ВОСПОМИНАНИЕ О ДЕТСТВЕ

Сводила скулы кислота
узорчатых, незрелых вишен,
был мамин оклик так излишен,
что застывал на сгибе рта:
НА — ТА...
 
Звенела лета глубина,
в ушах, в цветах, во всех сосудах,
непостижимо — но оттуда
неслось назад, достигнув дна:
ТА — НА...
 
Мне было скоро восемь лет,
и я любила игры эти,
меня в саду на табурете
купала мама, плавал свет
на волосах и мокрой кофте,
простым движением одним
снимала пену, будто дым,
и воду пробовала локтем
веснушчатым
и золотым...
 

* * *
                                 юре макусинскому
 
ну да я к прошлому ревную идёт рефлекс затвор рука
а помнишь тырили ануя в библиотеке гордэка
на что провинциалам детям le voyageur без багажа
но мы с ильёй эстетом третьим листали беккета дрожа
как это было дивно дико чюрлёнис гегель кафка бах
и первородная клубника на обцелованных губах
за пояс брюк на крепком прессе ростана глубже засади
а чернокожий герман гессе согрет на девичьей груди
о вилья лобас бахиана и маркес пряный сметь не сметь
буэндиа аурелиано сейчас ударит в сердце смерть
как мы ни разу не попались не наломали сдуру дров
на полках плакать оставались шевченко пушкин гончаров
дождей серебряные пасма развод родителей беда
моё дыханье режет астма теперь я с нею навсегда
в не дай Бог памяти больнице где цапли капельниц цок-цок
снесли арон эторе шмица мост колокольчики лесок
июльский рай адам и ева упавший с неба света круг
а муравьи в раскрытом звево цепочки букв оживших вдруг
несовместимо это лето с прошедшей жизнью ночь печаль
судьба подбросила монету поймала решка всё прощай
ведь умань лишь затем омана чтоб повстречались ты и я
в другой стране осталась мама и вот сюрприз хасид илья
тебе ж горячий крым и питер мне бьющая москва с носка
воспоминаний старый свитер нездешний ветер у виска
 

* * *
 
Я упаду, когда стемнеет,
когда печаль заиндивеет,
упряма и тиха,
когда в окне звезда зажжётся
и отразится, как в колодце,
в округлой синеве стиха...
 
Я упаду на дно колодца,
вода стремительно совьётся
кругами на торце,
хлестнёт в цементную оправу,
а посредине — Боже правый! —
я
с удивленьем на лице.
 
И дети, женщины, мужчины,
опустят с плеч свои кувшины,
пришедши за водой,
и — непонятно как — польётся
лицо моё
со дна колодца
по морде лошади
гнедой...
 
ЧУЖИЕ
 
Пропили родину, продали дом и сад.
Искали кошку в зарослях сирени,
таскали банки древние с вареньем,
спускались в погреб, как спускались в ад...
 
Деревья обобрали, как сирот.
Пришёл сосед, увёл с собой корову.
Сенокосилку вынесли Серовы
и расплатились с батей у ворот.
 
А в воздухе крутились пыль и пух
и было жарко, как внутри перины.
Старухи мою маму материли,
а мама не смотрела на старух.
 
Тут дождь —
и батя закричал: «Бежим!»,
и бабушка, уже спеша в машину,
рвала в подол незрелую малину,
чтобы ни ягодки,
ни ягодки —
 чужим...
 

