Виктор Брусницин (1951-2021)


На скамье в аллейке, по которой преимущественно неторопливо и редко перемещались прохожие, сидели две молодые женщины современного кроя. Рандеву непритязательного, дежурного накала — сумки, стало быть, пиво. Приятно давила тень от раскидистого дерева. Юля, соответственно, и Вика.
— Ты снова перешла на Вог. Вроде садилась на Вирджинию.
— Представляешь, губы отторгают. У помады становится другой вкус. Я сначала думала, что зубная паста — дантист порекомендовал новую. Новозеландская — на каких-то замороченных растениях. Вернулась к старой — нет, привкус остался… Слушай, мой зубничок новую технологию освоил — специально ездил в Данию — хочу передний зуб поменять.
— Один что ли?
— Ну да, у меня правый немного косит.
Вика оскалила зубы, показывала. Юля внимательно изучала.
— Правый относительно меня или тебя?
— Меня.
— Да, есть… Старый удалять?
— Разумеется.
— Ой, я так боюсь зубной боли! Другой раз думаешь, может, и не браться.
— Ты вроде недавно убирала.
— А куда деваться! Ты же видела мои нижние клыки.
Синхронно прикоснулись к пиву. Вика поделилась:
— Представляешь, у Сашки знакомый в Новую Зеландию укатил на пээмжэ. Рай якобы: Гарри Потер, другие заморочки — там снималось. Водопады, седьмое-пятое.
— И что с них, водопадов, на стол не подашь.
— Да ну, на тебя не угодишь!
Курили, смотрели перед собой параллельно.
— Юлька, у тебя знакомого психотерапевта нет?
— Зачем тебе?
— Ты меня убьешь, жизнь — сплошной стресс!
— Жорка говорит, в России не нужен. Мы, вроде, сейчас терапией и занимаемся.
— Издеваешься? — Вика круто повернулась к подруге. — Ну-ка объясни сон. Иду по аллее, лежит пьяный мужик поперек. Я остановилась, думаю, с какой стороны лучше обойти. Пошла где ноги. Только обогнула, голос жуткий — чистый и звонкий: «Не ходи по воде, она мокрая…» И эхо — «мокрая, мокрая». А?
— Все что ли?
— Еще что-то было, но запомнилось это.
— Ну, вода… там несколько толкований… А-а, вот, какие-то неприятности — но ты сумеешь предупредить.
— Знаю, о чем ты. Глухой номер, дело не в воде, а вот что — «мокрая». Подспуд-ные страхи! Подсознание, сублимация!
— Ага — либидо еще.
— Сама ты лебеда.
Засмеялись. Тянул безобидный ветерок. Моргали, комфортно располагались в пре-лести объективного дня. Юля посерьезнела:
— Нет, про страхи ты прекращай, а то… чревато. И вообще, я помню как ты в шко-ле Рувку Гуткина уделала.
— Причем здесь Гуткин? — он у меня жвачку стянул! Я в детстве жутко боялась собак — страхи обязательно… Между прочим, я Рувку недавно встретила.
— Да ты что — ну-ка!
— Весь из себя… Вспомнили, посмеялись. Визитка где-то.
— Звонила?
— Нет — подумает еще.
— Чем занимается?
— Туристический бизнес.
— Визитку не теряй.
Ветерок гнул свое: не одолевал. Юля:
— Вообще-то, надо на Бали съездить — все нынче туда прутся.
— Мы в ноябре опять в Эмираты, с Осиповыми.
Интервал. Юля:
— Слушай, а мне крокодил приснился. Почему-то красный. Пасть разевает и запах сирени…
— Да ну тебя — во сне запахов не бывает.
— В том и дело, сама удивилась. И знаешь, вспомнила: я в детстве летом у бабуш-ки часто гостила в деревне. А у нее сосед был — отвратный дядька. Напьется, жену поко-лотит, потом за ограду выскочит, падет на колени и плачет: простите, люди — прадед ка-торжником был, молекула выступила.
— А причем здесь крокодил?
— Так крокодиловы слезы.
— Ты думаешь? А может насчет того случая — Жорка лупит?
— Фи, еще не хватало — чипсом румяным не поперхнется?
