Т. Веретинская

(рассказ)

Подложив под гудящие ноги большие перьевые подушки, Клавдия Васильевна повалилась на кровать. Она уже сняла нарядное платье и осталась в одной комбинации. Рядом с ней лежала стопка красивых больших поздравительных открыток.

-- Стёпа, не подашь мои глаза, -- попросила она мужа, только что снявшего выходной костюм и воюющего с мелкими пуговицами на новой белой в полосочку рубашке. Этот процесс не доставлял ему особого удовольствия и в трезвом-то виде, ввиду отсутствия на левой руке большого пальца. Обычно он просил жену зашивать ему рубашки. И тогда надевал их, как гимнастёрку -- через голову.

С тёмно-красным галстуком, небрежно брошенным на стол, но соскользнувшим на пол, играл полосатый котёнок.

-- А где они, Клава? -- спросил муж, уперев взгляд в настырную пуговицу.

-- Да на столе, ты на них брюки кинул.

Степан Матвеевич подошёл к столу, взглянул на рубиновое колье -- подарок сына с невесткой. Весь праздничный день вместе с серёжками оно украшало юбиляршу. Приподняв брюки, Матвеич уронил очки на пол. Наклонился поднять и чуть не рухнул.

-- Да и сам я нынче что-то стал не стойкий... -- Запел Степан Матвеевич, поднимая очки супруги. -- Клава, а всё же хороший у нас праздник получился, да?

-- Всё у нас с тобой удалось, Стёпа, и дети, и внуки. -- Согласилась Клавдия Васильевна.

Водрузила на нос свои очки и раскрыла первую открытку:

-- Сорок -- славный юбилей,// Ты рубинов не жалей: //Вставь рубин в кольцо любимой,// Чарку полную налей.// На рубиновых серёжках// Пусть сияют огоньки...

-- Клава, ну хватит, давай спать, а то я, кажется, лишку перебрал. Завтра почитаешь, -- заныл Степан Матвеич.

Он повесил брюки на спинку стула, рубаху, а сверху пиджак.

-- Ну ладно, я тоже страшно устала.

-- Уморилась, уморилась, умори-илася, -- Матвеич, будто ему поменяли батарейку, раскинув руки в стороны, в одних трусах и в майке, пошёл по кругу, пританцовывая. Его душа явно требовала продолжения банкета. Но бренная оболочка тянула принять горизонтальное положение.

-- Голова тяжёлая и шум в ушах. Уж больно громко музыка гремела, -- пожаловалась Клавдия Васильевна мужу.

-- Да, это точно, зато наплясалися... вволю, когда теперь все соберутся?

-- Гаси свет. Давай спать, Степан.

Матвеич поплыл в сторону выключателя, наступил на хвост котёнку. Котёнок пронзительно мявкнул и унёсся под стол, стоявший посреди комнаты.

-- Ты, ещё тут, кошачье отродье! -- возмутился хозяин.

Заметил лежащий на полу галстук сделал было движение поднять, но передумав, погасил люстру.

Свет от уличного фонаря хорошо освещал комнату. Рваная тень яблони росшей под окном колыхалась по белёной стене, и Матвеичу от этого делалось тошно. Он быстро забрался под одеяло, чмокнул Клаву в плечо и... провалился в сон.

Клавдия Васильевна не сразу заснула. Мешали -- непривычный запах дорогого одеколона, подаренного детьми, запах пота и спиртные пары. Но усталость взяла своё.

Рано утром вышла Клавдия Васильевна кормить кур. Вчерашний юбиляр ещё спал. Его громоподобный храп сотрясал стены. Вдруг то-ли ещё во сне, то-ли уже наяву он услышал истошный крик своей верной супружницы:

-- Степан! Степан! -- как ошалелая звала жена.

Запутавшись в простыне, Матвеевич вскочил и чуть не грохнулся. Освободился, подтянул на бегу семейные трусы и босиком выбежал во двор.

-- Клава! ты где? -- спросонья он не сразу сориентировался.

-- Стёпа, иди сюда! Скорей!

-- Да чё ты гомозишь, Клава?

"Подруга дней его суровых" стояла в ночной рубахе и в галошах посреди птичьего двора и чуть не в голос плакала щедрыми слезами:

-- Стёпа! Стёпа!

-- Да ты объяснишь толком, что случилось? -- уже теряя терпение, повысил голос Степан Матвеевич.

Она стащила с головы платок с кистями и вытерла слёзы. Длинная растрёпанная коса спускалась до самой поясницы.