* * *
 
у меня своя война
и не мать
и не родна
просто баба
просто сука
мужа бывшего
жена
 
* * *
 
знаешь мама не так-то уж трудно дышать твой вопрос твой простой эпикриз
заставляет меня нежной ложью шуршать как оберткой конфетки кис-кис
всё нормально я просто по жизни бегу ветром бьёт прямо в сердце беда
но к тебе хоть куда одним духом смогу без оглядки примчаться всегда
всё прекрасно я просто сбываться спешу вырвать сорных страданий траву
и поэтому так учащённо дышу и в метро задыхаясь реву
всё чудесно уж мне ли не знать в чудесах обретённый нечаянно толк
я бегу будто стрелка бежит на часах я бегу как обложенный волк
всё отлично и я достаю вентолин затянусь словно хлопну стопарь
и опять в добрый путь средь бензинных долин вечно странница вечно агарь
ой наташа опять тебе трудно дышать нет легко я свободно дышу
а как долго дышать только Богу решать я сама не дышать не решу
мама ты не поверишь но в астме есть свой непонятный здоровому смысл
механизм respiratio дарует сбой по сакральному замыслу числ
и тогда вспять идёт в венах кровь и вода обнимает до самой души
гибнут страны и вновь восстают без труда в странном мире очкастой левши
непрестанный восторг задыхаясь ловлю красным воздухом вужизнь пьяна
как же я эту камфору-осень люблю по судьбе медсестра мне она
я еще подышу сухожаром степей ледяным керчаком полюсов
я еще повдыхаю макушки детей гарь и прель среднерусских лесов
силу мая вберу в разветвления бронх по болгарской скитаясь земле
и вьетнамский пропахший тунцом хайдыонг и французский saveur божоле
мама я научилась ценить кислород только так через спазм альвеол
и дыханье с хрипящей вселенной рот в рот и взрывающий горло укол
через страх что последним мог стать каждый вдох так позорно в слезах и соплях
через то что одна лишь сама я и Бог видим в церебро-тайных щелях
нет не думай что ты виновата мой свет хоть на маково в чём-то зерно
ничего ничего в моей памяти нет что прощеньем не озарено
ты мне родина ты сокровенный исток с каждым днём все сильнее любя
я в молитвы дочерней охранный платок нежно кутаю мама тебя
навсегда я дитя и по-детски чиста я у ног твоих вечно сижу
успокойся же
слушай
устами Христа
выдох-вдох
я дышу
я дышу
 
* * *

И вот в квартиру вносят омут.
Он по краям зарос травой.
Мне руки белые заломят
и сунут в омут
головой!
 
О, подождите,
разрешите
двоих по имени позвать
и красной ниточкой свяжите
что мне с собою
нужно взять,
 
чтоб не пришлось мне возвращаться,
и до того, как умереть,
ещё — с любимым попрощаться,
ещё — на сына
посмотреть...
 

* * *
 
И сошлись однажды наши да враги,
призывает каждый: «Боже, помоги!»
Все несут иконы, крестятся пучком,
все кладут поклоны, падают ничком...
Магазин заряжен, через грудь калаш,
наши в камуфляже, вражий камуфляж.
Если глянуть с неба – как одна семья!
Что вам: мало хлеба, люди-братовья,
нету в реках рыбы, зверя нет в лесах,
овоща в садыбах, солнца в небесах?!
Не сыскали слова, чтобы мир сберечь –
чи скiнчилась мова, аль иссякла речь?
Голубые очи, светлые чубы –
и никто не хочет утром лечь в гробы,
серые, зелёные, в ранней седине –
словно спепелённые в проклятом огне,
чёрные да карие, волосы как смоль –
всем одно мытарить, всем едина боль.
Завтра снова битва, затишь недолга.
Слышится молитва в лагере врага,
наши в храмах тоже, наших не сломать...
Вот кому Ты, Боже, будешь помогать?
 

* * *
 
Отличаю белое от чёрного, отличаю лебедя от ворона,
да сужу частенько сгоряча.
В человеке тьмы и света поровну: если я встаю на чью-то сторону –
у кого-то гасится свеча.
О своём бы нарыдаться вволюшку, да молиться без конца за Колюшку,
да беречь запечного сверчка…
Уж пора бы вроде успокоиться – день и ночь передо мною Троица
в самом центре сердца и зрачка.
Мир исправить – скорбная утопия. Что ж я лезу и ломаю копия,
когда след бы слушать зов земли?
На пороге смерти и прощания, Боже, дар смиренного молчания
мне, такой безпосульной, пошли!

_________________________________________

Об авторе: НАТАЛЬЯ ЛЯСКОВСКАЯ
 
Родилась на Украине, в городе Умань. Окончила Литературный институт им. А. М. Горького (семинар Е. Винокурова).
Автор многих публикаций в центральной и региональной прессе, автор нескольких книг для взрослых и детей: «Окно в давно забытый сад», «Душа Наташи», «Сильный Ангел», «Ежиная книга», «Сказки о варежках и бабушках», «Преподобный Сергий Радонежский» и др. 
Член Союза Писателей России. Работает в пресс-службе Международного Союза православных женщин.
Председатель жюри фестиваля для детей и юношества «Таланты Московии». Председатель жюри (поэзия) Всероссийского Гумилевского литературного конкурса для подростков и юношества «Золотое сердце России».
Живёт в Москве.