— А сирень причем?
— Черт ее знает — люблю сирень. Ты хочешь, чтоб бензином пахло?
— Да ну тебя — дура!
Захохотали. Успокоились, приложились к пиву. Юля:
— Взяла, глядя на тебя, лёвенбрау — дрянь.
— Чего это дрянь? Нормальное немецкое пиво.
— Щас, немецкое! У нас делают — якобы по их технологии. Известно, вода наша, работнички. На брэнд берут.
— Надо на зеленый чай переходить.
— И на питание четырех-пятиразовое.
— Ага, пятиразовое, у нас-то на фирме. Такой урод начальник — гэбэшник быв-ший. (Ерничая) Дисциплина — залог конкурентоспособности!
Пауза. Юля:
— Впрочем, рожа красная у мужика была — вот и крокодил красный.
Возник порыв ветра, симпатично зашелестело дерево позади скамьи, Вика попра-вила волосы:
— Правильно, что в ресторан не пошли. Погода — прелесть.
Юля задумчиво молчала, но недолго:
— Так хочу мебель поменять.
— Ты же года три назад гарнитур покупала.
— Да ну — уродский. Скидки были порядочные, мама подначивала — бери. Со-блазнилась… У нашей главбухши кухонный гарнитурчик — сказка. Вообрази, барная стойка под мрамор, стеклянный двухуровневый стол.
— На вашей кухне бар — окстись!
— Сломать стенку, я давно думаю… В прошлую субботу квартирный вопрос смот-рела? Очень миленькую кухню показали.
— Сейчас с кредитами вполне доступно. Осиповы евро сделали — это что-то!.. Да, чуть не забыла. Хочу Саньку отравить — ты ведь у нас специалист по этому делу.
— Почему непременно отравить? — сейчас все пуляют.
— Пф, пулять. Представляю Сашку в гробу с дырой во лбу — мерзость! Нет, по-ложительно травить.
— Легко сказать, травить. А чем? Цианистым? — так он пахнет так противно. И потом — доказывай, что из лучших побуждений. Кстати, умертвить-то с какой целью?
Вика задумалась, но вскоре взгляд сломался:
— Ой да, не придумаю что ли!
— Во-первых, на что ты будешь существовать?
— Верно, я как-то не подумала. Пусть живет?
— Простили — постель хоть согреет. Раньше у аристократии специальные люди койку грели.
Из облака вынырнуло солнце, трава рьяно залоснилась, Вика, накренившись, акку-ратно сплюнула сбоку скамьи:
— И вообще, ты, говорит, Вука-Вука.
— Вука-вука?
— Ну эта — для стоячки!
— Хи-хи. Пусть живет, конечно!
Юля зажгла новую сигарету, замысловато пустила дым:
— Блин, романтического хочется.
— Это которое?
— Ну… подарок какой-нибудь.
— Причем всегда.
Случился вздох Вики, возможно, романтический:
— Очутиться бы на бале, где-нибудь в семнадцатом веке!
— В России в семнадцатом не было балов.
— Да ты что — никогда бы не подумала!.. — Вика лукаво посмотрела на собесед-ницу. — Значит, говоришь либидо… Слушай, а ты с евреем спала? Обрезание, это что такое?
— Ну ты даешь — крайняя плоть! У них там лишняя кожа, отмахлячивают в дет-стве. Гигиена, все такое.
— Во-первых, насчет даешь — кроме Саньки давненько уже никому. Виновата. А вот лысенький член — забавно. Трехдневная щетина на щеках и плешивенький товарищ. Прикольно… Слушай, но ведь должен оставаться шрам! А? Остается или нет?
Обе глубоко задумались. Вика:
— У тебя знакомый еврей есть?
Юля озарилась, поразмыслив:
— Гуткин же еврей!
Разом посмотрели друг на друга и задорно засмеялись. Вика осунулась и озадачи-лась:
— Слушай, мода в газетах пошла писать, что солярии вредны. Уже и раком пугают — просто атаку соорудили. Так психанула, Санька у меня издергался.
— Психанула? Вот дура! Нельзя мужикам показывать свои эмоции.
— Почему это нельзя? Над близкими только и изгаляемся.
