Стихи Юлии Петрусевичуте

***

Не пей из реки. Умирая от жажды, не пей из реки.
Тяжелые сны одолели, тяжелые сны.
Пусть воды прозрачны, – но омуты здесь глубоки,
И тянет полынью от этой прохладной волны.

Печали она утоляет, и боли уймет
(О чем же ты плачешь, о чем же ты плачешь, скажи).
Осенний струит она, горький струит она мед.
Ты, в ней отражаясь, своей не узнаешь души.

Увидишь чужого лица безмятежный овал,
В глазах незнакомых – покой, и ни слез, ни тоски.
Ты все позабудешь, глотая холодный металл.
Не пей из реки. Умирая от жажды, не пей из реки.


***

Проблема идентификации себя.
Проблема идентификации эпохи.
Мы оборвали штурм на полувдохе,
И начали движение с нуля.
Но область неизвестна, и число
Не определено, и цель невнятна.
И, в общем, совершенно непонятно,
Куда на этот раз нас занесло.
Железом пахнет воздух. Стынет ртуть,
И током бьют поверхности предметов.
Давай-давай, классифицируй это,
Ищи ему название и суть.
Ищи его в таблицах и рядах,
Логарифмических и звездных схемах,
Среди имен, еще не нареченных,
Ищи его на стенах и устах.
Найди ему лицо и сотвори
Явление эпохи. Ход столетий
Оплел историю железной сетью,
И мы на звезды смотрим изнутри.


***

Пусть болтают слепые ловцы простаков
О неволчьем уделе твоем.
Слишком часто мы видели мертвых волков,
Мы по горло набиты враньем.
Человек человеку эпоха и мор,
Человек человеку ловец.
Ты по крови был волк. Ты по крови был вор.
Ты по крови птенец и певец.
Из заветных углов серебристую тишь
Воровал ты у всех на виду.
Ты повадкой был мышь. Ты повадкой был стриж.
Ты был рыбой, замерзшей во льду.
Мы вмерзаем меж стеклами мертвых домов,
Онемев или остекленев.
Ты ловец и улов. Вереницами слов
Ты из смыслов выводишь напев,
Волчью песню, стрижиный бессмысленный свист,
Водной глади беззвучный мотив.
Остается пробитый прожилками лист,
Каплю крови твоей сохранив.


***

Я в тебя ухожу, как уходит пловец в глубину,
И, покуда хватает дыхания – не отступлю.
Я тобой захлебнусь, может быть, я в тебе утону.
Я люблю тебя – выдохом, шепотом, стоном – люблю.

Захоти – я в ладони твоей стану горстью песка.
Прикажи – прорасту по весне из-под снега травой.
Стаей огненных птиц надо мной пронесутся века.
Стаей огненных птиц пронесутся века над тобой.

Я сгорю – от меня не останется даже строки.
Ты пребудешь вовеки, доколе пребудет земля.
Но пока я живу – да коснусь твоей чистой руки.
Но пока я живу – да шумят мне твои тополя.

Что сложить в твой костер, чем тебя хоть на миг обогреть?
Ты поешь надо мной, распахнув два орлиных крыла.
Скаля зубы, к прыжку изготовилась чистая смерть.
Оборвав тетиву, распласталась в полете стрела.

Электричкой в ночи пролетает, вонзается в бок,
Настигает во сне, пробивает насквозь наяву.
Распахнув два крыла, ты летишь над сплетеньем дорог.
Захлебнувшись тобой, оседаю в сухую траву.