-- Стёпа, курица... -- всхлипывала женщина.

-- Да что курица? что?

-- Серьгу-то, серьгу рубиновую склевала, стерва. Я вчера не сняла-то на ночь серёжки, так и повалилась спать. День-то суматошный был, -- оправдывалась Клавдия Васильевна.

-- То-то и всего? А я бо зна щё подумал...! -- утешил старик свою половинку. -- Сейчас мы ей голову... того! Долой за это! и найдём серьгу. Ты приметила-то, которая кура ковтнула твою драгоценность?

-- Да вроде эта.

Куры -- минорки -- белые, почти все как по шаблону отлитые, на первый взгляд мало чем отличались одна от другой. Подбодрённая и воодушевлённая надеждой, Клавдия Васильевна, кинув платок на лавку, принялась ловить пернатую преступницу. Курица, почуяв недоброе, бежала, подскакивала, кудахтала -- никак не хотела даваться в руки. Изловили только вдвоём, загнав предполагаемую воровку в угол. А вот и лобное место. На хоз дворе в уголке стоял объёмистый чурбак с топором наготове. Два полосатых кота уже тут как тут, в предвкушении куриных потрохов. Привычный удар топора, и первый кот, урча, скрылся с добычей в зубах. Клавдия Васильевна, засучив рукава ночнушки, быстро добралась до куриного зоба, но, кроме мелких камешков, зёрен пшеницы и кукурузы ни рубинов, ни изумрудов, ни топазов, ни жемчугов там не обнаружила.

-- Стёпа, не эта!

-- Давай ловить другую. Вот солоха (это было единственное бранное слово, произносимое любящим мужем в её адрес), ты сперва прощупала бы хорошенько, а то мы так всех несушек порубаем, -- предположил хозяйственный Степан Матвеевич.

Но и следующая жертва была принесена напрасно, только второму коту это кровопролитие принесло желанное удовлетворение. Схватив голову, он потащил её в укромное местечко. И третья курица пострадала ни за что.

-- Всё, хватит, -- сказала уставшая женщина.

В кадушке, стоящей под водостоком и кишащей головастиками, умыла руки и опустилась на лавку под навесом.

Матвеич пошёл в летнюю кухню ставить кипяток. Кур-то надо выпотрошить, ощипать и убрать в холодильник до приезда детей.

Клавдия Васильевна уже не плакала, но почему-то потеря серьги заставила её припомнить всю её нелёгкую женскую долю. Она посмотрела на свои тёмные, загрубевшие от черенка тяпки руки, да мало ли ещё от какой домашней сельской работы! Они со стариком до сих пор засаживали десять соток огорода, закручивали банки с огурцами и помидорами, с вареньями и компотами, заготавливали сухофрукты -- чтоб было чем угостить детей и передать гостинцы внукам. Кое-где на ладонях виднелись трещинки. Что она видела в своей жизни? Работа, дети, огород! Какие тут украшения?! Когда расписались со Стёпой в сельсовете, молодой муж подарил законной жене тоненькое серебряное колечко и серебряные серёжки. Только на тридцатый юбилей их совместной жизни дети купили ей скромные золотые серьги. Она надевала их по праздникам.

Судорожно вздохнула Клавдия Васильевна. Как трудно поднимали они четверых детей. Муж и работал, и подрабатывал, и шабашил -- заколачивал деньгу как мог, чтобы дети ни в чём не нуждались. Благо, и жестянщик, и кровельщик, и столяр, и плотник, "и до мышей охотник" (вдруг вспомнила Клавдия Васильевна поговорку, и улыбка чуть тронула её плотно сжатые губы). И она, не уступая мужу, вертелась, как могла, чтобы сводить концы с концами.

И вот дети разлетелись из родительского гнезда, а им отдыхать бы со стариком, но нет, -- не умеют, оказывается, они отдыхать. А как она устала! И Клавдии Васильевне так вдруг стало жалко себя, что слёзы вновь затуманили взор. Взяв платок, она вытерла глаза и, теребя бахрому, посмотрела на котов, отчаянно умывающихся после сытного завтрака. И тут её пальцы нащупали пропажу. Вот она, серёжка! Вот! -- запуталась своими подвесками в нитках бахромы.

-- Дед! Дед! Вот серьга-то, вот она! Нашлась! Слава те Господи!

Степан Матвеевич приподнял гардинную занавеску, повешенную от мух на двери кухни:

-- Что такое? Где?

