешь по дороге? 
А сам все в глаза мне заглянуть норовит. 
Взял я ветровку свою, попрощался и пошел. Но на пороге снова не удержался: 
– Спасибо, – говорю, – хоть санитаров не вызвали! 
Но в психи-то все равно, считай, записали (точно так же, как официальные одесские власти ныне хотят представить неадекватными всех тех, кто приносит цветы на Куликово Поле, к месту массовой казни людей!). 
… И ведь было это все уже, было! И книги об этом обо всем написаны – десятки прекрасных книг: Ремарк, Хемингуэй, Б. Васильев, К. Симонов, Ю. Бондарев, В. Некрасов, М. Булгаков… 
Почему же опыт предыдущих поколений никого ничему не учит? Почему люди якобы благими намерениями снова и снова выстилают себе дорогу в ад? 

Вирус нацизма 
В сентябре 1966 года на митинге у Бабьего Яра в Киеве замечательный писатель и человек Виктор Платонович Некрасов произнес несколько коротких и простых фраз, которые вошли в историю. Смысл сказанного заключается в следующем: да, в этом страшном и святом месте погибли не только евреи, но и украинцы, русские, поляки. Но только евреев здесь расстреливали именно за то, что они евреи. В этом суть совершенного против одной нации преступления, великой трагедии народа, названной холокостом и навеки осужденной (так нам казалось!) человечеством. 
Кто мог подумать, что еще не успеет уйти в иной мир поколение людей, помнящих ужасы Второй мировой войны, как все повторится снова. 
И снова черные силы призывают убивать жидов и москалей. И это в 21 веке! Что это, страшный сон? Нет, это действительность, жестокая реальность наших дней. Только теперь геноцид направлен именно против русских на Украине, вернее, всех тех, кто по духу, сознанию и образу мыслей относятся к русским, не желая признавать оголтелый национализм, человеконенавистничество, ксенофобию, насаждаемую официальным Киевом под видом украинского патриотизма. Жителей Новороссии, людей Донбасса, сказавших решительное НЕТ этой оголтелой политике новой, пришедшей к власти незаконным путем верхушке Украины – беспощадно уничтожают, поливая мирные города и села шквальным огнем из тяжелой артиллерии и гранатометов. А под завязку – еще и безжалостно «зачищают» вынужденно оставленные ополченцами населенные пункты, действуя там по отношению к населению хуже фашистов, приравняв всех подряд к террористам и даже – внимание! – оккупантам. 
Это страшное преступление против собственного народа. И нет сомнения в том, что ему рано или поздно будет дана адекватная оценка со стороны мирового сообщества, здоровый голос которого уже, слава Богу, и сейчас прорывается сквозь плотную информационную блокаду. 
Невозможно понять и принять другое, а именно: что случилось с людьми в том же Киеве? Некогда милыми, добрыми людьми, а ныне – превратившимися в откровенных зверей, судя по их прилюдным высказываниям. Откуда столько злобы и ненависти по отношению к части своего же собственного народа? Как с этим вообще возможно жить дальше? 
Ведь со многими, повторюсь – милыми, начитанными и обаятельными некогда людьми – стало невозможно, а порой и просто страшно общаться. Невозможно спокойно ходить по улицам, магазинам, ездить в общественном транспорте… 
А недавний случай в собственной редакции стал для меня и вовсе последней каплей. Две немолодые уже корректорши, обеим за шестьдесят, обе, к слову, русскоговорящие и более того, с чисто русскими фамилиями, глядя в свои мониторы, поочередно восклицали, поддакивая друг другу: мол, вырезать надо эту заразу на корню, выжигать каленым железом… 
Долго я старался держаться, но тут не выдержал. Высказался, что, дескать, как вам не стыдно и все такое. 
Боже, что тут началось! Накопившиеся ненависть и желчь тотчас же обрушились на меня. Не помню как, вылетел я из корректорской, от своих, собственно, подчиненных. В память врезался последний эпитет, брошенный в мой адрес: «Русский агент!» Сразу повеяло тридцать седьмым годом и стало откровенно страшно. Не за себя – за людей. И за всю страну, которая, кстати, наравне с Белоруссией в большей степени, чем кто-либо, хлебнула ужасов фашизма. 