***

И лето, которое бродит за мной анфиладами комнат,
Которое ищет меня в темноте, и на ощупь находит,
Которое ждет меня на перекрестке, как платный убийца,
Оно уже близко. Оно неизбежно стучится.
Не с нами, так с кем-нибудь произойдет непременно,
Взорвется гранатой, ворвется бежавшим из плена,
Обнимет с размаху, прижмется сухими губами,
Во сне, наяву, навсегда, с кем-нибудь или с нами.
Мне нужно вдохнуть, обжигаясь, твой бешеный август,
Как пламя вдыхают, чтоб выжечь заразу и слабость,
Как залпом глотают сто грамм и уходят в атаку,
Как разом срывают одежду, как всходят на плаху.
О лето, возьми мою жизнь, но верни мне свободу
И право быть слабым и гибким в любую погоду,
Верни мне свободу любить и остаться любимым,
И право рассыпаться рыжей просоленной глиной.


***

Мы умеем всего ничего – умирать, где не надо:
Не у стен, не в траншее, не в госпитале – вне обряда.
Взорваны страхом, сомненьем, случайным снарядом,
Мы умираем в постели, забыты отрядом.
Пули для нас пожалели, добить поленились.
Оборвалась, перетерлась от времени привязь.
Нас не заметила наша родная эпоха.
Было не больно. И, в общем-то, было неплохо.
По мостовым растекались обычные лужи.
Мы умирали вне времени – где-то снаружи.
Нас не заметили. И потому не загрызли.
Смерть оказалась обычным явлением жизни.


***

Равнодушное небо. Холодные капельки смысла.
Нескончаемый дождь поливает размокшую твердь.
Оскользаясь, съезжаем по склону. Дорога раскисла,
В чистом поле вдыхает рассвет наша чистая смерть.
Этот воздух промыт до стеклянного тихого звона.
Это наша свобода траву задевает крылом.
Мы уходим из дома. Съезжаем с раскисшего склона
И уходим искать наш затерянный в осени дом.
Среди трав, за холмом, возле моря, на запад от ветра,
На восток от луны, возле моря, на старом плато,
Мы находим свой дом. И не ищем иного ответа.
Просто входим и молча стоим, не снимая пальто.


***

я дышу перегаром империй
в ледяные ладошки страха
то, что мы считали потерей
было только горстями праха

я несмело живу на ощупь
и учусь узнавать предметы
оказалось ненужной ношей
то, что мы считали победой

за победу платили свободой
за свободу платили победой
оказалось судьбой народной
то, что прежде считали бредом

то, что было горстями пыли,
оказалось насущным хлебом
объясни, для чего мы были,
если нас поглотила небыль.


***

И дело не в русской Музе,
А просто все туже узел
На горле у самой мысли,
На тоненькой шее песни.
От бесполезного груза
Спешат избавиться жизни,
Сметая слова как мусор,
Стирая слова как плесень.

И дело не в смертной казни,
А просто все больше грязи
Вываливается наружу
Из всякой смердящей дырки
И пьют ее без боязни,
Лакают прямо из лужи,
Не ведая о заразе
Рожденные из пробирки.


***

И кузнечик сидел на подушке, конек-горбунок
Ерзал ножками, дергал усами, надкрыльями щелкал,
И настойчиво звал за собой, и потряхивал челкой,
И в прерывистом ржании слышался тихий упрек.
Вмерзли плечи в нетающий лед голубой простыни,
И со снежной подушки никак не поднять головы.
Ходят по полу синие тени у самой земли,
И моргает пугливо ночник у дежурной сестры.
Ночь стоит за окном, или день – мой конек, подскажи.
Слишком тесно деревья сплелись – никакого просвета.
Мне на целую жизнь бы хватило солдатского хлеба,
Только как оно будет по-вашему – «целая жизнь»?


***

(Тристан и Изольда)

Забудь мое имя, мое настоящее имя.
Я спрячусь за прозвищем, за карнавальною маской.
Ты сможешь на людях меня окликать без опаски,
Ты сможешь делиться моими дарами с другими.

Забудь мое имя, а если сумеешь – и руки,
К тебе обращенные, все, без утайки, ладони.
Я чашку обычную чаем обычным наполню
И спрячу подальше настойку на северной вьюге.