-- Да вот же, в кистях запуталась, -- сквозь слёзы хохотала его счастливая жена. -- А мы-то кур зазря извели! Ни за что, ни про что.

-- Ну что ж из того, главное -- нашлась. Слава Богу! Надевай подарок.

-- Не, не, не! -- категорично заявила женщина. -- Больше я их ни в жизнь не надену, чтобы так убиваться. Не носила побрякушек и на старости лет не буду. Отнеси обратно в магазин, пусть вернут деньги. Мы лучше для курей мешок комбикорма купим.

-- Да не примут ведь, -- резонно заметил Степан Матвеевич, усаживаясь рядом с женой. -- Причину ведь указать надо. Хоть бы дефект какой был, так нету. А без дефекту не возьмут. Причина должна быть для возврата.

-- Нет дефекта, говоришь?! так давай сделаем. Отковырнём один камушек, да и всё. Скажем сразу отвалился, и не надевали. И серьги, и колье отнеси. Правда, сегодня понедельник, работают ли?Должны принять, никуда не денутся! -- убеждала мужа вчерашняя юбилярша.

Ну, что оставалось старику делать? Пришлось собираться в центр. Хорошо, дети рассказали, в каком магазине купили это колье и серьги с рубинами. Встал дед и послушно поплёлся одеваться. Клавдия Васильевна, глядя вслед мужу, на его широкую фигуру с худыми бронзовыми ногами, подумала: "Стареет мой Матвеич, стареет! Сутулиться стал, прихрамывать."

Народу в магазине в будний день обычно негусто, и тогда, можно сказать, никого не было. Когда Степан Матвеевич вошёл, лишь с одним парнем столкнулся в дверях магазина. За прилавком стояли две продавщицы, справные такие женщины лет по сорок, и о чём-то громко разговаривали. Бросив на старика намётанный глаз и не сочтя его потенциальным покупателем, продолжали судачить. Степан Матвеевич, увидев красивых молодых женщин, чуть не расплылся в улыбке. Но вовремя опомнился зачем пришёл, напустил на себя сердитый вид, и, решительно подойдя к прилавку, кинулся в атаку.

-- Вот, накупили дети бабке украшений! А они поломанные. Зачем ей такие? И не одела-то ни разу. Он чуть трясущимися от волнения пальцами долго не мог развязать узелок на носовом платке, куда завернул злосчастные серьги и колье. Даже капелька пота скатилась вдоль позвоночника, так нервничал бедный старик.

-- Ух, насилу развязал. Вот, смотрите, сломано! -- протягивал он продавщицам тёмно-красный гранёный камешек.

-- Как же вы его отломали? -- вдруг задала неожиданный вопрос женщина за прилавком.

Не заметив подвоха, простодушный Степан Матвеевич, доверительно понизив голос, сказал:

-- Да еле-еле отколупали! так крепко держался. -- Тут дедок спохватился, что брякнул лишнего, да делать уже нечего: слово не воробей. Ничего не оставалось старику, как на духу рассказать, что дети на юбилей подарили бабке это серебряное колье с серьгами, как куры чуть не склевали выпавшую утром серьгу, как бабка плакала и сказала, что никогда не наденет эти цацки. Да и вообще, глупая затея была -- дарить старухе такое дорогое украшение. Зачем оно ей? Куда ходить-то? Лучше бы деньгами дали, деньги в хозяйстве нужнее. Не подумали дети, -- завершил свой чистосердечный рассказ Степан Матвеевич.

-- Дедушка, да это и не серебро вовсе, только напыление, да и камни не настоящие -- имитация, подделка значит! -- сквозь смех продавщицы пытались объяснить старику реальное положение вещей. Пожалели невинно пострадавших несушек, бабкины напрасные слёзы и, сжалившись над дедом, вернули деньги за китайскую бижутерию. Пересчитал старик бумажки с мелочью: "Э, да тут только на бутылку и хватит! какой там мешок комбикорма! Фиг с маслом!" -- отметил Степан Матвеевич, пряча деньги в карман.

-- Оставили бы на память украшение, ведь такой юбилей! сорок лет -- не шутка! -- предложила одна продавщица.

-- Нет уж! Это мне будет... Как оно? Э... компенсация за моральное потрясение! Вот! -- обрадовался Степан Матвеевич, что вспомнил нужное слово. Поблагодарил, вытер лоб носовым платком.

-- Ну, прощевайте, девочки! -- сказал он и направился к выходу.

По дороге домой старик завернул в гастроном, купил пол-литра беленькой, двести грамм докторской колбасы и пошёл домой...

