АНАТОЛИЙ ЛЕМЫШ

Родился и живу в Киеве. Окончил Московский университет им. М.В. Ломоносова. Издал три сборника стихотворений. Печатался в журналах и альманахах «Радуга», «Юрьев день», Сталкер», «Соты», «Ковчег» и др. Ряд стихотворений опубликованы в антологиях современной русской поэзии. Лауреат литературных премий.

Август 14-го

Как жили мы в это лето? А жили так:

Возле кровати стоял «тревожный» рюкзак

С едой, медикаментами и шматьём,

И отсвет телеэкрана пылал на нем.

Мир содрогался от выпусков новостей.

В нас бушевала буря чужих смертей.

И пули, не долетавшие до Днепра,

Визжали над нами, как страшная мошкара.

Был каждый нейрон отчаяньем обожжен.

Так Авель глядел на Каина под ножом.

Но сквозь канонаду сияла нам высота —

Так виделось небо Ионе внутри кита.

Как жили мы в августе? — Как под командой «пли!»

Дни то неслись, окаянные, то ползли.

И я повторял в бессоннице, в забытьи:

НА ЭТОЙ ВОЙНЕ УБИТЫЕ — ВСЕ — МОИ!

Третий глаз

Будда медитирует и принимает облик цветка.

«Стингеры», пролетая, не мешают ему ничуть.

Мальчики из спецназа ждут сигнала и спецпайка.

Будда видит их третьим глазом и проникает в суть.

Чакры его открыты и голова ясна.

Он бы мог повернуть ракеты, но думает: на фига?

Мальчики в камуфляже пятую ночь без сна.

Но без сна и снайперы их врага.

Смуглый парнишка, прячась, пробирается в Назарет.

Крупный план: провода в руках, уходящие в рукава.

«Стингер» словно принюхался, лег на горячий след.

Щелк, кино: марширует дивизия «Мертвая голова».

Снова щелк: певица, облизав микрофон,

Имитирует страсти с ляжками наголо.

Тень над Эрмитажем: это старый грифон

Вырывается в небо, расправляет крыло.

Щелк.

Лужайка у озера. Лодка скользит в воде.

Щелк.

Какая-то драка, дерганье ног и рук.

Щелк.

Восстание зэков в лагере в Караганде.

Щелк.

Рекламная пауза. Вырубим звук.

Смуглый парнишка с толовой шашкою на груди

Приближается к дискотеке. Вот-вот он нырнет в толпу.

Господи, отпусти нам грехи наши, Господи, огради!

Бог медитирует. Он прикрыл

третий свой глаз во лбу.

Андреевский

Былое расколото вдребезги.

Из прошлого вынут костяк.

И если придешь на Андреевский —

Там дышится нынче не так.

Всё те же дома над брусчаткою,

И те ж купола в вышине.

Но помнит иное сетчатка, и

Другое мерещится мне.

Вот вроде бы облагородили,

Как будто отмыли стекло,

Но чувство таинственной родины

Истаяло, стерлось, ушло.

Тут раньше царили художники,

Кумиры чердачной поры,

А нынче толкутся лоточники

С набором цветной мишуры.

Какой-то подвох, деформация,

Развесистый клюквенный куст,

Как будто стоит декорация

Для фильмы «Андреевский спуск».

Туристы, всегда одинаковы,

С айфонами рвутся вперед,

Чтоб сняться в обнимку с Булгаковым —

Он, бронзовый, не оттолкнёт.

Все реже друзья отзываются,

Плотней нависание дней.

Как будто курган насыпается

Над памятью горькой моей.

И нету на свете острей тоски,

Чем быть у эпохи в гостях.

Не тянет меня на Андреевский, —

Там дышится нынче не так.

Парижанство

Дочери Асе

Вокруг — весёлый, пряный, манкий,

Неумолкающий Париж.

По праву давней парижанки

Ты над бульварами паришь.

Мелькают тайки и арабки,

Индусы, турки без числа.

