Олег Мартыненко

 Разве выразить словом, как стонет душа

                   ***

Противно думать

И дышать противно.

Снаружи, изнутри — со всех сторон

Несёт такою затхлостью и гнилью,

Где рай лишь для шакалов и ворон.

Страна с тысячелетнею культурой,

Земля трудяг, героев, мудрецов

Ждёт подаяния дебильной дурой

И славит душегубов и лжецов.

Оплакивать ли мне родную землю?

Оплёвывать ли всё, храня покой?

Я родину такую не приемлю,

Но не имею никакой другой.

С 4 на 5/VIII-1996. Киев

                  Україно моя!

Україно моя, моя стомлена нене,

Чим розрадить тебе, як тобі помогти!

Не лишилось ні слів, ні можливостей в мене,

Все розтринькав на пошук чудесних світів.

І то ж треба було — десь думками блукати,

Забуваючи рідне змарніле лице,

Щоб нарешті уздріти, як стомлена мати

Усміхнеться лише та й пробачить усе.

Україно моя, моя хвойдо кохана,

Я під ноги життя тобі кидав, а ти

Усміхалася зверхньо, — і переступала,

Як непотріб, мовляв, заважаєш і ти.

Так, в моєму житті ти не мала потреби — 

Було безліч гарніших, спритніших, ніж я.

Скільки їх притьмома позрікалося тебе,

Подивися ж під ноги, триклята моя!

Україно моя, моя вірна дружино,

Нам з тобою радіти і лаятись вік.

Та хіба ж одне одного з нас хто покине

Через злі балачки наших сварок дурних?

Та хіба ж я зумів би без тебе прожити,

Хоч які б небокраї відкрились мені?

Врешті, все це слова,

Небокраї закриті,

А відкриті лиш очі, наївні й сумні.

Україно моя, моя доню маленька,

Ти живеш і радієш тому, що жива.

Занедужаю я — ти підійдеш тихенько

І притиснеш долоньку малу до чола.

І хвороба тікає, й тривоги міліють,

І усе наносне маячіння зника,

Й звідкілясь виринає слабенька надія,

Щоб не бути порожнім прийдешнім вікам.

Та отак і живу.

Як умію.

Чи й гірше.

Підживлю землю потом — а мо проросте.

І пишу кострубаті, як доленька, вірші,

Й сподіваюсь, що ти мені вибачиш те.

Патріотів без мене ти маєш доволі,

Православнішіх, більш красомовних, ніж я,

Україно моя, моя совість і доля,

Берегиня, любов і гіркота моя...

21/VI-1995. Київ

                      ***

Здесь ничего произойти не может,

Здесь никогда не будет перемен.

Тупой народ с ободранною кожей

Сопит и терпит, немощен и нем.

Былых обид никчемные заплаты

Всем тычет в нос, как культи, инвалид.

Среди бессильных ищет виноватых,

А перед власть имущими молчит.

Цветные сны обсасывает смачно,

Давно смирясь с безвременным постом,

И перед каждым, кинувшим подачку,

Не преминёт, как пёс, вильнуть хвостом.

И сам я тоже...

Да, и сам я тоже

Бессилен в лабиринте серых стен.

Здесь ничего произойти не может.

Здесь никогда не будет перемен.

9/II-1998. Киев

                         ***

Вы знаете, как душит нищета,

Когда и с голоду не умираешь,

И не живёшь, а вечно пролетаешь,

Уже и не желая ни черта?

И вечно ждёшь — вот-вот наступит срок...

А он не наступает,

Тоже вечно.

А цепь долгов уходит в бесконечность,

Лишь ловишь глаз родных немой упрёк.

Конечно же, богаты люди тем,

Что есть в душе, не только за душою,

Но тело это чёрное, большое —

Вместилище души.

                                  И ей совсем

Не безразлично, что с ним происходит,

И коль сама в нём держится едва,

Способна ль на высокие слова

И мысли о народе и свободе?

Послушайте того, кто невысок,

Чей вольный дух, смердя через заплаты,

Достоин только посылать проклятья

Той бедности, которая — порок.

Умеет лишь пресыщенный эстет,

Комфортно исстрадавшийся по муке,

Витийствовать беззлобно, по науке

О бедности, в которой горя нет.

С 7 на 8/IX-1998. Киев

        Куда падают звёзды

Мы становимся всё конкретней,

Ухватясь за материализм.

И растут в интернатах дети — 

Перестала быть чудом жизнь.