Как мало он её баловал. А ведь любил-то, любил! да и сейчас любит, а вот радовать всякими там женскими цацками-побрякушками не умел. Да она и не требовала. Всё детям, всё детям. Он её из армии привёз, из-под Архангельска. В тёплые края, значит. Сиротка она была. А ему сразу приглянулась. Статная, крутобокая, грудастая. Четверых детей выкормила. Степан Матвеевич гордился своей женой и в мужской компании, когда разговор заходил о женских формах, гордо говорил: "Моя Клавдея -- знатной холмогорской породы".

Клавдия Васильевна, успевшая за это время переделать кучу дел и наварить борща с курицей, с нетерпением ждала мужа у калитки.

-- Ну что? Открыт был магазин? -- приступила она к допросу с самого порога.

-- Ага.

-- Деньги-то вернули?

-- Угу.

-- Ну и слава Богу! -- обрадовалась Клавдия Васильевна. -- Есть-то хочешь?

-- Давай.

-- Я борща сварила, пойдём обедать.

Пока муж переодевался в домашнее, жена накрыла на стол. Из кухни доносился аппетитный аромат свежеприготовленного борща. Ах, какой борщ готовила его дорогая жёнушка! Он всегда гордился её борщом и при случае угощал им своих друзей. Те хвалили, уплетая за обе щёки, и ему была очень приятна эта похвала.

Степан Матвеевич сел за стол. В его тарелке, затянутой жирной плёночкой, снежной шапкой возвышалась маленькая горка сметаны. Обезглавленная утром отварная курица, натёртая чесноком, в неприличной позе -- кверху ногами -- лежала на блюде. Рядышком на тарелке - три стручка острого красного перца, в большой запотевшей кружке -- компот. Всё, что он так любит. Довольно улыбнувшись в усы, Степан Матвеевич поставил на стол бутылку и положил кружок колбасы. Бросил взгляд на иконку в шкафчике за стеклом, суетно перекрестился.

-- Я тут подумал, Клава, не отметить ли нам это дело? Да и голова что-то разболелась с расстройства. Ты не против?

-- Ну да ладно, по такому случаю, можно. Главное - деньги вернули.

Женщина достала из шкафчика гранёные стаканчики и поставила на стол. Муж налил себе под завязку, жене пол стаканчика. Чокнулись, выпили и стали обедать.

Степан Матвеевич, крякнув, занюхал хлебушком и набросился на еду, будто три дня не евши.

-- Не сильно-то возмущались в магазине? -- Клавдии Васильевне так хотелось скорее разузнать все подробности, но муж молчал, как партизан.

-- Не-е! - протянул Степан Матвеевич и, откусив большой кусок хлеба, сосредоточенно жевал, давая понять: когда я ем, я глух и нем.

Он боялся расстроить жену, уже нашедшую применение деньгам, которые он должен был принести за колье и серьги, оттягивал момент неприятного разговора. Управившись с борщом и по-хозяйски разломив руками душистую курятину, он думал, с чего начать, подбирал нужные слова.

Почуяв что-то неладное в его молчании, Клавдия Васильевна взялась пытать мужа:

-- Стёпа! ну чё ты молчишь? Расскажи, что говорили в магазине? Сколько денег вернули? Полную стоимость или часть удержали?

При этих словах Степан Матвеевич поперхнулся, закашлялся. Услужливая жена подскочила, подала воды:

-- Ну, ладно, ладно! ешь, после расскажешь.

Не выдержал Степан Матвеевич:

-- Да что рассказывать? Ты только не расстраивайся! Побрякушка то была ненастоящая. Никакие не рубины и никакое не серебро! Вот, только на бутылку и хватило, -- раскололся Степан Матвеевич.

-- А я-то дура размечталась! -- сказала Клавдия Васильевна и... неожиданно рассмеялась. Её щёки раскраснелись от пятидесяти грамм сорокаградусной. -- Не жили богато и нечего начинать, как говорит наш Вовка. А мы курей-то, курей из-за стекляшек порезали!

Она забыла свои воспоминания о тяжёлых временах и вытирала теперь слёзы от смеха.

Степан Матвеевич, глядя на неё, думал: всё ж правду говорят, что женская душа - загадка. А ещё он подумал: красивая она у меня. И без всяких там украшений-побрякушек. И, любуясь женой, улыбаясь в усы, как умел, ласково сказал:

-- Ты сама у меня яхонтовая!

19.06.2012 Т. Веретинская