Ирина Бауэр

            Сентябрьский день рассыпался  по двору пятнами зеленых шинелей и кителей. Объемные коробки и ящики трусовато жались к забору, поспешная суета  мокрых сапог сбивала Асю с толку. С того дня, когда солдаты оккупировали дом Марии Емельяновны, установив немецкий штаб, девочке воспрещалось появляться в палисаднике. Но виноград, нежный и весёлый с тончайшей кожицей, Мария Емельяновна называла не просто коринфским, а овеществлённой частью личного приданного, лиловым побегом разукрасив стены, томил девочку. До войны Мария Емельяновна потакала маленькой лакомке Асе:

― Ешь, детка.

            Всё изменилось в 41 году. Теперь виноград   подавали к столу немецким офицерам, строго настрого запретив хозяйке прикасаться к аметистовой грозди. По всем правилам оккупационной власти Марию Емельяновну из добротного каменного дома сослали на цокольный этаж, а лучшие комнаты отвели офицерам.

            Мария Емельяновна гордо называла себя воспитанницей Джона Хьюза, основателя нашего города Донецка, в доме которого провела лучшие годы жизни. Её готовили в жёны английскому инженеру, но любовь, как заминированное поле врезается в сердце осколком. Мария Емельяновна выбрала в мужья кучера, высокого парня с пшеничными усами. Хьюз сдержал обещание, пожаловал воспитаннице каменный дом, выезд и виноградник. Ася с сестрой и матерью жили в бывшем птичнике, саманном домике за сараем. С утра и до вечера гремел, сотрясая желудок острый голод. Мечта наесться всласть, а ведь необитаемый стол посреди комнаты пустовал, превратилась в навязчивую идею.

            ― Сиди в мазанке, ― приказывала мать Асе. ― Не вздумай есть виноград.

            Ася любила виноград так же сильно, как и браслеты на руках Марии Емельяновны, необычный запах духов, тонкий шорох юбок и рыжие, с годами поблекшие завитки на затылке. По утрам с редким упрямством втайне от взрослых проникала в палисадник, подолгу исследуя виноградные заросли.

            Чтобы приготовить пудинг удивительные, давно забытые, беззащитные перед армейским поваром вкусности перетекали золотистым сливочным маслом и закипевшим виноградом. Доступным оставался запах ванили, лимонной цедры и янтарных желтков. Во рту набухала слюна, скудность пищи казалась вечной. Лоснились сардины в коробочке, а вилка в руке немецкого офицера казалась волшебной палочкой. Уплывали кусочки янтарного сыра, мелькали тонконогие рюмочки, отсвечивая на белоснежной с хрустом скатерти. Офицеры завтракали в комнатах у распахнутого окна.

            Отрезы из шерсти, бязи, креп-жоржета и муслина из старинного маминого сундука таяли на глазах. На смену муке и картофелю, рыбе и хлебу пришли жёлтое сурепное масло с просяной кашей, что застывали комом в горле маленькой Аси. А когда зимой 42 года мать ушла в ночь вместе с подругой и с первой полоской смутного утра вернулась  домой, кусок лошадиного мяса кислым блеском внёс восторженную сумятицу в детскую душу.

            К осени 43 года Ася окончательно одичала. Девочка возвращалась домой только к вечеру, днями напролёт отстранённо сидя за сараем, замерев, пристально наблюдала, как виноградные гроздья тяжёлым выменем провисают над травой. Собирать их  немецкий повар не торопился, во дворе сутки напролёт шумно перетаскивали ящики, офицеры сосредоточенно курили, а высокий грузный оберст, соседи называли его тюленем, задумчиво поглаживал мучнистым пальцем вздрагивающий кадык. А в это время Ася сновала по палисаднику, девочка понимала, еще немного и немцы уйдут и тогда виноград спасёт ее сжатый до атома голодный животик.

            Вначале она не поверила собственным глазам. Отблёскивая чудеснейшим, вспенившимся светом мелькнула в густой зелени знакомая до боли красная звёздочка. Воробьи, перетекая с ветки на ветку, оглушительно галдели. Бабочка, вздрагивая папирусными крылышками, обняла липкими лапками виноградинку. Солдат лежал, прижавшись к траве в просоленной от пота, запылённой дорогами гимнастёрке.

            ― Немцы есть?― спросил он девочку.

            ― Есть, ― прошептала Ася, сердце застыло в горле.

И тут случилось  то, чего она стыдилась всю жизнь. Живот огласил тишину звериным урчанием.

Разведчик быстро приложил палец к губам, настороженно пульсировала маленькая чёрная точка в его сощуренных глазах. Дрогнуло улыбкой лицо, достав из нагрудного кармана кусочек сахара, протянул Асе. И пока она дрожащими руками прятала сокровище в карман, густота винограда опустела. Разведчик исчез так же беззвучно, как и появился.

            9 мая мама обычно начинала чаёвничать с утра. Отодвигала в сторону располневшие бисквитом пирожные, конфеты в узкой вазочке, белоснежный торт.

            ― Принесла? ― спрашивала меня мама.

            ― Держи, ― отвечала я и прямо на скатерть сыпались грубые куски рафинада.

            Мама сдвигала пальчиком рафинад и, выбрав  небольшой кусочек, клала в рот.

            ― Боже мой, как хорошо! Совсем как коринфский виноград, ― говорила она, восторженно вспыхивая глубинным счастьем. ― Сколько лет прошло, а я до сих пор помню  вкус того кусочка сахара.