Боже правый, когда же люди наконец прозреют и посмотрят на все происходящее нормальным человеческим взглядом? Возможно, тогда, когда преступная сущность нынешнего режима коснется конкретно каждого. 
А вот от вируса человеконенавистничества, вируса нацизма так просто не избавиться. Ни в обществе, ни в конкретном человеке. Здесь без радикального, хирургического вмешательства, как показывает история, не обойтись. И в этом суть трагедии нынешней Украины, неуклонно загоняющей себя на эшафот. Катастрофа неминуема. Но станет ли это для грядущих поколений уроком? На фоне всего происходящего сейчас – вопрос риторический. 

Обыкновенный фашизм 
«Как хочется отмотать время на год назад!» – сказал мне в запале чувств знакомый из осажденного украинской армией Донецка. Сто с лишним погибших мирных донетчан при проведении «антитеррористической» операции в аэропорту уже не вернуть. Что еще готовит для них Судьба, вернее, киевское руководство? Кто знает? Безумие и ужас! Я тоже ох как хотел бы отмотать время на год назад, чтобы вернуться туда, где все мы жили в мире и согласии. Если бы тогда кто и предположил саму возможность нынешнего сценария развития событий на Украине – его бы все в один голос назвали безумцем. Ныне мы все безумцы и людоеды, сами себя загнавшие в тупик страшной гражданской войны, откуда нет выхода. И нет спасения миллионам мирных людей, женщин, детей и стариков, которые окружены и блокированы в своих городах и поселках, в своих домах, на своей земле, в своей стране, которая в одночасье стала для них чужой и враждебной. Которая убивает их безжалостно и беспощадно, день и ночь обстреливая из минометов и тяжелой артиллерии, не давая возможности для ухода, эвакуации. Людей убивают только за то, что они не такие, как кому-то хотелось бы. Неправильный, в общем, народ, который не хочет жить по законам, которые ему навязывают, признавать героев-убийц, скандировать лозунги, которые, как мантру, подхватили толпы на Майдане и разнесли их, как вирус, как заразу по всей стране: «Кто не скачет, тот москаль!» А сами все скачут и скачут теперь под чужую дудочку, следуя какому-то дикому, средневековому инстинкту. Как одурманенные, напрочь забыв о добре и человечности, об элементарном сострадании… Люди вокруг превращаются на глазах в кровожадных людоедов и убийц, из всех углов и закоулков только и слышно: «Давить их надо, гадов, выжигать эту заразу на корню!» Это о народе Донбасса. И их давят. Жгут и убивают. Безжалостно и хладнокровно, специально направляя стволы орудий в сторону жилых домов и кварталов, больниц, детских садов и школ. В то время как блок-посты ополченцев находятся далеко за пределами населенных пунктов. Уничтожают по сути целый народ! И это в 21 веке, в самом сердце вожделенной Европы, где и «нечеловеческое» обращение с домашними животными официально считается преступлением чуть ли не против человечности. Где же эта лицемерная, лживая западная человечность? Очень хочется узнать, что думает и чувствует ( если он вообще способен чувствовать!) европейский снайпер, наблюдающий сквозь оптический прицел за восьмилетней девочкой, держащей в руках плакат с выведенными нетвердой детской рукой словами: «Боже, как хочется жить!»… Или в мальчика того же примерно возраста с георгиевской ленточкой на груди? Как хотелось бы заглянуть ему в глаза. Кто он, этот налетчик-убийца, у которого не дрогнет ведь даже рука, когда он нажимает на спусковой крючок? Не иначе сверхчеловек? А те, кто оказываются у него на мушке, стало быть – недочеловеки? Ну да, так они и думают о восставшем народе Донбасса: хунтовский премьер с затравленно бегающими кроличьими глазками недавно высказался: недочеловеки! И старина Фрейд здесь явно ни при делах. Госдеп, как всегда оправдывая своих ставленников, списал все на трудности перевода. Интересно, с какого языка на какой? С языка просвещенного запада на язык недочеловеков? 
Создается впечатление, что народу Донбасса устроили геноцид за то, что год за годом голосовал не за прозападных лицемеров, а за своих кандидатов. 
