Виталий Молчанов


 Сердечки


Послушай, как ветер шумит в растревоженной роще.
Поникла трава — не то, чтобы спит, но не ропщет.
Ему, прохиндею, примчаться б опять к ней на ложе,
Примять посильнее... А может, обнять и взъерошить.

Варила Маруся картошку в нетопленой печке.
Тоскливо дурёхе, рисует на стенке сердечки.
Усато одно, а другое — тщедушно, белёсо:
— Эх, друг мой Ванюша, приеду я в город без спроса.

Пешочком пройдусь до райцентра в блестящих галошах
Пятнадцать км, там усядусь на поезд хороший,
Где нет билетёра и мягко постелено сено.
Полсуток позора — и вот я, Венера из пены.

Ванюша, твой адрес запомнился мне слово в слово,
Послушай: «Москва, остановка метро — «Дурулёво...», —
Кусая губу, прижимается ласково к печке
Ерошить траву, пожирая глазами сердечки...

— Ветвями густыми от ветра не спрячешься, роща, —
Марусе обидно, желудок от голода сморщен.
Рисует упорно сердечкам ручонку в ручонке.
Она на четвёртом, исполнилось сорок девчонке.

«Не в каждый сосуд наливается разум до края», —
Вздыхает бабуся, холодную печь разжигая,
Сгребает золу... И теплеет Марусино сердце —
С иконы в углу смотрят ласково мама с младенцем.

Бомж

Темень адова. Пульс учащённый.
Стен проклятье, сырое на ощупь.
Крышкой неба к земле пригвожденный
В тесный люк запечатает мощи.

Выпьет прелый туман теплотрассы,
Вместе с кашлем приблизится старость,
И приснится далекое раньше,
От которого мало осталось...

...cнова мальчик в красивой рубашке,
Хорошист, чемпион по футболу.
Облаков озорные барашки
Провожают по небу из школы.

Губы матери. Ласка отцова.
И тарелка с пахучими щами.
Льётся, льётся слеза бестолково
По щеке, что не брита годами...

От сумы, от тюрьмы и от смерти
Никогда зарекаться не надо.
Просто счастье в небесном конверте
Не нашло своего адресата.

 Жил-был старик

Жил-был старик, потом его не стало.
Он продавал на улице цветы —
Тюльпаны, что росли на даче старой.
Ценители неброской красоты
Их покупали, мелочи хватало.

Жил-был старик, потом его не стало.
Пуская дым сквозь желтые усы,
На ящике стелил он покрывало,
Садился поудобней под кусты —
В тени жара не сильно доставала.

Жил-был старик, потом его не стало.
Крутил в кульки газетные листы —
Из каждого три стебелька торчало,
И три бутона в капельках росы
Изданье «Труд» надежно укрывало.

Жил-был старик, потом его не стало.
Вблизи открылся павильон «Цветы»,
Там роз, нарциссов, орхидей — навалом,
Но нет тюльпанов под конец весны.
Ни сквера, ни кустов — как не бывалo.

Чужие мысли (по Г. Маркесу)

На зыбкой почве памяти моей бушует сельва — пламя древомыслей потомка неизвестных мне людей, чьи обезьяны — злобные, как гризли, гоняют попугаев прочь с ветвей, клекочащих о птичьей глупой жизни, коверкая испанские слова акцентом старожилов-уахиро. Вновь сыграна звенящая глава... Из броненосца сделанная лира молчит — колышет кроны ветерок... «Ищи Макондо...» — шёпот между строк, дыхание тропического зверя: «Бери копье, мачете, Cтолп Империй, — иди, ты многорук и многоног, cто лет рубить дорогу к океану, теряя годы в чащах цвета лжи, чтоб в дуло посмотреть, как игуана, бесстрастно — без надежды и души».

На зыбкой почве памяти моей бушует сельва — жгут чужие мысли, сажает лес писатель Габриэль, сплетаются побеги еле вызрев, пускают корни яростно и зло — до боли мозговой, до глаукомы... A кажется, что бабочки крыло касается сознанья невесомо.


Чашка (антиглобалистское)

Щедро брошена на плеши с неба сахарная пудра,
Чай не мешан. Ходом пешим (то есть, спешенные в утро)
Мы попали в мегаполис — в чашку-склейку из осколков.
Кто ты, сердце моё, Лоис, мавританская креолка?

Я хочу твои тамтамы, маракасы, кастаньеты...
Серебрятся амальгамы глаз, в которых плачет лето....
Зреет яблочною кровью яркий герб на битой чашке,
Мы — чаинки: смогом, болью, кипятком, — как в каталажке

Пыткой, ласковым посулом — заливают чашку-клетку,
Сахар-порох сверху в дуло засыпают, Лоис-детка.
Молоком текут туманы, аммонийная селитра,
Небоскрёбы-истуканы, накипь — обращаем в титры,

В некрологи, строчки горя. Как глобально ликованье:
«Мы дробинки — антиволя, антибабочек порханье,
Антитеза, антируки, антигруди, античлены,
Антимир, чтоб мир от скуки — на колени, об колено!..»

Кто ты, cчастье моё, Лоис? Две чаинки в битой чашке,
Мы взорвали мегаполис — без осечки, без промашки.