Елена Буевич

УЙДЁШЬ И ТЫ

Сколько я нас с Ваней помню (ну, это десять лет всего), всегда ему что-нибудь сочиняю. Это меня мама приучила – она, когда я была маленькая, в институте своём заочно училась и, гуляя со мной, пересказывала мне историю КПСС. Но я всё равно больше всего про звёзды любила. Ване своему, он только родился, поскорее стала рассказывать, что Вселенная бесконечна, стены нет даже в самом конце, а если и есть, и даже с дверцей, то нам туда заглянуть – всё равно не дано. В общем, в год он мне уже на небо ручкой показывал – звезду искал.
Зато теперь, в десять, со школой – проблемы. Таблица умножения посложнее космогонии. Цифры не даются. Уже наизусть пробовали заучить «семью семь – сорок девять». А пройдет некоторое время, он снова забывает: сорок два, говорит, и — хоть кол на голове теши. Числа у него вроде каких-то отдельных абстрактных понятий в этой самой голове. Может, он гуманитарий? Почему тогда до сих пор – не выраженный?
Правда, мою способность из всего стихи делать, ценит!
Вот идём мы с ним: я рифмую спутники Сатурна, ребёнок – на седьмом небе от счастья.

Хорошо живётся, брат,
На планете Энцелад!

Нет ни пушек, ни солдат
на душе – покой и лад.
Жить там рад и стар, и млад.
Энцелад!
Можно есть там всё подряд –
Шоколад и мармелад,
Не планета – просто клад:
Эн-це-лад!

- А про Ганимед, мам, – можешь?
- Да запросто:

Можно жить, хоть триста лет,
 На планете Ганимед…

- Классно! Ну, чего ты, ну что тут смешного! Дальше придумай!
- Нет, это уже халтура, надо что-то необыкновенное…
- А давай, про все спутники напишем!
- А семью семь?
Если есть на свете способ возвратить ребёнка с небес, то именно этим вопросом. В серой глубине глаз – почти страдание («как угадать?»):
- Сорок два?..
- …

Неожиданный подарок получаю несколькими месяцами позже. В момент, когда он больше всего необходим - в больнице, после операции.
В палате вечерний полумрак, пожилая соседка – сердечница с чудовищно отёкшими ногами, над которыми днём безуспешно бьются врачи -- получила обезболивающее и дремлет на высокой подушке, по-соловьиному запрокинув голову и безжизненно открыв рот. «Хоть бы не умерла», – малодушно пугаюсь такого развития сюжета. Встать я пока не могу, и только кнопка-«тревога» на стене связывает меня с ускользающим миром коридора, где у медсестёр буйствует вечерний телесериал. Старушка вполне симпатичная, в прошлом - хирург, и если бы ещё разрешила открыть окно, лучше соседки и пожелать было бы трудно. Но с идиотской бездушностью юности (и какой только юности? мне уже 36!!!) ловлю себя на том, что в её 78 вполне реально вот так вот заснуть вечным сном в больничке, и почему не сегодня?
Она громко всхрапывает. Ну Слава Богу, жива!...
Странно, но здесь, в больнице, мне совершенно не страшно умереть. Такая уверенность – здесь не суждено. Может, и старушка так же чувствует, и спокойна, в свои 78-то?
Дома проснешься ночью, и такой вдруг ужас проступит со всех сторон, как в детстве, когда однажды осознала: бежать некуда. Жизнь – закончится, умереть – страшно. Черви там всякие могильные, гроб, сгнивающий под землёй, и ты – в нём... И вот некуда убежать! Ни на другую планету, ни в дверцу какую выйти - никуда…
И как это все живут, и утром идут на работу? И я ведь иду! А ночью – такая пытка...
Раньше прижмешься к сыну маленькому, тёплому такому, и уже не страшно. А теперь спит отдельно, на своём раскладном кресле, и новый страх – ещё за него бояться. Как он один жить будет?.. Вдруг у него вообще жить не получится? Такой бестолковый… Ванька, он и есть Ванька – простодушный дурачок, глупизна несусветная. Семью семь – сорок два…
Что мне ему передать нужно, какое такое важное знание, чтобы он потом в жизни устоял с ним, чтобы помощь в нём была, даже когда меня не будет? Я ведь сама ничего не знаю! Вот дуры женщины - это же правда! Я сама это время от времени чувствую, хоть и притворяюсь феминисткой.
Угораздило женщиной родиться: ничего о жизни не понимать, от страха каждую ночь мучаться… И ребёнку – ничего полезного для житья-бытья не передать. Чему ты, дура, его к десяти годам научила? Нырять за крабами? Нужно ему это больно! Или астрономии, которая теперь в школе не преподаётся? Будет, как изгой, со своим телескопом, даже рассказать о наблюдениях – некому!..
…Тут-то он и позвонил на мобильный:

- Мам! Ты как?
- Хорошо!
- А я стихи написал, слушай:

Луна взвилась над горизонтом.
Уйдёшь и ты. Уйдёшь, и в полумрак.
На небе, облаком зажжённым…
 А вон вот там, на небе – Зодиак.

- Гениально! И знаешь, что? – вторая строчка. Про кого ты говоришь: «уйдёшь и ты»? Про… меня, что ли?
- Не знаю!
- Ну, как не знаешь? Это хорошо, как в настоящих стихах - когда можно прочитать по-разному. И про человека…
- Да нет, я вспомнил - это я про Луну говорю. Как она за облако заходит, и оттуда светит. И облако – зажжённое.
- А… Ты гений! Только последняя строчка корявая. Как там?
- «А вон вот там на небе Зодиак…»
- Вообще бессмысленная! «Вон» или «вот» Зодиак? Вон – далеко, вот – близко. Ты как-то определись… В общем, замени строчку!
- Мама!!! Как же я заменю – это же акростих?
- А... А!.. Точно... Ну, молодец... Нет, ну, ты даёшь!.. Но всё равно, строчку надо заменить. В общем – работай.
- Нет, мам, не буду. Мне ещё наблюдать нужно – я лунный фильтр сегодня попробовал поставить.
- Так хуже видно ж!
- Вот именно, что нет! Такая яркая Луна, что даже сквозь него всё видно – зеленоватая она...
- А телескоп тебе кто на лоджию тащил – бабушка или дедушка?
- Сам, конечно.
- Ну молодец, если не разбил… Учись, мне пока поднимать нельзя будет…
- А седьмого тебя уже выпишут?
- Думаю, да. А что - седьмого?
- Мама!!! Как ты ничего не помнишь?!! Седьмого – комета Фая будет пролетать!!!
- Фая - «посланница рая».
- О, точно - напиши, мам!
- Нет, сам уж давай. У тебя лучше получится.
- Ну, спокойной ночи! Мам, ты помолись, чтобы сны страшные не приснились.
- Я помолюсь, ты главное скажи – семью семь?
- Сорок дв… девять.

Ой, у него получится, честное слово, получится!