— Ты не путай! Папе с мамой — это верно, а мужику ни в коем случае. Этого надо в недоумении держать… Относительная недоступность — чтоб чувствовал себя невежей.
— Ага, разбежался — почувствовал.
— В этом и есть искусство… А пожалуй, не так… таинственной.
Вика сморщила лобик:
— Да? Какие жуткие вещи ты мне говоришь.
Где-то неподалеку застрекотал неопознанный механизм. Юля безмятежно курила. Вика задумалась, спустя мгновение объяснила:
— Юлька, я же креститься собралась.
— Иди ты!
— Клянусь цветом лица!
— А я зачем-то плаксивая стала.
— Слезы очищают.
— От чего? Я чиста как червонное золото — несколько раз подряд Жорке не изме-няю.
Вика коротко взглянула, улыбнувшись. Отвернулась, посерьезнела. Юля:
— Черт, с пива потянет, а заскочить некуда.
— Тут недалеко открытая кафешка, там биотуалет.
— Нет, я теоретически… А чего мы сразу туда не пошли?
— Да ну, я бы непременно сползла — а ты же знаешь, диета… И вообще тут клево, даже есть романтическое.
— Пожалуй…
Задумчивое удивление Вики:
— Мама говорила, что когда беременная мной была, мочилась часто. Ей все каза-лось, что выльет меня.
— Хым… Ты собираешься?
— Да ну. Ты же знаешь, то живем с Сашкой, то нет… Да и вообще, успеется. — Посмотрела строго и вопросительно на Юлю. — Вот у тебя квартирных проблем нет.
Подруга вздохнула:
— Нда, квартирный вопрос… Жорка не хочет. Собственно… Да нет, я бы родила… Опять же на работе чуток кризис — в декрет теперь никак уходить нельзя. У нас, похоже, пертурбация грядёт — главбухшу в крупную аудиторскую компанию зовут.
— Да ты что! Ну-ну?
— Ой, такая возня идет — куда бежать! Ничего не ясно.
— Вы же с ней вась-вась!
— А причем здесь она? Скворцов будет решать.
— Ну так юбочку укоротить — тебя ли учить, лебеду.
— Ага, я одна умная! Усуетились все, смотреть противно… Да и он такой махро-вый… Впрочем…
Вика ущипнула подругу:
— Колись, чего ты, ей богу!
Юля замялась, задумчиво поерзала. Подобралась:
— Тут как-то Ольга, ну главбуха наша…
— Да знаю, знаю.
— …в командировке была. Ну, Скворцов к нам приходит. Девочки, надо чтоб кто-то со мной в налоговую съездил. Кто в курсе по «Омеге»? И смотрит на меня… Любопытно, что я действительно в отчетах участвовала. Но откуда знает? И вообще, Людка тоже занималась, однако он на меня смотрит… Ладно. Я так это скромненько отвечаю: вот — мы с Людмилой Ивановной…
— Это красиво, Людмила Ивановна! Она, вроде бы, на год всего тебя старше.
— Ну да! Короче, Скворцов вякает: Юля, соберите бумаги, поедем… (Меняет по-зу.). Едем в машине. Обрати внимание, оба на заднем сиденье. Правда, я по ходу ему там кое-что показываю. Но… не суть. В общем, в налоговой все чики-чики — я даже удиви-лась. Обычно… Словом, на обратном пути заявляет: вы, несомненно, не обедали, не со-ставите компанию?
Вика в ужасе схватила локоть подруги:
— Да ты что!!
— Я. А это удобно?
Вика потрясла локоть:
— То есть заведомо подчеркнуть неделовой характер!
— Ну да!.. Всё. Обстоятельно так это располагаемся в Астории.
— Блин, ни разу не была.
— Да я тоже… Слушай, показалось, что и он впервые, так неловок был. Правда, она рядом с налоговой…
— Постой, я закурю, воздуха не хватает.
Вика закурила:
— Юлька, а ведь я вашего так и не видела…
Девушка неуверенно пожала плечами.
— Да так, ничего особенного… Ну вот. Приносят меню…
— Молчи, молчи! Скворцов заказывает спиртное!