Ты, взяв родителей в охапку,

На Сакре-Кёр нас вознесла.

И перед нами распахнулись,

Как по веленью короля,

Дома — тома на полках улиц,

Романы Сартра и Золя.

Старинных крыш клавиатура

Сама собой звучит уже,

И подпевают Азнавуру

Вийон, Мольер и Беранже.

В «Ротонде», где сходились выпить

Художники и чудаки,

Гарсон шепнул: вам лучше выйти,

Сюда идут бунтовщики!

И мы пошли в толпе спешащей,

Стараясь осознать урок,

И в небеса вонзалась башня,

Как д`Артаньяновский клинок.

Дворцы, кафешки, зазывалы,

Машин цветная круговерть.

Жизнь без конца и без начала,

Где даже смерть — почти не смерть.

И в этом праздничном пространстве,

Когда Париж лежал у ног,

Мы постигали парижанство,

Как стиль, и свет любви, и рок.

Домик у моря

Вырываясь из города, как из дурного сна,

На заре мы себя обнаружили в домике на

Берегу у моря, где залпами бил прибой,

Где тянуло тебя на сон, а меня на бой.

Как Садко, я полез в пучину, и ядовитый скат

Так долбанул кретина, что я чудом доплыл назад.

Ты руки заламывала и прикладывала к вискам.

А потом мы гуляли по винам да шашлыкам.

Ты обгорела, и моря простор для тебя постыл.

Ты то и дело в Питер рвалась — не хватало сил.

Но на закате, в кафе, переждав жару,

Ты о креветки и пиво гасила свою хандру.

Я изучал тебя: как ты плаваешь, как ты ешь,

Я целовал тебя поперек, и вдоль, и промеж,

Тобою и морем я до конца моих дней пропах.

А спорили мы, словно дети, — о пустяках.

Мы засыпали под визг и топанье сотен крыс,

Словно их стаи во имя Гаммельна шли на мыс,

В топоте этом дрожали и домик, и вся скала.

Я говорил: «Это ежики, детка!» — и ты спала.

А вокруг, как в агонии, рушился белый свет.

Чавкая, пожирал человечество интернет.

Бомбы сыпались. Храмы падали. Пел Кобзон.

А я тихие звездопады вплетал в твой сон.

А во мне все было предельно обострено,

Словно длилось одно феерическое кино,

Где я сам на экране, не смыслящий ни черта:

Я, от смерти уплывший, вошедший в твои врата!

Одуванчик с шипами

Ирине

За тебя мне светло и тревожно.

Я скитаюсь один вечерами.

Я люблю тебя так осторожно,

Словно ты — одуванчик с шипами.

Говоришь, я в долгу неоплатном,

И ладонью не вычерпать море.

Я люблю тебя так безоглядно,

Что с неправдой твоею не спорю.

Для меня не отмеришь ты нежность

Ни на гривенник, ни на полушку.

Я люблю тебя так безнадежно,

Что таких запирают в психушку.

Вот стою, словно в латы закован,

Пред твоею закрытою дверью.

Я люблю тебя так бестолково,

Что твоей нелюбови не верю.

Триптих «Полеты во сне»

1. Песенка о цветном ветре

Пора мне, братцы, судьбу налаживать!

Я буду нынче ветра раскрашивать!

Вот выйду в сад, сотворю молитву я,

И встану — к ветру лицом — с палитрою.

Глядите — вот он подует ласково,

А я коснусь его кистью с краскою!

Следите — легкими мановеньями:

Мазок — карминовый, штрих — сиреневый!

Пусть бродит ветер летучей радугой

В горах Кавказа, в лесах над Ладогой,

Пускай под взглядами изумленными

Парит над киевскими балконами,

Пусть носят вихри в своем кружении

Сраженья красок, их отражения,

Пускай мерещатся в их неистовстве

Всех дам волнительные волнистости...

