Владимир Васильев


Бультерьер.
Сверкают белые клыки,
Приподнята губа.
Пусть знают все мои враги,
Что бой — моя судьба.

Не отступлю я никогда,
И хвост не подожму.
Вражда — так смертная вражда!
И горе псу тому,

Что вызов бросить мне посмел,
Ведь весь наш мир таков:
Победа ждет того, кто смел,
В сверкании клыков.

Отважен и упрям, как бес,
Я — пес! Я — бультерьер!
И Боги, выходцы с небес,
Не знают контрмер.

Я бой всегда готов начать,
Умру, но не уйду.
Я не умею отступать —
На счастье иль беду.

Я буду долго всех смелей,
Пока когда-нибудь
Такой, как я, но чуть сильней,
Не оборвет мой путь.

Не все так плохо, ведь не все так плохо:
В окно с Европы дует ветер перемен.
И мы растем с тобой, растем, Серега.
Растем на пару с диким ростом цен.

Еще недавно были бессловесны,
Боялись главного придурком обозвать,
И мир казался нам большим, но очень тесным,
И где нам только не хотелось побывать?

Так пролетарии всех стран, соединяйтесь,
Не сломит ветер наших карточных домов,
И выражать свои надежды не стесняйтесь —
Средь нас немало выдающихся умов.

На нашем месте будь любой американец —
Загнулся б с голоду иль помер от тоски.
А мы живем, поем, на мир наводим глянец:
Победы наши удивительно близки.

Снова ветер, снег по улицам метет,
И на стенке похудевший календарь.
Вот еще один ушел из жизни год,
И зима поет за окнами, как встарь.
Мы еще вперед продвинулись на шаг,
И — увы! — еще прибавилось седин...
Год ушел, следы оставив на висках,
Год ушел, ушел совсем, еще один...

Наша юность потерялась вдалеке,
И у каждого полно своих забот.
Поединок с пустотою в кошельке
Отнимает силы все из года в год.
Мы все реже собираемся теперь
И расходимся задолго до восьми.
И все чаще, дома отпирая дверь,
Понимаем: мы стареем, черт возьми...

А когда часы-куранты зазвенят
И ракеты темень неба разорвут,
Незаметно в тех восторженных ребят
Превратимся мы на несколько минут.
И опять пред нами распахнется мир,
Жизнь откроет снова тысячи дорог,
И хотя судьба зачитана до дыр,
Будем верить, что хоть кто-то что-то смог.

А потом рассвет опять рассеет тьму,
И ворвется в мир очередной январь.
Мы вернемся каждый в личную тюрьму
И к стене прикрепим новый календарь.
Будем видеться у входа в магазин,
Посвящать друг друга в череду забот,
Говорить: «В тебе прибавилось седин...»
А потом опять наступит Новый Год.

Николаев.
Семнадцать лет я Николаева не видел,
Скитался долго я по дальним городам.
За это время я весь свет возненавидел
И потянуло вдруг к ингульским берегам.
Я не привык, в натуре, долго колебаться,
На все я плюнул и купил себе билет,
Как хорошо, что привык давно скитаться:
Проблем с дорогой, хоть и были, ныне нет.
Наш поезд гордо назывался «Южным Бугом»
И, пожирая километры, шел на юг.
На сутки стал он для бродяги лучшим другом:
Ведь привезет его домой, на Южный Буг...
Мы подъезжали, и уже на Сортировке
Я вдруг неладное почувствовал нутром,
Дыханье сперло, словно после стометровки:
Увидел новый девятиэтажный дом.
Я не подумал, видит бог, о переменах.
Я помнил город, как он был в последний раз.
И эту память, запечатанную в генах,
Мой Николаев неожиданно потряс.
Я помнил серый камень старого вокзала,
Еще на Сортировке, глядя на перрон.
И вдруг седая проводница мне сказала:
«Чего стоишь? Бери шмотье и выйди вон!»
Я вышел с сильным чувством горестной утраты,
Я понял: перемены мне не по душе.
С тоской глядел я на рекламные плакаты
И осознал, что много лет прошло уже...
Второй троллейбус подкатил до остановки
И вновь меня немного удивил:
Я точно помнил, что со времени стыковки «Аполлона»
Второй по Мира сроду не ходил...
А дальше новости посыпались лавиной,
Я, оглушенный, ничего не узнавал.
Любил я город свой сильней, чем мама сына,
И все, как раньше было, вспоминал.
Тогда, ей-богу, был поменьше Николаев,
Одноэтажным был весь Ленина проспект...
И мы с дружками с видом подлинных хозяев
В пустых карманах устраняли сей дефект.
Слободка — здесь прошло мое лихое детство,
А парк Петровского — второй родимый дом.
Ловили рыбу мы в Ингуле по соседству
И били стекла, развлекаясь перед сном.
Теперь увидел я сплошные небоскребы,
И парк стоит теперь с оградою другой.
Я удивляться перестал: Ну да! Еще бы!
Я удивлению включил давно отбой...
А вот район за парком мало изменился.
Я без труда нашел тот дом, где раньше жил, (Котельная, 22)
И снова старый Николаев мне открылся,
И я с тоски едва по-волчьи не завыл...
Вот раньше был уютный городок,
Лишь в центре жизнь отчаянно кипела.
И можно было за какой-нибудь часок
Объехать город от предела до предела.
Намыва не было: были одни Лески.
Теперь за день по дому живо намывают,
Но притупилось чувство гложущей тоски,
Увы, привык я, что на свете все бывает.
Со всем смирился я и принял все, как есть.
Ведь как бы ни было — приехал я домой.
Теперь в округе новизны не перечесть.
Остался старым только Старый Водопой.