Стомина Оксана

Мариуполь
Лауреат фестиваля "Славянские традиции-2013"


Родилась, училась, работала, любила… И каждый день убеждалась в том, что мир прекрасен! Об этом и пишу. С детства.
Публиковалась в сборниках «Любовная лирика», изд «Рунета», Москва, 2010;
«Многоцветье имен», изд «Азовье», Донецк, 2011; «В рай возвращаются по двое»,
Изд. Дом «Наука», Омск, 2011, в литературных журналах.
Личный сборник – «Нечаянные стихи», Изд. Дом «Наука», Омск, 2011
Моя страница на Стихи.ру: http://www.stihi.ru/avtor/ksyunja


* * *
В тени украинских черешен –
Бог мой, в каком это году? –
Я был наивен и безгрешен.
Гоняя косточку во рту,

Смеясь, дурачась, веря в лето,
Жил без оглядки, на авось.
И точно знал, что в мире этом
Я – самый долгожданный гость.

Я был отчаян и беспечен,
Мне небо за душу текло,
И каждый новый теплый вечер
Мой был прозрачен, как стекло.

Любил - не знал иных канонов
Поэтики - ваял свой стих
Из колокольных перезвонов,
Из шороха шагов твоих,

Под замечания вороны
И серенады соловья.
И этот мир был вне законов
И беззаконий бытия.

Он просто был – в глазах небесных,
Невыносимо голубых -
Мир для двоих влюбленных, честных,
Красивых, светлых, молодых…

И у последнего причастья,
У безнадеги на краю
Я буду помнить это счастье –
Любовь в черешневом раю!

 Не помню точно
Она пришла из другого времени или мира,
Спустилась с неба, сошла с известного всем портрета.
На бренность жизни ее душа источала мирру,
А за спиной у нее всегда расцветало лето.

Она всегда поступала странно: глупила мудро,
Играла честно, прощала быстро, грустила тонко.
Она бывала то Жаркой ночью, то Добрым утром,
То нежной феей, то страстной женщиной, то ребенком.

Она жила очень близко: над или, может, между.
И, как ни странно, имела мужа, имела дочку.
Имела имя. Соседи звали ее Надеждой.
Или Любовью. А, может, Верой. Не помню точно.


 Я не осмелюсь сразу в глаза...
Я не осмелюсь сразу в глаза, а буду смотреть на ворот,
На пуговицу… Решусь сказать. А после – впущу в свой город!

Я буду водить тебя день за днем по самым красивым улицам,
Которые только бывают в нем. Мы будем от счастья жмуриться.

Мы будем, как дети и дураки, - такими же бесшабашными.
Я буду касаться твоей руки (ты знаешь, как это важно?) и

Греться о душу твою своей, разбитой и искалеченной.
Как много упущено теплых дней – спешу становиться Женщиной!

Ты – щедр на любовь. Совпадем резьбой – дай Бог нам на это смелости!
А что, если правда, и мы с тобой – как две половинки целости?!

Отжившие чувства пустив на слом, мы честное счастье выстроим.
Мы выберем самый красивый дом у самой красивой пристани.

Я буду заваривать утром чай и делать жаркое к ужину…
Я скоро найдусь. А пока скучай, тоскуй обо мне, мой суженый!


 Между
Вот мы и здесь – на последнем для нас рубеже.
Ты выбираешь, куда нам честней из комы.
Я наблюдаю. Прошел по моей душе,
Так и оставшись неблизким и незнакомым.

Что ж… Провожать не буду. Захлопнешь дверь?
Слышу, как лифт уносит мои надежды.
В области сердца – окалина. Верь - не верь,
Но между «до» и «после» бывает «между».

Боль подступила к горлу – ее черед –
Ни проглотить, ни выплюнуть! Вою. Трушу.
Рвотный рефлекс: проклятьями через рот
Мой организм мою отторгает душу.

Раньше, чем лифт отпустит тебя вовне,
Раньше, чем выйдешь из жизни моей небрежно,
Хлопнется оземь, в агонии и в огне
Брошенная вдогонку, шальная нежность.