Твердолобые роботы-книжники

Через трубы на небо глядят,

Вот и сыплются с неба булыжники,

А не звёзды, как век назад.

Всё все знают, до кварков крохотных, 

Ну, а скажешь чего непутём — 

Поправляют:

Не маг, а фокусник,

Не мадонна, а баба с дитём.

Homo Sapiens’ы, не люди.

Забывать начинаю и я,

Что умение верить в чудо

Отличает людей от зверья.

И меня как-то мало радует

Всё, что мы так учёно ждём.

Так что всё-таки звёзды падают,

И мне кажется — в сердце моё.

С 6 на 7/ХІІ-1987

                           ***

Серый цвет безысходного мёртвого тленья.

Серый цвет...

Он черней и печальней, чем чёрный.

Будто нету ни бед, ни удач, ни сомнений, —

Только липкая серость

И облик покорный.

Это даже не цвет,

А пустое бесцветье.

Всё, что было вчера и весомо, и зримо,

Растрясло все цвета по камням лихолетья

И повисло без жизни плакатом

                                                        крикливым.

1984. Городня

               ***

Возвращается серость.

Умыкается совесть.

Отупляется память

Звоном фонфар.

Обновляется мерзость,

Словоблудие то есть,

И подачки глотает

Ручной минотавр.

А по плесени улицы,

По надеждам загаженным,

Что лихие спасители

Уберечь не смогли,

Без особого умысла

Бродят нищие граждане,

Одичавшие жители

Богатейшей земли...

1990. Городня

                          ***

Тихо кружились снежинки...

Был вечер...

Почти год назад...

Мы подтверждать своё звание шефов

Пришли в интернат.

Что-то несли и о чём-то болтали.

Похрустывал лёд.

Кто-то ворчал, мол, опять оторвали

От дел и забот.

В каждом гудело неслышное вече

Личных страстей...

Вдруг из столовой нам вышла навстречу

Группа детей.

Девочка в новом казённом пальтишке

Спросила, как тень:

"Дядю, а вы мэнэ любитэ?” —

Тихо.

Будто во мне.

Был тот вопрос, как зима, бесконечен,

Словно укор

Нам, развесёлым, довольным, беспечным —

Жжёт до сих пор.

Ждали ответа снежинки и дети,

И фонаря отраженье в воде,

Я же стоял и не знал, что ответить,

Как на суде.

То ли тоска, то ли скрытая жалость —

Другим не видна —

Глухо внутри застонала и сжалась

Чья-то вина.

И на минутку привиделось счастье,

Снега белей,

Что от меня ни в одном интернате

Нету детей.

1986. Городня

                       ***

Время — слишком лукавый лекарь.

И костёр его не поблек.

Нас не будет в тридцатом веке,

Просто будет тридцатый век.

Не во имя спасенья, ибо

Нам безвестны пределы мрака,

Только ради простого "спасибо”

(Спаси, Бог, от тоски и рака),

Не из жалости к той старухе,

Что сидит на углу, дрожа,

Не Всевышнему в глаз и в ухо — 

Просто, совестью дорожа.

Пока мечется наша Мекка,

Подадим ей малую малость,

Бога ради или человека — 

Чтобы что-то в душе осталось.

Что назавтра, корчась от скуки,

Размышляя о связях вселенной,

Ощущаться чуть меньшей сукой

В золотой цепи поколений.

21/VIII-1993. Киев

              ***

Проходит день,

Проходит век,

Идёт к концу тысячелетье.

Угас Шумер,

Растаял снег,

И новые родятся дети.

Зачем?

Ведь где-то смысл укрыт.

Но это пониманья выше.

Так клетка, видимо, вопит

Во мне.

А я её не слышу.

С 17 на18/VIII-1996. Киев

                     ***

У меня было доброе детство,

Да и юность была неплоха.

И — весёленькое наследство —

Невостребованность стиха.

Нищий, чуть не слоняюсь по миру,

Сдуру пьянствую иногда.

Не прощай меня, моя родина,

Как и я тебя — никогда.

1/VI-2001. Городня

                     Крах

Гордился Вами каждый четвертной,

Истраченный на бронзы и граниты.

А Вы теперь забыты.

И забиты

На площади промозглой и пустой.

Цветов молодожёны не несут.

И под защитой зыбкого забора

Вы сжались, ожидая приговора,

Что Вам выносит масс недолгий суд.

Рассыпался, как тлен, СССР,

Истоптана зелёная лужайка —

Все краской норовят.

А мне Вас жалко...

1995. Киев

                   ***

На рекламных панно — красавицы,

У которых не наши задницы.