Юля страстно кивнула:
— Юля, мне понравилось, как вы вели себя в налоговой. Должен признаться, я по-баивался. Как вы отнесетесь, если мы сопроводим это коньячком?.. Я делаю вот так…
Поднесла ладонь с изящно отогнутым мизинцем ко лбу и потрогала бровь. Одно-временно потупила взор. Подняла уже взгляд.
— В обед коньяк я прежде не испытывала, но отчего же. И потом странно было бы вам отказать.
— Юлька, я умру.
— Итак, Хеннеси. Ну там, на обед ничего особенного, я специально выбираю самое умеренное… Понятно, после восприятия разговоры. О фирме, естественно, поначалу. А потом уже поперла. Знаете, говорю я, вы подвергли себя немалому риску, угостив меня коньяком. Я — женщина, от чего совершенно не намерена отказываться, отсюда существо любознательное и озабочена как вся женская составляющая фирмы, впрочем, и мужская — о вас мало что известно в отношении личной жизни… И слушай! Неужели я с этой стороны могу представлять интерес, произносит он?
— Вот перешница!
— Я, само собой, делаю глаза. Послушайте, дескать… во-первых, вы совершенно респектабельно выглядите, во-вторых, вы все-таки начальник, а люди с такими характеристиками имеют свойства. Это вообще, а есть еще и частное, о чем я говорить категорически не стану. Короче, пру абсолютно нагло… Ну, он так посмотрел… пронзительно, я бы сказала... и общими местами: дескать, сын в Москве, дочь за границей замужем. Вот внук родился, собираемся ехать на смотрины. Всякая, словом, ерунда. И прохладненько, надо сказать… Но — это уже через пару дней, там-то мы отобедали и на работу — Юля, зайдите ко мне. Заметь, не просит взять никаких бумаг! — Ольга, как ты понимаешь, еще не приехала. А я, конечно, так это мельком девкам уже скинула насчет ресторана. И, значит, в ответ делаю понимающую улыбку… Ты бы видела Людку…
Юля замолкла, вынула пудреницу, посмотрелась в зеркало. Вика, нетерпеливо:
— Ну!
— Дальше вообще интересно… Садитесь, стало быть. Сажусь, делаю строгое ли-цо… Представь, он встает, начинает прохаживаться. Э-э… Юля, я хотел бы поговорить вот о чем. Э-э… в некотором смысле вы мне обязаны. В общем, меня интересует Екатери-на Львовна… Ты, наверное, не обращала внимание, недавно пришла. Серейшая мышь — в очках, такая, с короткой стрижкой…
— У окна сидит? У нее фото на столе.
— Она. Слушай дальше… Понимаете… конечно есть резюме, но хочется знать ос-новательней. Она ладно справляется с делом, а мы будем расширяться. Нужен человек на деликатное направление. Мы тогда побеседовали, и представляется, что вы видите лю-дей.
— Блин, они все бывшие гэбэшники!
— Я делаю улыбочку и нагло заявляю: а я вас в этом ракурсе не интересую? Он лу-пит глаза и уведомляет: лучше, если вы будете думать, что нет.
Вика откинулась на спинку скамьи, жест был преисполнен чувства. Юля:
— Что делаю я… (Сооружает трагическое лицо.) Более отвратительного человека не встречала. Жадная, подлая, пахнет нехорошо. Давайте сразу уже охватим остальных. Людмила которая Ивановна. Стяжательная, собственно, воровата, хитра, блудлива. Мне продолжить?.. Вы меня, конечно, извините, но это как-то странно — я не смогу. Катя хо-рошая женщина, скромная, это все что я могу сказать. Вы уж дождитесь Ольгу Владими-ровну. Мне можно идти?.. Он смеется. Ну хорошо, идите.
— Юлька, это класс!.. Слушай, а ведь останется — про Людмилу особенно.
— Между прочим, я только потом сообразила. И, надо сказать, так отвратно себя чувствовала — выпалила как-то не думая… Так вот. На другой день, в коридоре встрети-лись. Он: вы меня, Юля, извините. Считайте, мне просто хотелось с вами пообщаться.
Юля умолкла, вперившись в подругу. Вика выдохнула:
— Юлька-а, это этап.