 Он пытался понять
Он пытался понять. А она любовалась им,
Принимала игру и выплескивалась наружу.
Он сцеловывал с тела ее безупречный грим,
А она, вместе с плотью, свою обнажала душу.

Он не верил. Боялся ее потерять. Она
Не перечила – просто роняла с себя одежды.
Он ее пригублял, а затем выпивал до дна,
Понимал, что познать ее всю – никакой надежды,

Изнывал от бессилия, бился в сомненьях, мял
Ее хрупкое тело. Вжимаясь губами в плечи,
Поверял ей секреты. А после всего – менял
Ее – самую лучшую просто на первых встречных.

А потом возвращался, скулил ей в колени ложь
И терзал себя ревностью – дикой и беспричинной.
А она отпускала грехи, унимая дрожь,
И тихонько жалела его – своего мужчину.

 Волчонок
Он, как волчонок, которого подобрали в лесу,
Брошенного, больного.
Я его, думала, выкормлю и спасу,
Но прогневила Бога,
Видно, забрав его из привычных бед,
Жизни его дремучей.
Я же потом и пришлась ему на обед,
Как только выпал случай.

Знаю, мой хищник этого не хотел,
Преданный, как собака.
Но уж таков был и мой, и его удел:
Он меня жрал и плакал.


 Слишком
Целуешь. Уходишь. А я рассыпаюсь на части.
Меня без тебя слишком мало. Нисколько даже.
Смотрю тебе вслед: мое счастье – чужое счастье.
А все, что сегодня случилось, - простая кража.

И я остаюсь опустевшим. И, между прочим,
Иду по делам, возвращаюсь к жене и долгу,
И каюсь в густые объятья бессонной ночи…
Но, тут же, целую тебя, горячо и долго,

В случайном провале, в бреду. Не имея прав. Дай
Тебя разлюбить! Уповаю на милость Божью.
Ты – слишком моя, чтобы стать в моей жизни правдой.
Ты – слишком моя, чтобы в ней оставаться ложью.

 Примитивный сюжет
Вечер цвета индиго... На шестом этаже
Приоткрыто окно и колышется штора.
Нелюбимая книга - примитивный сюжет,
Полбокала вина, бледный свет монитора...
Ей уже сорок лет. Но дают тридцать три.
И в груди, и в постели зияют пустоты.
Примитивный сюжет: от зари до зари
Ожиданье любви сверх отмеренной квоты.
Может, где-нибудь за паутиной гардин,
В тишине, со стаканом шотландского виски,
Самый лучший из всех ненадежных мужчин
Ищет повода, чтобы прийти по-английски?

 Птичка
Сегодня я видела сердце свое во сне.
Малюсенькой птичкой, трепещущей на ветру,
Упавшей с ветвей оголенных в холодный снег.
Казалось: вот-вот замерзнет, и я умру.

А жизнь протекала по плану: крепчал мороз,
Какие-то люди брели по своим делам,
Звенели трамваи, резвился дворовый пес,
Кричали вороны, а дворник, упившись в хлам,

Сметал белоснежность корявой метлой своей,
Ворчал и рассказывал миру, что тот не прав.
Тянулась цепочка обычных прозрачных дней
С привычным набором обязанностей и прав.

Мир был непреклонен, оставив ее одну.
Рождался и грезил, и был, как всегда, суров…
А птичка боролась в своем ледяном плену
За право быть в этом прекраснейшем из миров.

 Кухонный рай
Мягкими лапами ночка короткая
Тихо ступает из маленькой спаленки,
Пятится, мается, робкая, кроткая,
Прячется в кухне совдеповской сталинки.
Но и оттуда настойчиво прошена
Солнцем, ползущим по кафелю пятнами.
Нежность июльская сгустками брошена,
Неаккуратными и непонятными,
На пол. На нем же небрежно волнуются
Тени от штор - красота невозможная!
В этом Раю мы беспечно целуемся -
Нежные, страстные, неосторожные!..