Ну а нашего — ни хрена.

Нам не надо б смеяться над верою,

Ни в Христа, ни в сивого мерина,

Вся беда — в дефиците вер.

Вот совсем почти по Есенину:

Стыдно мне, что я веровал в Ленина,

Горько мне, что не верю теперь...

15-16/XII-1996. Киев

                           ***

Мы эмигранты в собственной стране.

Непониманье, ностальгия.

Вчера, казалось, были на коне,

Теперь — ненужные, чужие

Средь пабов, шопов бродим, как в лесу,

Зимой метелистой и лютой.

Не только потому, что нету сумм —

Души изъятую валюту

Мы сберегли оттуда, где росли,

Мечтали, жили, утверждались.

Тот мир чужие ветры унесли.

А мы остались.

7/XII-2003. Городня

                ***

Слишком много потеряно.

Слишком часто темно.

Нет ни денег, ни времени.

Всё предсказано.

Но —

Ничего, что оплавлены

Веки грёз.

Посмотри:

Мир зарделся от пламени

Меднокожей зари.

Значит, всё перемелется,

Значит, будет мука,

Значит, чудо надеется

На своих могикан.

26/V-1997. Киев

                     ***

Эх, Истина,

Мы все к твоей арбе

Привязаны,

Кто веером, кто цугом.

Мы временем подарены тебе, — 

Ты совершенно зря нам смотришь в зубы —

Кто — взмыленным от пены жеребцом,

Кто — мерином откормленно-лояльным.

А по плечам нагайка цоп да цоп! —

И пыльный путь за нами окровавлен.

Один падёт борцом,

Другой рабом,

Уверившись, что даже солнце в пятнах.

Мы Истину влачим своим горбом.

Не потому ль так много душ горбатых?

22/Х-1990. Киев

                    ***

Гибнуть от вина или без вина.

Сохнуть от вины или без вины.

Видеть с высоты своего окна:

Лужи до краёв облаков полны.

Жёлтая трава, жёлтые цветы.

Осени моей тусклые цвета

Холодно скользят в вихрях суеты,

Не касаясь глаз.

Серая плита

Отстучавших дней давит неспеша

Серостью глухой вечного дождя.

За пустой душой снова ни гроша,

Выпила всю кровь мыслей чехарда.

А на мостовой брошенно шуршит

На чужой сеанс порванный билет.

Холодно шагам.

Памяти бронхит.

Прошлое болит.

Будущего нет.

23/Х-1993. Киев

                   ***

Не важно: век подарен мне

Иль я

Ему,

Важнее, что получится в итоге.

Ворвётся ли со знаменем Илья

В грому

В болото наше, проклятое Богом?

Размечется ль до вечности

Пока

Живём,

Пусть даже и ценою нашей боли,

Забытая на вешалке

Тоска

Времён,

Как памятью, изъеденная молью?

Огонь, вода и прочее

Дерьмо

В горсти,

Им свято пусто место — это свалка.

Что подарил я дочери?

Кого

Спросить?

Грядущий век?

Ведь их, безвинных, жалко.

Ведь это им таскать судно

Из-под

Того,

Что впопыхах назвали мы эпохой.

Кого нам вырастить дано?

Господ?

Рабов?

Стервятников, грызушихся за крохи?

Что будет с нашим будущим?

Вопрос,

Как рак.

И опий не поможет без ланцета.

Тревожишься, волнуешься?

Дорос,

Дурак?

И никуда не деться от ответа.

С 27 на 28/IX-1996. Киев

                           ***

Сколько помню себя, я всегда был казним

За грехи и за шалости.

И подарки судьба раздавала другим,

Ну, а мне — что останется.

Я привык никогда ничего не просить,

И причина не в гордости,

Просто долю такую досталось носить,

С чем бессмысленно спор вести.

… А в несчастной Чечне кто-то стонет сейчас

И решает вопрос, поди:

Слушать совести голос или приказ.

Я прошу Тебя, Господи,

Раз уж так получилось, что к жизни притёрлась

Судьба-бесприданница —

Раздели между ними прощенье своё,

Ну, а мне — что останется.

15/I-1995. Киев

                            ***

Мечталось и снилось, да вот — не сбылось.

Растёт Эверест деклараций и хартий,

А Родина, как обескровленный лось,

Которого рвёт на куски стая партий.

И свора шакалов дождаться не может

Мослов, что грызть волки не станут,

Быть может.

                          ***

Мне — что "товарищи”, что "господа”.