— Да ну. Все это месяц назад было… и никаких движений. Переиграла похоже.
— Нет, Юль, это интрига. Подруга, ты чудо.
— Гадство, не хотела ведь говорить — сглазить, все такое… — Женщина положила сигареты и пудреницу в сумочку. С досадой заключила: — Если главным бухгалтером у нас стать, все дороги откроются. А ты говоришь, рожать… Ну что, пойдем?
Встали, охлопали тылы, собрали принадлежности, тронулись, талдыча разное друг другу.
***
Парк, вялые сумерки, на скамье сидят Павел Васильевич — мужчина за сорок в ладном костюме, обладающий достойной шевелюрой, молодая, лирическая седина идет, во всяком случае, карим, пристальным глазам — и Дмитрий Петрович, гражданин без-условно более поживший. Первый обращается, голос крепкий и вместе покладистый:
— Вы добры.
— С чего вы взяли?
— Вы же помогли мне.
— Тем более, зачем же меня в эту груду сваливать?
— Груду? Не понимаю, что вас задело.
— Добрым обозвали — терпеть не могу эту пакость.
— Позвольте, это же признанное достоинство!
— Что за глупости! Во-первых, нужно спрашивать, хочу ли я быть добрым. Огуль-но подстраивать всех под общие правила — пакость.
— Извините.
— Послушайте, что за манера говорить пошлости!
— Ну хорошо, я буду молчать.
— Уж лучше молчите… Впрочем, молчать тоже гадко.
— На вас не угодишь.
— Вот это пригодно… А вот добрый! Кажется, слышал о подобных человеческих расстройствах, однако мало знаком непосредственно. Я так понимаю, вам это свойство известно — опишите.
— Странно однако… Ну, помочь другому бескорыстно…
Дмитрий Петрович будто на вкус пробует:
— Помочь бескорыстно… Хм!.. Корысть — это, как я понимаю, выгода… и пре-имущественно материального рода. То есть просто взять и помочь?
— Вроде того… и получаешь при этом душевную пользу.
— Вы уверены? Действительно получаешь?
Павел Васильевич, кажется, чувствует подвох:
— Вообще говоря, Христос учил.
— Хм, Христос… это тот, что сын господнев.
— Вы, подозреваю, надо мной смеетесь!
— Не имею малейшего намерения. Я сейчас представил картину всеобщего беско-рыстия. Вообразим, все друг другу помогают, иначе говоря, отдают свое. Я тебе, мне дру-гой и так далее. По существу получается обмен не имеющий смысла!.. (Предупредительно поднимает руку.) Заведомо согласен, существует неравенство — один может отдать, дру-гой нет. Но получится, что родиться или оказаться в худших условиях станет выгодней — сидит сирый в бездействии и блаженствует, ибо все озабочены деланием бескорыстных вещей. Исчезают стимулы, очень мрачная картина.
— Вы что же предлагаете, повсеместно зло учинять?
— Я ничего не предлагаю, это вы изволили нравоучениями облагодетельствовать.
— Но вы же попираете истины!
— Ни малейшего намерения не имею. Истина, что на земле не исчезают войны. Насилие! И возьмите-ка соотношение затрат на поддержание войн — я имею в виду ору-жие, матобеспечение и прочие научные совершенства — и затрат на благотворительность. Порядки! Наконец сам материал человеческий… Полагаю, если б не существовало войн, давненько бы на земле рай сотворился… Обратите внимание, даже в благословенной Америке значимые капиталы произошли на эксплуатации, по существу на грабежах и воровстве — на насилии. И после этого вы призываете награбленным делиться? Да вы к насилию и призываете!
— Несусветная чушь! Человек, главным образом, создает. Уж затем продает оное.
— Давайте возьмем эту сторону! Продавец пользуется тем, что покупатель не обес-печен. Он пользуется его слабостью, неспособностью обеспечиться самому.
— Естественно. Перераспределение. Да как же вы мыслите по иному? Уж не свыше ли распределять? Проходили!
— Но причем же здесь добро? Форменная корысть — голимая. Призыв к добру у вас послан непременно к злодеям, либо к корыстоимцам — так оных казнят. Что за бо-лезнь мозга?