Что это? Как это все назвать? Неужели же все забыли знаменитый фильм Михаила Ромма? Это – обыкновенный фашизм... 
Пушной зверек у порога 
Еще, казалось бы, совсем недавно, в сентябре-октябре, наша редакционная корректорская бурлила, как кастрюля с варевом на плите, постоянно подогреваемая и подпитываемая извне противоречивым информационным потоком, как то: США поддерживает украинский курс на вступление в НАТО, Евросоюз позитивно воспринимает евроинтеграционные устремления украинского руководства, Украине осталось два шага до открытия границ с европейскими странами, у украинцев есть все возможности, чтобы справиться с внешним агрессором. Наши патриотические бабушки из корректорского цеха, пылая «священным гневом», набрасывались на всякого, кто смел им перечить или хотя бы даже и думать не так, как они. К примеру, когда их 28-летняя коллега, только что вышедшая на работу из декретного отпуска, посмела лишь заикнуться о том, что творят вооруженные боевики из добровольческих карательных батальонов на улицах, в супермаркетах и на пляжах Бердянска, где они на протяжении многих месяцев пребывали в резерве (или же на отдыхе после ротации) перед очередной отправкой на передовые позиции – ее тут же дружно начали «гнобить»: дескать, ты специально клевещешь на новую украинскую власть, лучше которой нет и не было еще в истории человечества. А чтобы знать «настоящую» правду об Украине, надо, мол, почаще смотреть «Пятый канал», а не шляться по улицам и супермаркетам в прифронтовой зоне, где, возможно, вовсю орудуют вражеские диверсионные группы, чтобы специально дискредитировать «наших славных защитников». Да и вообще – за такие разговорчики можно оказаться, знаешь где?! Вот то-то же. 
Если б сам не был невольным свидетелем этих словесных «баталий», никогда не поверил бы, что такое вообще возможно – в 21-то веке. И где? На многострадальной Украине, хлебнувшей в свое время, как говорится, лиха сполна – и от всевозможных разноцветных банд, и от петлюр с бандерами, и от гитлеровских захватчиков. 
Нынче же в наших редакционных кабинетах, в том числе и в «мятежной» корректорской, удивительное затишье – все сосредоточенно работают, угрюмо уткнувшись в газетные «белки» и мониторы. Но, чувствую, это затишье перед бурей, которая, судя по отдельным репликам, вот-вот уже готова разразиться. 
Наши патриотические тётеньки и старушки теперь, нет-нет, да и возмутятся относительно того, что это, дескать, делается с ценами в магазинах и на рынках; и отчего так дорого стали брать за воду и отопление (и это при том, что в квартирах периодически нет ни того, ни другого), когда на зарплату, которая пока и не думала повышаться (хотя бы для начала до реального прожиточного минимума, не говоря уж о заявленном на майдане  «европейском уровне»), и так еле-еле удается сводить концы с концами; и почему Соцстрах по полгода не выплачивает деньги по больничным листам; и, наконец, почему тот же Соцстрах «зажал» новогодние подарки детям – дескать, мы ведь исправно платим ему отчисления?!.. И таких «почему» с каждым днем становится все больше и больше. И я уже время от времени слышу из-за дверей редакционных кабинетов негодующие возгласы, типа: «Достало уже это правительство!» 
А что ж вы, мои дорогие, думали? Правительство, пришедшее к власти на волне разрушения (начиная от памятников и заканчивая крупнейшими предприятиями) и войны – вряд ли когда-либо станет на путь созидания! Да разве ж нашим «свидомым» гражданам это можно было втемяшить в свое время? 
Что ж, видимо, подобравшийся вплотную к  порогу европейской Украины диковинный «пушной зверек» станет куда более эффективным учителем. 

Киев, прощай!
Я хотел бы прожить в этом городе всю жизнь. «Город прекрасный, город счастливый… Мать городов русских!» – это у Булгакова. А для меня Киев – это как первая любовь. 