Слово — лишь звук, не более,

Лишь бы свободно дышать всегда,

Всласть и по доброй воле,

Чтоб на пути, которым бежим,

Длинном или недлинном,

Только товарищем быть — другим,

Только себе — господином.

28/VI-1998. Киев

                     ***

Мнится ль радость, кричит ли беда — 

Но на всём порастёт лебеда.

И покроется плесенью были — 

Чем мы жили, кого мы любили,

Результаты большого труда

И крикливых речей ерунда — 

Всё бурьном густым зарастает.

Вот и я понимать начинаю,

Что уже ничего, никогда...

И уехал бы чёрт-те куда

По чьему-то весёлому следу,

Да куда ж я отсюда уеду...

XII-1986. Городня

                     ***

Спекулируя прошлым своим,

Изуродовав святость вконец,

Нам отцы оставляют дым

От истлевших своих сердец.

Как в нём много крылатых слов

И весомых, правильных фраз,

Как в нём много цветасых снов,

Только как же там мало нас...

1984. Городня

                  ***

Сожрать меня невозможно,

А можно лишь покусать,

И то — если осторожно,

Я сам собаке под стать.

Покамест ещё не выпало,

А выпадет — я умру.

Пока же метляюсь вымыслом

Придурочным на ветру.

Пророки всегда с пороками.

Я тоже слегка пророк.

Сам буду маяться сроками,

Покуда не примет Бог.

Но до того,

                     до того,

                                    до того

Хочу этот мир любить.

2001

        Скучная поэма

Всегда, за всё приходится платить,

Господь же часто путает, похоже,

А может, и не хочет отличить —

Где покупатель,

Где простой прохожий.

Ему, бедняге, тоже недосуг.

Попробуй сладить с нашим странным миром,

Где вечная толпа рабов и слуг

То льстит,

То мстит поверженным кумирам.

Одной и той же гильотины нож,

От тёплой крови захмелев не в меру,

Бил по затылкам (каждый так похож)

Монархов и революционеров.

В веках таких примеров — пруд пруди.

Перечислять?

Так мрачновата тема.

Сведёт с ума и всё порвёт в груди

И страшная,

И скучная поэма.

Мир бесконечен, потому несыт.

Сгорают судьбы.

Под ногами тлен их.

Скажите, вас не душит горький стыд —

За убивавших

И за убиенных?

Премудрость книг,

Безумье площадей

С готовностью пустить кишки друг другу.

Борьба идей,

Поправ живых людей,

Волочит мир по замкнутому кругу.

                    ***

Только Бог изобрел свет —

И от Бога упала тень.

От улыбок публичных Свет

Распустился сосновый пень.

Разливанное море лжи —

Сорок дней и ночей потоп.

В гастрономе говяжий жир.

Все трамваи идут в депо.

                      ***

Эх, как мы научились убивать!

Молчаньем

И руками убиенных,

Петлёй надежд и чаяний презренных,

Вручением совсем не тех наград…

И до сих пор накладываем грим

На их ланиты наших вкусов общих

И посвящаем памяти усопших

Уже давно ненужное живым.

Такая память.

Ох ты, как мы их!

В гробах — и то достали, как отребье.

А может — лучше посадить деревья

И посвятить их памяти живых?

                      Некролог

Эх, как мы всенародно обнищали,

Души бы хоть крупицу наскрести.

Ушёл поэт в задухе и печали,

Не услыхав последнего "прости”.

Ваганьково усыпано, как свалка,

Кровоточащим сонмищем имён,

И их державе искренне не жалко.

Значима только смета похорон.

Что жизнь, что смерть —

                                        два лика бабы вздорной,

Богини осовелого "совка”:

Кричи и плачь,

Авось твой труд в уборной

Потомки не оценят свысока.

VII-1997. Киев

Оптимистическая депрессия

Погружаюсь помалу в память,

Где, как торф, залегли мечты.

Нету мудрости — есть усталость

От шагов, что не сделал ты.

И назад уже не вернуться,

Можно только завыть в тоске

И нечаянно захлебнуться

В неотысканном роднике.

Он, хрустальный, не замутится,

Растворяя в себе меня,

И к Великой Реке помчится,

Всех последующих маня.

И, фильтруя сквозь толщу будней

Неповторности торжество,

Непременно меня забудет,

Как и не было ничего.

С 4 на 5/Х-1998. Киев

                             ***

Чей-то взгляд утонул в белом омуте туч,

И мы чувствуем это незримое око.