— Странная у вас логика.
— Ничего странного. Польза — да, это субстанция. А доброта!.. Опять Америку возьмите, с исподнего корыстна — богатейшее и привлекательное создание однако… Москву приспособьте — слезам, как ведомо, не верит. Бескорыстие — болезнь, нормаль-ному человеку оно противоестественно.
Павел Васильевич разводит руки:
— Ну… я просто не знаю.
— Да-с! Именно противоестественно. Оно основано на вере, и вы недаром приспо-собили Христа… Да ведь вера — удел сирых, образованный человек действует знанием, либо соображением… Знаете что, а возьмите-ка вы у меня тысячу рублей.
Дмитрий Петрович лезет в карман, достает кошелек.
— Ничего я у вас не возьму, оставьте ваши эксперименты.
— Ага, защипало! Ну-ка признавайтесь, почему отрицаете?
— С какой стати? Я совершенно не нуждаюсь.
— Нет, любезный, нужда — это вторая штука. Вы обязанность почувствуете, ваша душа, простите, станет уязвлена, невыгодно — вот и вся недолга… Ну так нате три тыся-чи.
Павел Васильевич щурится:
— Знаете что, я ведь обижусь.
— Да я же вот к чему — вы меня добрым теперь, пожалуй, не назовете. А я деньги бескорыстно предлагаю… Или корыстно? Оно если корыстно, то почему не взять? Вы подумайте.
Павел Васильевич делает улыбку с лукавинкой:
— Знаете что — а вы хотите, чтоб я взял? Ну ответьте, коли вы такой психологиче-ский!
— Совершенно отвечу… Оставим для строгости в стороне деньги. Конечно, вы бы не взяли. Потому что я бы и не дал… Вот тут и притча — именно не знаю, чего бы я на самом деле желал! Вот она, истинная проблема мозга. (Стучит себя по лбу.) Горазды мы нагородить, отсюда резон и теряем. Затея всякой мысли — опорочить предыдущее, сбить с курса и довести до бессмыслицы.
— И что же вы в таком случае предлагаете, любопытно? Уж не покончить ли разом, так сказать?
— Опять бессмыслица! Ибо смысл жизни как раз апробирован и един — не уме-реть. Это, знаете, женщиной утверждено. Вот уж кто о смыслах не заботиться, и это ис-тинно… Ева — жизнь означает. В материнстве и воплощено — возрождение. Мужик так, пособник. Оттого и ковыряется, что собственная ущербность теребит… Или возьмите: из ребра Адама составлена… шутим мы — единственная крупная кость без мозга. А тут не шутки, тут круг.
Павел Васильевич давно сменил недоумение и смотрит сейчас на Дмитрия Петро-вича с любопытством, что подтверждает невеликая улыбка. Рассуждает:
— Любопытный вы товарищ… Послушайте, вы действительно женщин уважаете, либо это очередные загогулины?
— Не сомневайтесь. Последним фибром души ищу соприкосновения, ибо считаю безукоризненной опорой.
— Нет, серьезно?
— Более чем… Да разве не очевидно, что все искусство посвящено половым отно-шениям? Если же взять, что сочинители в основном мужики, то и можно принимать, что объект вдохновения — женщина. А искусство, уважаемый, круче науки — простите великодушно за новояз, — ибо не на потребление направлено.
— Доводы против позволите?
— Помилуйте, требую!
— Соломону, мудрейшему из царей, приписывается: «Горше смерти — женщина». А древний обычай вырыть перед родами яму в песке? Над ней мать рожала, сидя на кор-точках. Если ребенок, падавший в нишу, был «всего лишь» девочкой, отец тотчас решал, сверяясь с демографией, зарывать ли продукт.
— В пику приглашу вас в историю глубже: первыми языческими богами считались женщины. Многомужество, пожалуйста — оно лежало в основе. Одногрудые женщины воины — амазонки! Есть множество фактов… Да вы взгляните, современный мир жен-ственеет. Бизнесвумен, простите. В век потребления и спекулятивной самореализации, куда нас неизбежно тащит прогресс, женщина ловчей устраивает бытие.