Всех галерей, всех музеев марево

Над миром вспыхнет закатным заревом,

Картины тех, кто был назван гением,

И тех, кто нынче, увы, в забвении...

Поэты мира, всех рас художники —

Цветного ветра мы все заложники,

Его бесцельного дуновения,

Его бесценного мановения.

Взлетит — то яростный он, то ласковый,

Играя красками, словно масками,

Переливаясь Мане с Ван Гогами

Над нами — сирыми да убогими...

2. Волна

Волна опаловая, волна агатовая,

Слюдой заваливала, на мол накатывая.

С горой заигрывала, притворно-ласковая,

Вуаль индиговую свою споласкивая.

И, на колени к камням запрыгивая,

Как бы в смятении себя разбрызгивала.

Затем, усталая, на миг откатывала —

Волна опаловая, волна агатовая.

Везде раскиданы мазки неистовые:

То малахитовые, то аметистовые,

В рассвет свинцовые, в закат — рубиновые,

И бирюзово-аквамариновые.

А ночью море аспидно-черное,

В его узоре стекло толченое,

И, гривой пенною пошевеливая,

Лежит мадонною боттичеллиевой.

А по утрам оно золотистое,

И крабы мраморные ползут, посвистывая.

И вновь русалкою шумит патлатою

Волна опаловая, волна агатовая.

Весь океан, берега покусывая,

Лежит, поигрывает своими мускулами.

Еще немного, и впрямь излечится:

От человека, от человечества.

3. Пир

Кто с пивною кружкой прячется от зноя,

Кто вдвоем с подружкой делит свой ночлег, —

У меня сегодня пиршество иное:

Я варю солянку из лесов и рек!

Накрошу в жаровню темные аллеи,

Облака заката, ведьмину метлу.

Это яство души молодит и греет,

И друзья сойдутся к моему столу.

Вот салат из ветра! Вот рагу из бури!

Плов из листопада! Оливье — туман!

Вот шашлык из солнца под «напареули»,

А в бокалах плещет чистый океан!

Вот земля родная — объеденье просто!

Всем ее хватает, всех зову на пир!

И сойдутся гости, и польются тосты,

И вражда отступит, и вернется мир!

Кто с пивною кружкой прячется от зноя,

Кто вдвоем с подружкой делит свой ночлег, —

У меня сегодня пиршество иное:

Я варю солянку из лесов и рек!

***

Я – нигде, кроме этого тела. Но я везде.

Я распят на истории, на каждом ее кресте.

В венах моих бродят мамонты и мустанги.

Я шаманю в яранге, и омываюсь в Ганге.

Правая моя рука – в пламени на Майдане.

Левая – вмерзла в лед в Магадане.

Сердце мое в Освенциме из-под пепла поёт.

А в голове слова Соломона: «И это пройдет».

Но мир мой порой вжимается в это тело,

Которое мне порядком осточертело.

А иногда я совсем его покидаю.

И скитаюсь пО миру, и летаю.

Песенка о желтой звезде

Что мои пращуры мне начертали

Древнею кровью да желтой звездой?

Где-то в местечке сапожник Гедали

Тихо трудился за свой золотой.

Ах, из земли какой, рая какого

Тощая кляча его завезла

В край, где усато и светлоголово

Хлеб осеняет людские дела?

Сколько колен преклонили в России,

Ткали, тачали, косили жнивье

Лии, Борухи, Давиды, Рахили –

Все родословное древо мое!

Как нелегко приживалась прививка

Вечных скитальцев к иному стволу!

Плача, смеясь, Государыня Скрипка

Пела в Гамбринусе, в дымном углу.

Сгнили талмуды, и старенький талэс

Вместе с ермолкой изъели года.

Что в нас от давних скитальцев осталось?

Гены? Да полноте! Дух? Ерунда...

В общем котле нас крутила и мяла

Общая ложка эпохи крутой.

Но – эта скрипка когда-то певала!

Но – эта свечка сияла звездой!..