И рассеянный,

                           даже растерянный,

                                                 луч

Отрешённо скользит мимо никнущих окон.

Что-то очень утробное липнет на них.

Без сомнения — Божье.

Если Бога тошнит от избытка святых,

Значит, что-то не то.

С Богом или святыми.

7/V-1994. Киев

                   ***

Наивные старые фильмы

Давно отошедших лет.

В них всё скурпулёзно, чинно.

Сверхгромкая радость побед.

Улыбок сверхбелые зубы.

Сюжеты до скуки просты:

"Не наши” предельно глупы,

А "наши” кристально чисты.

И всё как-то слишком игриво,

И правильно, но всё равно

Неправдоподобно красиво

И неуклюже смешно.

Сегодня снимают иначе,

С размахом, есть пища уму...

А мама смотрит и плачет,

И я не пойму — почему.

3/ХІІ-1987

   Сплошное безобразие

Безобразно, когда живущие

Испускают мертвящий запах,

Когда дети растут в приютах

При живых матерях и папах.

Безобразно, нажравшись водки,

Выть, глазами вращая люто.

Безобразно, когда девчонки

Продают себя за валюту.

Безобразно платить за это,

Хоть святошество и не краше.

Безобразно зваться поэтом,

Воспевая всё, что ни скажут.

Безобразна любая мелочь,

Что хоть атом в природе губит.

Безобразна каждая сволочь,

Что три шкуры с ближнего лупит.

Безобразно, что нас рождает,

Называть греховным и грязным.

Если я говорю неправду — 

То мои стихи безобразны.

Но,

Что естественно, то не безобразно?

Извините, товарищ классик.

Что естественно — 

                              то прекрасно!

И да здравствует жизни праздник!

18/І-1988

                                 ***

Голубь мира голубой, в клюве веточка,

Аппетитно-расписной, как конфеточка.

Но к чему же нам плакатные голуби,

Если всё черным-черно от Чернобыля,

Если правда мирно спит с кривотолками,

Как партийный секретарь с комсомолками?

В Фонде Мира наших рваных рублей — мешки.

И туда плывут народные денежки,

Ну, а многомиллионный народище

Не отыщет нужных средств для Народичей.

А рубли лежат себе расфасованно.

Ими кормят голубей нарисованных.

17/VII-1990

                       Бог

Художник, велики твои усилия,

Но как бы ты палитру ни насиловал —

Ей далеко до семицветной радуги

И ещё далее до флоры-фауны.

Как ни светлы мадонны очи ясные,

А только у живых они прекраснее,

Как ни кошмарен ад — у Босха даже,

А только жизнь неизмеримо гаже.

Мне света шлёт очередной рассвет струю,

Который проклинаю и преветствую,

И умираю, и рождаюсь заново,

Глотая сердцем вечной жизни зарево,

И Бога вижу в чуде неискусственном,

И Бога в этом жалком чувстве чувствую.

С 18 на 19/ІІІ-1995. Киев

                     ***

Если я во имя Спасения

Не хочу меч достать из ножен,

(Я не первый

И не последний я) —

Чем, Ты, Господи, мне поможешь?

И меча у меня — только звук один.

И не нужен он — лезу из кожи —

Не хочу ненавидеть, Господи.

И Ты, Господи, мне поможешь?

Я в закон возвёл это правило,

Лишь Тебе внимая, мой Боже.

Если меч есть творение дьявола,

Чем, Ты, Господи, мне поможешь?

Хоть во Имя извечной Истины,

Что в Твоей нераскрытой Тайне —

Я молю Тебя о немыслимом:

Помоги мне —

Не помогай мне!

30/VI-1995. Киев

                       ***

                                      Е.М.

Словно запах дешёвых духов —

Навaждения странная мерзость:

И твоя обезьянья любовь,

И моя лебединая верность.

И не знал бы тебя никогда,

Только в дых ударяет расплата:

Наша доченька — вот ведь беда —

Не пойму, в чём она виновата.

С 12 на 13/XI-2001. Городня

                    Встреча

Не так давно, собачью жизнь кляня,

А с нею — малых и великих разом,

Я проходил у Вечного огня,

Который не горел. Проблемы с газом.

Вот, не до нас властям, и не до них.

Вдруг чья-то тень меня остановила,

Как будто ветер саданул под дых.

Остановился, глядя на могилу,

И слышу — голос, будто ветра вой,

Что канителит мрак сырой по кругу:

"Ану, внучок, минуточку постой,” —

Я задеревенел от перепуга, —

"Да ты не бойсь, послушай — и иди.