Я приехал сюда в неполных семнадцать лет на излете весны, когда весь этот город, со своими живописными садами на древних холмах по-над Днепром, с бесчисленными белокаменными монастырями, с золотыми, синими, зелеными маковками церквей, «вырастающих», как грибы, то там, то сям на этих летописных холмах, – весь он предстал передо мной, как невеста в своем невесомом подвенечном одеянии, сотканном из белого, яблоневого и сиреневого цвета… Едва ступив на территорию Киево-Печерской лавры (тогда еще – историко-культурного заповедника) я тотчас почувствовал необычайный прилив сил, душа наполнилась несказанной радостью и… покоем. Там, в Лавре, охватив своим восторженным мальчишеским взором весь великолепный вид, открывающийся с площадки за Трапезной церковью: на нижние лаврские храмы, утопающие в садах, на синюю полосу Днепра, на белые современные постройки левобережья, на воздевшую к небесам руки со щитом и мечом Родину-мать ( которую, смешно вспомнить, я из окна поезда принял за Святого Владимира), – я всем своим сердцем, всем существом своим почувствовал, что таки да, не обманули меня все прочитанные до этого книги, былины и сказания, повествующие об этом славном городе – это и есть то святое место, откуда «есть и пошла земля русская». А еще в тот торжественный момент меня охватило глубинное чувство, буквально завладевшее всем моим существом – что вот я и вернулся на свою исконную родину… И это чувство не покидало меня все прожитые здесь годы. 
Как же радостно было возвращаться в любимый свой город после долгой разлуки, после командировок и странствий, причем – в любое время года!.. Я исходил вдоль и поперек все его дивные, завораживающие улочки, будто бы зовущие за собой к чему-то тайному, еще не изведанному, улочки, которые ручейками и реками стекаются к площадям с древними величественными соборами, словно бы поддерживающими своими золотыми шлемами-куполами огромную шапку лазурного небосвода. Я сотни раз прикасался ко всем его святыням, к старым камням его нарядных, приветливых особняков, отличающихся «лица необщим выраженьем». Я полюбил его людей – всегда улыбающихся, приветливых, добрых. Как полюбил впоследствии и их дивную певучую речь, звучавшую со всех сторон подобно весеннему звонкому ручейку. 
Да, я хотел бы жить здесь до конца своих дней… Но однажды я проснулся и не узнал своего любимого города: где же то добро, те благость и свет, которые всегда, во все, даже самые тяжелые времена, так ласкали мою душу, наполняя ее живительными силами, любовью, верой и надеждой? Где же те добрые, милые люди, которых я так любил? Где это все, куда подевалось? Город вздыбился, ощетинился, показал свой звериный оскал и погнал черные потоки людей на центральную свою площадь – на Майдан. А как все тихо-мирно, и даже невинно, на первый взгляд, начиналось: совсем еще юные мальчики и девочки с национальными флагами и плакатами «Украина – цэ Европа!» Какой восторг – они же дети!... Но за их спинами уже буравили землю ошалевшие от предчувствия большой крови и в любой момент готовые сорваться с цепей черные псы, записавшиеся в ряды борцов за украинские «гиднисть» (достоинство) и «нэзалэжнисть». И вот их час настал. На майдане запылали покрышки, зазвенели устрашающей дробью пустые бочки, исказились ненавистью и злобой лица: «Москаляку на гиляку!», «Слава нации – смерть врагам!» А на смену жовто-блакитным национальным полотнищам пришли, заполонив все вокруг, черно-красные флаги УПА. «Слава Украине! Героям слава!» – волнами покатилось с одного конца огромной площади в другой и обратно… 
Однажды, проталкиваясь через эту обезумевшую толпу к метро, я вдруг почувствовал всем своим существом: «А ведь это начинается война! И война против моей большой Родины – России!» А через месяц, на Крещение, уже весь центр Киева был охвачен огнем и затянут черными клубами дыма. «Беркут», стоящий стеной на «пограничных» рубежах и мужественно сдерживающий натиск разъярённой толпы, вовсю забрасывали булыжниками и коктейлями Молотова, жгли и били дубинками и ломами… Вскоре появились две первые, ритуальные жертвы майдана. И поднялся вселенский вой. О сотнях раненых и искалеченных мальчиках-беркутовцах – ни слова. После первых «жертвоприношений» путь назад был отрезан. На майдане запахло кровью. А этот запах, как известно, доводит хищника до исступления. Киев притих в ожидании новых потрясений, перестало работать метро… На горизонте замаячил призрак «Небесной сотни». 
