Денис Голубицкий

 
* * *
На сколько ни прервись,
мы, кажется, все те же.
Реальная ли жизнь
проходит на манеже?
 
Есть истины момент,
есть будничности годы.
Искусство – инструмент,
путь внутренней свободы.
 
А сколько пустяков,
дурачеств бесшабашных…
Учить язык стихов
в печалях самых страшных
 
и в радостях, и так,
без смысла, без сюжета.   
А знаешь, даже мрак –
предвосхищенье света.
 
***
Вдохни увяданье. Я руки твои поцелую.
Тебе опадать в этот раз вдохновенно, красиво.
Чтоб лучшего мастера выбрать, бродя по цирюльне,
не нужно ни мысли, ни слова, ни взгляда-курсива.
 
Ну, выдохни, вспыхни. Я строки целую как пальцы.
Души твоей ветви качну, обнажу колыбельно.
Как будто мы оба с тобою деревья-скитальцы.
Как будто рассматривать черное – только на белом.
 
Еще встрепенешься и вырастишь крону в апреле,
вдохни опаданье, возьми только снежные такты.
Я руки твои поцелую, чтоб впредь не болели –
всю долгую жизнь иль короткую. Знаешь и так ты
 
горячечность всех моих слов, основательность, тонкость,
тревогу мою за тебя беспричинную, злую.
Тебе опадать – к воскрешенью готовиться то есть.
Уснувших ветвей не ломаю, как руки, целую.
 
***
"Я чую дощ. Він тихо плаче правду,
що я когось далекого люблю..."
Ліна Костенко

Любити далекого вчися у Ліни Костенко,
у неба ранкового, фарби якому шкода.
Ще трохи зажди, поки з'явиться осінь-естетка,
і стане важкою дорога й легкою хода.

То як може бути прозоро й щасливо, похмуро
якщо навкруги, і зима тебе схопить ось-ось?
А все-таки то не печаль, то вжелітература,
і щось відбулось, щось найглибше в тобі відбулось.

На світі усе маєсенс: і наближення й відстань,
доданкиміняючи, можна себе віднайти.
У Ліни Костенко навчися,у Моцарта й Ліста,
у будь-кого з них... Із душею, зі світом на ти.
 
***
Год две тысячи двадцатый,
нерасправленный, двойной,
впору время созерцать и
сон досматривать дурной. 
 
Но какой ни выпал сон бы
(не такой уж он плохой),
«Двадцать,  двадцать» - ухнут совы, 
и откликнется глухой 
 
город-лес дворцов и хижин,
город лоска и трущоб,
он возвышенно-унижен...
Год две тысячи озноб.
 
Два десятка, двадцать сотен,
ровный счёт, святой и бес.
Как сошедшее с полотен
время с крыльями и без.
 
След на сердце влажный, красный,
и падеж – война войной.
Год две тысячи прекрасный,
нерасплавленный, двойной.
 
***
Слепи со мной снеговика,
пока на свете вдоволь снега,
пока мы взрослые, пока
мы дети снегу. Вместо «лего»
 
и пряток вместо. Наверстать
еще возможно этой лепкой
немало. Времени подстать
разбавить снег настойкой крепкой.
 
Слепи с меня, пока зима
сильнее оттепели гнусной,
слепи, пока не пронзена
душа, как светом, мыслью грустной.
 
Слепи, но зрение верни,
и, умножая многократно,
декабрьские восполни дни,
идя к младенчеству, обратно.
 
***
Скоро март узаконит все наши холсты черновые
и сошьет их в альбом, и один за другим разорвет...
Но снега лебезят, но приходят в себя мостовые.
 Иссякает зима, будто ржавой игрушки завод.
 
Март, бесстрастный юрист, выбирает меж буквой и духом,
измеряет в деньгах наш любой сентимент и полет...
Время третьим становится глазом скорее, чем ухом,
 и по нотам молчит, и протяжно, без слуха, поет.
 
Скоро живопись станет важнее, влажнее и гуще,
и никто не возьмётся – да что там пророчить – гадать,
где оступится месяц чернильный, по снегу бегущий,
 на каком торопливом мазке оборвется тетрадь.
 