Тут надо б прояснить одну деталю,

А психовать, голуба, погоди.

Нам от того огня теплей едва ли.

Я так, внучок, скажу тебе о том,

Не в этом газе памяти помеха,

Мы всё ж таки погибли не за то,

Чтоб правнуки синели в колыбельках.

Да и однополчане, кто живой,

И им в нетопленом дому — не очень,

Глядят на этот вечный наш огонь

И кутают в тряпьё святые мощи.

В земле — наш прах. А души — в небесах,

Их не минёт Господь Своей заботы.

А память — не в огне и не в камнях.

Живых не забывайте ради мёртвых.

И, чтоб не греть холодный прах могил,

То (по-секрету, смерть не станет краше)

Я сам сегодня краник перекрыл.

Не от себя — по порученью наших.

Вам газ нужнее. Вы — живой народ.

Начто нам жертвы? Смерть того не стоит.

Ну, ладно, мне пора, труба зовёт —

Уже пол-века не даёт покоя...”

И снова — только ветер и туман.

А может, всё мне только показалось,

Хоть вроде бы здоров.

Да и не пьян.

А с вами как — такого не случалось?

13-16-17/ХІІ-1996

                ***

Я убегаю от тебя,

От перебранки и скандала.

Я убегаю от себя.

Ну, а куда — и дела мало.

Да только некуда бежать.

Мне нету места.

                            В землю разве.

А там, в земле — совсем не ад.

Мельканье лиц прохожих разных,

Такой же свет, такой же гвалт,

Что наверху, и так же пахнет.

Истерику же закатить

Я сам могу,

Да так, что ахнут.

Лишь там, в земле, я отдохну,

Уйму и бешенство, и совесть,

И наконец-то успокоюсь.

И никого не прокляну.

Всё это гадко и старо.

Пройдёт дня два.

Я снова струшу.

И снова понесу в метро

Давно загубленную душу.

16/III-1998. Киев

                         ***

Не унимается боль моя, грусть моя,

Употребляется гордая Русь моя

И подкупается дымкою розовой.

Господи, Боже мой,

                                   Господи Боже мой!

Не назовут меня больше по имени,

Словно телёнка, лишённого вымени,

Отъединив от корней безобразием

Чуждого яркого всякого-разного.

7/II-1999. Киев

                           ***

Пусть это пошлость — жёлтые цветы

И всё, что с ними связано,

Но сердце моё до сих пор сжимается,

Всё в жёлтой пене мимоз

Более чем двадцатилетней давности.

15/XI-2001. Городня

                   ***

Как странно —

Всё у нас с тобой наоборот:

Тень — дочка света,

Ты же — дочка тени,

Хотя вся — свет

И излучаешь свет,

Меня же от тебя всё больше,

Как будто это ты меня на свет пустила.

И горько мне.

И сладко мне, что ты на свете есть.

С 15 на 16/XI-2001. Городня

           Pecum vulgum

Дружище, посмотри на сына,

И на себя хоть краем глянь-ка:

Мы — быдло,

Серая скотина,

 Достойная кнута и пряника.

Тебя хоть миг давила гордость

(Не на соседа глядя — жаба)?

А с млеком впитанная подлость

На части разорвать могла бы?

Меня вот рвёт

(Какой я честный!)

И давит

(Ах какой я славный!)

И горлом кровь идёт, как песня,

И — язвы на душе, как слава.

Скотина.

Серая скотина.

Когда же мы воспрянем духом?

Когда поймём, как это стыдно, —

Когда земля нам станет пухом?

28/III-2002. Городня

                       ***

Голубеет тёплый небосвод,

Улыбнулось солнышко весеннее.

Что же ты глядишь на горизонт,

Ухватясь за даль, как за спасение?

Не спасут заморские края

Ни от бедности, ни от отчаянья.

Можем только мы и только я

Уберечь себя от вымирания.

Утекут сквозь пальцы, как вода,

Все чужие милостыни-милости,

А надежда явится тогда,

Когда лично хлеб на поле вырастишь.

Хнычешь, изнывая от тоски,

От бессилия и от неверия.

Только в небо тянутся ростки,

Что переживут тебя, наверное.

Это значит — так тому и быть,

Никогда не станет вечным бренное.

Вечна лишь преемственности нить,

Вдоль которой движется вселенная.

30/III-2002. Городня

               Деревня

Повалились гнилые заборы.

Бродят псов бесприютные своры.

И не слышно ни смеха, ни песен,

Только ветер в трубе воет бесом.