Мы пили ее, мы пьяны этой вьюгой поныне,
Она и вела, и вила, и веревки вязала
Из наших волос и дорог – от двери до вокзала…
Забудь мое имя, мое настоящее имя.


***

Не бояться зеркал, милый друг, не бояться зеркал.
Не пугаться лица незнакомого, темного взгляда.
За отвагу во все времена полагалась награда. –
Ты ее не просил. Ты награды не этой искал.

Кто глядит на тебя из глубокого озера сна,
Кто касается глади холодной
горячей рукой?
Посмотри на него: ты и сам был когда-то такой,
И глазел в темноту, вспоминая свои имена.

Посмотри на себя. Это, верно, когда-то был ты.
А теперь только призрак, и он на тебя не похож.
Ты ладонью устало сейчас по лицу проведешь,
И сотрешь мимоходом последнего сходства следы.


***

Перед прочтением сожги
Сухие листья. Ты почти
Забыл язык земного лета,
И пригородный поезд вез
Тебя с планеты на планету
В открытый космос, полный звезд

Туда, где солнце и светила
Влечет безудержная сила
Навстречу полной немоте,
Где время на куски разбито,
И каждой каличной звезде
Своя начертана орбита.

Ты был один, и ты забыл,
Кто направляет бег светил.
Но тут к тебе пришел кузнечик,
Беспечный кум степной травы,
Июньской армии разведчик,
Царевич лета, брат молвы,
Запрыгнул в комнату, бродяга,
И зазвенел, и затрещал,
А с ним ввалилась дней ватага,
Ощеряясь тучей медных жал,
Ватага пестрая, хмельная,
Вломилась, мутный сон сминая.

И ты очнулся. Над тобой
Смеялось бешеное лето,
И где-то в берег бил прибой,
И жизнь была сама собой,
Сама себе была ответом.

И брат кузнечик говорил
С Тем, Кто расчислил бег светил.


***

Композиция в музыке – это отход от жестокой,
Примитивной схемы, заданной нам плоской
Перспективой гор, к полноте и сути дыханья;
Это строгость кристалла, вместившего мирозданье.

Что сказал Вивальди о ритме в миропорядке
Узнаешь из «Времен» - «Зима», «Адажио», «Святки».
Не поспоришь, и уж тем более ничего не добавишь,
Даже если наощупь найдешь сочетание клавиш,

Ключ от двери, ведущей из мелочной лавки контекста
В абстракцию и геометрию спящего леса,
Под готический свод зодиака, во внутренность скрипки, –
Наблюдать ход звезды, отраженный глазами улитки,
Чтоб, войдя в портал хорошо темперированного клавира,
Ощутить себя гармонической схемой мира.


***

Над городом птицы, как проклятых черные души
Их жалкие крики – упреки провидцам грядущим
О том, что случилось, о том, что уже не случится
Кричит и кричит с обожженными крыльями птица
Кричит и кричит, и кружится над улицей темной
Безумная стая химер, или просто вороны
Парад авиации адской, нашествие с Марса
Вторжение, пепел горящих небес, вопиящая плазма
Над городом кружится ужас, проклятие века
И гадит на головы граждан так щедро и метко
И метит, и мечет прохожим на скорую прибыль
Всем прочим злорадно суля непременную гибель
И громко кричит, предрекая грядущее пламя
В котором дотла догорят времена вместе с нами


***

Развалины Марса. Мощеное великолепье.
Овальные окна. Сухая Венеция. Пыльный канал.
Ты знаешь, похоже, в минувшее тысячелетье
Никто в эту местность и мысленно не забредал.

Разбитые кровли домов украшает солома.
Похоже на Томы, и одновременно – на Рим.
Давай в переулке отыщем беднягу Назона,
И о преходящем величии поговорим.

По скифскому морю нескифские ходят триремы,
В соленом песке обожженных горшков черепки.
Пространство и время неведомы. Господи, где мы?..
... Да, кстати: ты все-таки лучше не пей из реки...