Елена ЧЕРНАЯ
Памяти отца
директор театра в театре. подсадной,
тот в цирке - каждый день готов к подвоху.
а ты вдруг вышел на арену в редкий выходной,
и клоун замер в тихом в шоке:
он не готов испортить твой костюм,
яичница скользит по сковородке,
тебя выводят за кулисы,
лев - седой: он видел зрителя, но
только сквозь решетку...

дрессура бьет его кнутом по рёбрам,
лев в ауте - и номер сорван,
а ты уходишь хищно говоря,
что сброд под этот купол собран,
что звери не похожи на зверей,
что люди не похожи на людей,
что поменять бы их местами:
и зрители к зверям входили б в клетку сами...
смеёшься хищными глумливыми устами...
и оставляешь шок, омытый горькими слезами.

а лев, уткнувшись в тёмный угол клетки,
из разговоров узнает, что на него
распроданы, с аншлагом, все билеты...
и думает: найти б и растерзать того,
кем посрамлен, кем царственность задета.

а ты идёшь на смену в "жёсткий цирк",
где к раскаленному, кипящему металлу
душой и прикипел и, напрямик,
без пики и хлыста, куешь свою,
не цирковую, трудовую славу.

ЕН
из бесконечных тем
растет трава забвенья,
ты сеешь в дым
решённых теорем,
в которых только ты
по щучьему велению
на печке едешь
в сказочный Эдем.

а в головах вокруг
смешалась ложь и правда
и едкий шипр и миг,
когда стригут власы
и падают они,
как падали однажды
все те, кому не суждены
Желанные Мечты.

забвение, что мох
растет на всех могилах,
а слов всего лишь три
и дата между них,
и в антологиях поэзия почила,
как замерший вдали
и бесполезный крик.

зачем кричать в себя.
исторгнут миг творенья
из горького нутра,
и в горькое нутро
уйдет и завершит
напрасное горение,
и углекислый вдох
зеро войдёт в зеро…

***
ветер, касаясь скул,
по- скифски заломит улыбку,
стольких он жизни задул,
и стольких качал зыбку.
он лиходей и инок...
он кистенём и посохом
стольких в вихре волок,
крестил дождём и сполохом.

зари раздувал пожарища
или латал кострища,
закатов кадил полчища
и свет отнимал у нищих.
ветер, касаясь скул,
вплетает в чёрные пряди
шёпот жизни и гул,
в глаза скифом вольным глядя...

ветер- двенадцати в бок-
месяцам круто лунным,
с серпом в карманах брюк,
молотом в небе, круглым,
ветер, совсем не блок,
не сын, не отец - полу бог,
в лицо, в парус , и в галс,
двенадцати - постуть и глас.

и под иерихоном-
поле - сражённым и воинам.

***
из-за синего моря, из темных лесов
привези мне гавайскую алую розу.
и не нужно рассказов, даров и цветов,
лилий, ирисов, крокусов или мимозы.
привези лишь тот алый прекрасный цветок,
что зовется принцессой гавайской,
обращен ее пламенный лик на восток,
где похищена бригом пиратским.
как блистая красою была хороша,
и цветок обвивал туго косы,
когда гибкая, стройная в город вошла,
у которого бриг якорь бросил,
и в плену королевой морской прослыла,
все сокровища сыпались в руки,
но цветок украшениям всем предпочла,
он лианой оплёл брег разлуки...
из-за дальнего моря, из темных лесов,
где кропили песок ее слезы,
не вези мне рассказов, даров и цветов,
привези лишь Гавайскую алую розу.

***
у птицы с дробью в крыльях,
(не раз стреляли влет),
тяжел и не высок размеренный полет.

протяжет крыльев свист.
и песня не нова.
но все-таки не крик, но все-таки жива.

хотя не весела,
и сторонится всех,
и чудится ей гром и чей-то смех.

но снова вьет гнездою
и пестует птенцов,
оберегая крыльями
с предательским свинцом.

***
всё - подражанья подражаний,
всё было где - то и когда -то.
всё - повторенья повторений,
оригиналы суть крылаты
приходят к нам, как озарения,
без дня, без часа и без даты.

и вот, корректор дня и ночи
берет заветное стило
и правит истинные строчки,
и режет вечности чело.
и выбирает в массе копий
достойнейший оригинал-
он пробник мастера и профи,
и этот выбор не финал...

он повторится многократно:
первоисточники - крылаты...
все было где-то и когда-то...