Запустение, злыдни, разруха.

Нет детей.

Старики да старухи.

Досыхают кусты и деревья.

Вот и всё.

Вымирает деревня.

А ведь было уютно и чисто,

Пели по вечерам гармонисты,

Были радости,

Были заботы

И свидания после работы.

Были лунные-лунные ночки,

И рождались сыночки и дочки,

Что разъехались и распрощались,

И осталась одна только старость.

Старики и старухи повымрут.

И могил будет некому вырыть.

Боже мой!

Усыхает деревня,

Как деревья.

12/IV-2002. Городня

         Свободный стих

                    Когда мы научимся быть чужими?

                                                          Е.Евтушенко

Десяти лет как будто не было.

Просто однажды уснул молодым,

А проснулся старым.

Я тоже научился быть чужим.

Привык.

И даже не жалею ни о чём,

А только жду того нового года,

В котором меня уже не будет.

И вовсе не потому, что тебя нету рядом,

А потому,

Что рядом нету

Меня.

С 18 на 19/Х-2002. Городня

                       ***

Я смерти не боюсь.

Не чтоб совсем —

Чего скрывать —

Немного страшновато,

Что не увижу медного заката,

Не развалюсь счастливо на траве,

Расстроганный великолепьем мая,

Не прошуршу шагами по листве

И Пушкина уже не почитаю.

С 30 на 31/V-2003. Городня

                            ***

Звёзды и краснознамённые праздники...

Мы же — кутим, презирая отцов.

По телевизору — невероятные

Добрые сказки с хорошим концом...

Быстро же вымерло племя романтиков!

Так не зевай и держись молодцом!

По телевизору — суперпонятные

Страшные сказки с торчащим концом.

22/XI-2003. Городня

                  ***

Осторожно!

Время — не лекарь,

Не судья, блюдущий закон.

Равнодушно сметает ветер

Всё, что выставлено на кон.

Схоластический скрип минуты.

Романтический блеск эполет...

Ты очнёшься

Утром, как будто,

А окажется — утра нет.

Семицветьем радуги можно

Накормить не одну мечту,

Только мир спасти очень сложно,

Уповая на красоту,

Если в явь, как чумные пятна,

Входит боль, как будто сама:

Из всего, что ты мог когда-то —

Можно только сойти с ума.

С 9 на 10/ХІІ-1995. Киев

             В пивнушке

Тридцать витязей стоят за пивом.

Синий дым.

Не увидать и чёрта.

Деда от прилавка оттеснили

И пообещали дать по морде.

В общем, это ничего не значит,

Не за хлебом давка — скажем прямо.

Ветеран в углу тихонько плачет — 

Не хватило пива ветерану.

А в глазах — не злобное бессилье,

Только смесь похмелья и обиды.

С орденом, герой — ему не стыдно.

Тусклые глаза в очков оправе.

Мы смеёмся, что-то пропивая...

Сгорбленно фигура исчезает,

В мглистых сумерках помалу тая.

27/IX-1987. Городня

Памяти Сергея Мисника,

комсорга ГЗТБ "Агат”,

добровольцу Чернобыля

Я помню тот последний день июльский,

Как, зная, что к тебе подкралась мгла,

На мой вопрос шутливый:

"Что не в духе?” —

Ты бросил лишь:

"Неважные дела...”

И всё.

Опять заговорил о взносах,

О том, чем наших лодырей занять.

И стал нормальным комсомольским боссом.

А я не знал.

Да и не мог я знать:

Ты утешал

(Мы бесконечно ныли),

Изобретал бессчётных дел канву.

И может, от того, что ты в могиле,

Мне стыдно, что я до сих пор живу.

Живу, не зная, что же делать дальше.

Что — блеск речей?

И что — потоки слёз?

Ты где-то рядом.

Так ответь, как раньше,

На мой давно не заданный вопрос.

Он самый главный:

Как нам стать смелее? —

Ты вынес испытание огнём...

А наше знамя стало чуть алее.

От крови сердца,

Выгоревшей —

                            в нём.

9-11/XI-1987

             Останній вірш

                    Пам’яті загиблих на ЧАЕС

Щось у пам’яті квилить, та де воно, де?

І чи згадувать треба?

Над потрісканим полем тужливо гуде

Геть потріскане небо.

У пошерхлих долонях щемить каяття

Чи безсонна примара

Грудки попелу, що називалась життям.

І роздьмухувать — марно.

Не розвіяти попіл, бо вітер ущух.

Я остання людина.