Благословенные, «легендарные», по Булгакову, времена закончились. И началась история. Вернее, повторилась. 
«Как же все повторилось, вся эта историческая мистерия, описанная в «Белой Гвардии»: полчища псевдо-казаков в жупанах, с «чубами-оселедцами» на бритых головах, все та же волна ненависти против «жидов» и «москалей», и даже те же гробы на Крещатике… Как все повторилось без малого-то сто лет спустя! Только еще страшнее и беспощадней. А ведь 21 век на дворе! Кто бы мог подумать», – такие мысли беспорядочным вихрем неслись в моей воспаленной голове, когда я пробирался, прижимаясь к домам, по безлюдным и настороженно притихшим улочкам путем Алексея Турбина, но не тем, которым он пошел, движимый любопытством, в результате чего и наткнулся на взвод петлюровцев на Прорезной, а тем, которым должен был пойти, чтобы спастись: от бывшей Театральной на бывшую же Большую Подвальную, затем переулком мимо белой стены Софии к Старокиевской горе, оттуда по извилистому Андреевскому спуску скатился на Подол, к трамваю, и влился в густой поток охваченных тревогой людей, как по команде побросавших средь бела дня свои офисы и устремившихся штурмовать наземный городской транспорт. Три эти памятных, страшных дня конца февраля прошлого года прошли для меня как в горячечном бреду. А на четвертый день все стихло. И моему взору открылся чудовищный вид – истерзанного и поруганного моего города, сплошь – в черных ранах и язвах. И над всем этим по-прежнему вился серый едкий дым. Как на пепелище… Но ненависть и злоба, поднятые вожаками майдана, как болотная тина, из глубины людских душ, никуда ведь не исчезли. Вскоре они снова выплеснулись на улицы. Лидеры украинских националистов жаждали реваншистского «броска на восток». И новые власти им такую возможность предоставили. 
– Почему вы уезжаете? – спросила меня симпатичная девушка в бюро переводов, возвращая мне пачку переведенных на русский язык (с украинского!) документов, подготовленных мною для подачи на принятие гражданства в российское консульство. – И почему в Россию?! – явно читалось в ее широко распахнутых, небесной чистоты глазах. 
Я подспудно ждал этого вопроса – и все же он застал меня врасплох. Что я мог ответить этой миловидной, годящейся по возрасту мне в дочери, девушке? Что идет кровавая братоубийственная война, которой не видно ни конца, ни края! Или – что после Одессы и Мариуполя, как после Освенцима, невозможно не только писать стихи или сочинять музыку, но и жить, и дышать вообще невозможно?! А что мне ответить на немой вопрос, застывший в ее глазах: «Почему в Россию?» Что моя большая родина, из которой я когда-то вышел, как и во все времена – всех жалеет и всех принимает, не деля людей на чужих и своих по вере, национальности или взглядам? Принимает в том числе и тех, которые еще вчера стреляли по мирным городам Донбасса, а оказавшись в окружении, вынуждены были обратиться к ней за помощью… Вот этим и сильна испокон веков моя родина – Россия. Этим и впредь она прирастать да крепнуть будет. 
Да, я знаю, что Киев, как и сто лет тому, снова отстроится, как предвещал Булгаков. И снова на его древних холмах воцарится благодать Божья. А память об этих черных, кровавых временах со временем – растает. Но теперь, думаю, это будет не так скоро. А между тем, жизнь человеческая ведь коротка! И так много в ней еще хочется успеть! А для этого нужно много трудиться. Да, нам всем, находящимся и по ту сторону баррикад и по эту, предстоит в ближайшее время очень много работы. Мы все должны будем как следует потрудиться, чтобы хотя бы будущие поколения смогли снова увидеть тот Киев, в который я когда-то влюбился с первого взгляда. 
– Просто пора возвращаться! – ответил я голубоглазой девице из бюро переводов. А про себя подумал: «Как и всем вам, включая Киев, да и всю Украину, – рано или поздно придется возвращаться к родным берегам, домой!» 
Прощай же, любимый мой Киев, «город прекрасный, город счастливый, мать городов русских!» Надеюсь – еще увидимся!