Павел Васильевич все так же внимательно смотрит на Дмитрия Петровича, раздум-чиво доводит до сведения:
— Вот какая мысль мне теперь пришла. А если я вам предложу беседу в более сме-лом ракурсе? — что меня побуждает испробовать ваша замечательная относительность… Надо же, я, кажется, вашим языком заговорил! Как вы посмотрите?
— Отчего же. Разумею — вы заметили, что я не избегаю беседовать.
— Э-э… вы понимаете… я даже и не знаю, как сформулировать… Собственно, че-го юлить, мы с вами люди посторонние, независимые… Тут такая история. Я — руково-дитель довольно успешной фирмы. Это к тому, что властью и могуществом в определен-ном ареале располагаю… Во-от… Словом, некая молодая особа — подчиненная, как вы понимаете — неожиданно… м-м… ну, скажем так, воскресила эмоции…
— Замечательно, просто замечательно.
— Понимаете, случай расхожий, и с психологией в части уяснения позывов я зна-ком достаточно. Избитые построения меня не устаивают в силу того, что я намерен вос-пользоваться этим самым эмоциональным ажиотажем. Однако будучи трусом по жизни, хотел бы какого-то подкрепления. Собственно, ваш подход к вещам и видится мне в дан-ном случае годным. Собственно, это предложение!.. (Улыбнулся.) Корысть, кстати, тут вполне сгодится — я более чем обеспечен.
— Превосходно! Я относительно корысти и тем более прочего… — Дмитрий Пет-рович задумывается. — Пе-пе-пе… поступимте так. Вы мне расскажете весь ход событий, а я затем предложу некую роль. Как вам такой наклон?
Павел Васильевич молча глядит. Встает, начинает размеренно ходить.
— Поехали, стало быть… Надо признаться, я сразу эту женщину приметил, что са-мо по себе странно… Симпатичная — красавицей я бы не назвал… пожалуй, средняя внешность. Поведение — обыкновенное. Умеренно шустра, достаточно толкова — да ведь это не может составлять причин! Словом, если очевиден вообще мотивационный механизм — огрубелость и монотонность жизни — то почему именно она взъерошила, мне непонятно.
— Вы насчет труса уронили. Как правило, люди таких признаков тянутся к мате-рям.
— Мне подобное знакомо, супруга, знаете ли, тот экземпляр. Здесь не то, загадка.
— Ну а вот такое. Мелькнуло было нечто, вполне безобидное, а вы и зацепились — от досужия исследовать пустились, да сами же себя и вовлекли.
— Тоже приходило в голову. В том и штука, что эмоция сразу сделалась устойчи-вой.
— Превосходно! Нуте-с, таким образом, пойдемте по частностям.
— Отчетливо помню тот вечер. Шел домой пешком — я это регулярно делаю — и стояла весна. Да, вот видите!.. Воспаленные облака и прохладная синева, старого кроя дома с ранами облупленной штукатурки, мелкий ядреный лист на акациях вдоль тротуара, сосредоточенно-непринужденные прохожие. Свободная, созерцающая голова… Она шла недалеко впереди, но тогда я еще не знал, что это она. Собственно, и не обращал внимание… Стало быть, она была на высоких каблуках. Случилась выбоина и женщина немного подвернула ногу. Ее шатнуло к кустам, напоролась на ветвь и порвала чулок… Я даже не предпринял помощи — шел отрешенный. Впрочем, этого не требовалось, там ничего болезненного не произошло… Словом, я поравнялся. И услышал, как она выруга-лась. Не грязно, вполне публично: порвала колготку — понятно, что для женщины, состоящей в постороннем обозрении, такое чрезвычайно. Но это отчего-то было одновременно… и пугающе и забавно… Если бы я понимал, что здесь моя сотрудница, то не подал виду, но все случилось автоматически. Теперь же и особа машинально огляделась, и мы встретились глазами. Представьте меня! Естественно я сделал сочувственный вид. Что сказать, не нашел — по-моему, весьма глупо развел руками… Сейчас пострадавшая. Досада от порванного чулка и вдобавок неудобное положение в виде начальника. Вероятно, я был готов к чему-либо скомканному, неловкому, однако получилось совсем иначе. Она улыбнулась. Вполне вроде бы закономерно… но не виновато, не растерянно… Мило! Чрезвычайно свежо… (Павел Васильевич достает сигареты.) Угощайтесь.