З неба впала остання краплина дощу

На останню стеблину.

Зрешетила все тіло нечутна шрапнель

Світової пожежі.

Крик останньої думки блука поміж скель

У мертвотнім безмежжі...

30/VIII-1990. Київ

             Прощание

На свою невезучесть злой,

Я ушиб растираю, стоня,

Как далёкий мой предок донской,

Что в галопе слетел с коня.

Дождь смывает послёдние грёзы

И кусочки последнего льда.

Мысли шепчут одно и то же:

"Навсегда,

                   навсегда,

                                    навсегда...”

Но кричу, никого не кляня:

Будьте славны во веки веков,

Неуемная боль моя

И земная моя любовь!

Как быть дальше?

Вопрос не прост.

Сквозь туман, пропахший весной,

Я желаю тебе всех звёзд,

Что горят над грешной землёй.

                       ***

Ох, проклятый февраль, ох и лютый.

Сколько кошек, бомжей и собак

В ожиданьи последней минуты

Не расстанутся с жизнью никак.

И спокойствия льда не нарушит

И Податель спасательных благ

В безразличьем засыпанных душах,

В запорошенных снегом глазах.

14/II-1996. Киев

                    ***

Ощущенья даже не скота.

Нет уже ни холода, ни страха,

Ни желаний.

Просто нищета

Заползает тихо под рубаху.

Что-то поглощается,

Как свет с гумусом.

Не жадно,

Но — всеядно.

И не хищно,

Не древесно,

Нет — 

Как-то просто,

Хламидомонадно.

С 7 на 8/VIII-1995. Киев

                  История

В трёхэтажном хрущёвском домике,

Ни одной не имея заслуги,

Жил инфарктный старик в однокомнатной.

И жила с ним облезлая сука.

Он делил с ней тощую пенсию,

Ели хлеб с молоком и грустили.

А соседи здоровались, весело

Наблюдая эту идиллию.

Но однажды, ночью ветренной,

Он присел у стены устало — 

Доползти до двери три метра

Ему воздуха не достало.

И на третий день, по традиции,

Схоронили его, сокрушаясь:

Три соседа позвали милицию,

Дескать, воет собака.

Мешает...

6/VII-1991. Киев

                                 ***

                                                      А.Крестинину

Прозвучало уже отреченье от звёзд и от высей

И публично осмеяна синь бирюзовых небес.

Так вчера молодые, сегодня — пожухлые листья

Саркастично скучают над зеленью свежих повес.

Только шёпот неслышный шуршит,

Грустно вспомнить — откуда,

Когда спишь или ешь, не щадя живота своего,

Что когда исчезает потребность искать

                                                          своё чудо — 

Умирает возможность когда-либо встретить его...

27/VII-1994. Киев

                   * * *

Боже, дай мені трохи віри,

Небагато, а ні — то й ні,

То вовком блукатиму сірим

По торішній жорсткій стерні

Сподівань.

Мов ліхтар розбитий,

Розум втратив надію ще

Будь коли усе ж зрозуміти

Серед звалища, під дощем

Що ми сіємо, що ми мелем,

Щоб промінчик ясний не щез.

А життя нам під ноги стеле

Безпритульність, безладдя, без...

Боже, де я Тебе побачу,

Чим відчую Тебе — такий?

Тільки й світла — з очей дитячих.

Тільки й світу — що виднокіл.

11-15/І-1995. Київ

          Баллада

Он бродил по безумной земле,

Призывая к всеобщей любви.

А весь мир бесновался в золе,

И на трупах цвели ковыли,

И плевали в него свысока,

И кормили его из руки.

Он же шёл, словно по облакам,

Принимая куски и плевки.

И говорили — Бог.

И говорили — псих.

А он жалел, как мог,

И первых, и вторых.

Но не очень-то любит народ

Выделяющихся из толпы.

В этом смысле едины и сброд,

И сановные мира столпы.

Чудака стали истово бить,

Как умеют бить лишь богов:

"Мы научим тебя любить!

Мы покажем тебе любовь!

Спасайся, раз ты Сын

Того, Который строг!”

А он был только бог,

Иначе он не мог.

А убив, сочинили тома.

Не проснулся Иерусалим.

И рабы в не свои закрома

По привычке куш понесли.

После — храм возвели,

После — сто…

А под сводами — чёрная тень.

Стал Монах незаметно Христом

На земле, где жил Прометей.

И мир опять оглох.

Плачевнейший итог.

А он ведь был не Бог.

Он был совсем не бог…

1988. Городня