*** 
Допоки містом володіємо,
врахуй пташину пізню спробу.
Заворожи мене надіями,
скуштуй, як вперше, ночі здобу.

Відколи зоряними пазлами
небесну зібгано тканину,
не наближай безсилля паузи,
не розбуди імлу полинну.

Коли врожай до краплі зібрано,
нова народжується тема.
Добраніч, бранко, жінко, зіронько,
навряд чи волю осягнемо.
 
***
Сколько музыки в сосуде
ни накапливай,
ты не станешь ближе к сути.
Капля с каплею,
 
нота с нотой – рядовые,
нерадивые.
Ввергнись в музыку впервые,
народи ее.
 
Не от Духа ли святого
зачала ее?
От молчания и слова,
от желания
 
стать не матерью, но метром,
ритмом, темпом и
стать введением в предмет
ex eo tempore.
 
Стать цитатою, конспектом,
сноской, ссылкою,
сожаленьем о неспетом,
волей, ссылкою.
 
Сколько музыки из воздуха,
из почвы, но
и подводит слух,
и зрение испорчено.
 
Сколько музыки из лона
материнского…
Поступь времени изломана
по римскому
 
образцу, по иудейскому
обычаю.
Ты не станешь ближе к сути,
обезличь ее.
 
Ввергнись в музыку, как в немощь
и могущество,
как во всенощную,
вещую, бегущую.
 
Вознесется, возгордится
ночь над яслями.
У младенца, что родится
очи ясные.
 
* * *
Нам вeсну на развeс
прeдлагаeт со скидкой
опромeтчивый лес,
лес неписьменный, скифский.
 
Выжги, ветер-сармат
на древесной основе
ночь, пронзившую март
беспокойством о слове.
 
Так захватчику честь
не чужда, и не боле.
В сделке только и есть –
пыль в глаза в чистом поле.
 
***
Владимиру Каденко
 
…и показалось, вместе плыли мы,
и день качался мусульманином,
и ночь морским цвела сукровищем,
и был внушителен улов…
Что оказалось, как простились мы, 
какими скреплены молитвами 
все наши песни, уповання, 
что приготовил нам Гезлев?
 
Войди в стоглазый город дервишей
рабыней моря, ханской дочерью,
и ночь пленит тебя из ревности,
и остановят караван.
Сквозь паутину улиц ломаных 
смотри глазами воспаленными, 
как уезжает твой возлюбленный, 
как возвращается Синан.
 
* * *
Наблюдай, как текут провода,
Как тревожится ветер-иуда,
Понимая, что слово «сюда»
Намекает на слово «отсюда».
 
Если время – не шелк, а слюда,
Если жизнь и награда, и ссуда,
То все чаще движенью «сюда»
Равновесно движенье отсюда.
 
Диалектика лечит. Вода –
послесловие каждого блюда.
И когда выдыхаешь: «сюда»,
Непременно глотаешь: «отсюда».
 
***
Это лучшее, что только
и могло произойти.
Доля в музыке и долька
неба в солнечной горсти.
 
И зажмурившись от боли,
и от счастья воспарив,
ты иной не просишь доли,
тороплив и терпелив.
 
Ты идешь легко и гордо,
ты справляешься с любым
испытанием, с аккордом,
что давно тобой любим,
 
но никак тебе доселе
подчиняться не хотел.
Радость – это не веселье,
это разница, пробел
 
между нынешним тобою
и вчерашним, лишь затакт.
Ни со скрипкой, ни с трубою
ты не сравнивай закат.
 
Это лучшее. Иного
мы придумать не могли.
Инструмента неземного
ты не требуй у земли.
 
Это лучшее свершилось,
завершилось, началось
это музыка крошилась
и ломалась сердца ось.
 
Ты идешь один и рядом
с тем, кто близок, ближе, но
вдруг небес пристрастным взглядом
станет все обожжено.
 
Это лучшее, послушай,
что могло помочь сберечь
человеческую душу,
человеческую речь.