Дмитрий Петрович отрицательно выставляет ладошку и мотает головой. Павел Ва-сильевич мнет, крутя, сигарету:
— Не возражаете?
— Очень люблю запах хороших сигарет… Между прочим, никогда не курил. Даже не пробовал ни разу… При этом всегда мечтал испытать.
— Серьезно, не пробовали? Удивительно.
— Не поверите, но и не пробовал ради того чтоб не истребить мечту.
— Однако.
— Ну так вернемтесь.
Павел Васильевич обратно садится:
— Что — нет никаких соображений?
— Комментировать пока погожу, притом что желание, как вы непременно догада-лись, уже возникло.
— Вы конечно об этой ее улыбке подумали.
— Отнюдь — вы дивно описали вечер. Но не останавливайтесь.
— Было еще обстоятельство. Когда подвернулась нога, она промолчала, что, согла-ситесь, неожиданно для женщины — обычно вскрикивают. Но тогда я не придал значе-ния… Собственно я тронулся дальше… Ну да, почему-то приключение отложилось и воз-никало. Было при этом как-то уютно… Странно… однако я помню, что даже заснул в тот вечер моментально, что для меня необычно. И более того, случился сон. Я их никогда не запоминаю, а этот накрепко.
— Извольте-ка!
— Я оказываюсь на неком обжитом острове. Городок в средневековом стиле, зна-комые, близкие. Действия — все это довольно смутно. Но вот апофеоз: то ли событие, то ли провал, не помню, и я оказываюсь в одиночестве. Улицы, дома, безмолвие. Я мечусь — все удивительно отчетливо. Выбегаю на окраину городка. Дорога. Вдали по ней вяло приближается негустая и невеликая толпа людей в балахонах. Я вглядываюсь и вижу — это прокаженные.
— Просто великолепно!
— Небось дадите толкование?
Дмитрий Петрович разводит руки:
— Не силен… Знаете, я слукавил относительно дивного вечера, чтоб вас не сби-вать. На самом деле подумал именно об улыбке… Я вот к чему. Вы замялись, когда соби-рались обозначить качество улыбки, и сказали милая. А вам не показалась она в действи-тельности озорной?
Павел Васильевич задумывается. Отвечает:
— Черт возьми, теперь я уже так и думаю. Пожалуй что и озорная. Просто тогда я так ее квалифицировать не мог. С какой стати? — совсем не случай озоровать. А вот те-перь!.. То есть вы хотите сказать, что она сразу назначила игру и я вляпался?.. Погодите, да не склоняете ли вы думать, что и аварию она специально подстроила? Ну, знаете — так всякий интерес к нашему разговору пропадет!
— Да ведь вещь не в том, что было на самом деле. Истина в таких мероприятиях как чувства совершенно не нужна, да и напрасно ее искать. Весь смак в самой игре, и уж коли угодили, так не грех играть напропалую.
— Легко сказать — напропалую. Кабы лет убрать, тогда пожалуй — а то ведь и чревато.
— А как же не сомневаться!.. Послушайте, влюбленность — чудная пора. Светлая зависимость. Но эйфория проходит, начинаются обстоятельства: два связанных чувствами человека начинают хотеть разное. Не находите, что ситуация становится противоесте-ственной?.. Слава богу, сейчас чувства покупаются. Деньги — аллилуйя! Так и действуй-те.
— Что-то вы свернули… как-то неуклюже.
— Вот и отлично. Вы увидели разочарование? Оттого что я сбил романтику. Ну так это только означает, что она есть. Так и вперед.
***
В парке в некой беседке за столиком сидели Павел Васильевич и Дмитрий Петро-вич, теперь шел день, слабый ветерок возился в редких и тонких волосах последнего. Он достал карты.
— Послушайте, а не перекинуться ли нам в дурака?
— Странное желание. Не намек ли это с вашей стороны?
— Избави бог! Уверяю вас, чрезвычайно релаксирующее предприятие. Всегда применяю в затрудненных обстоятельствах.
Павел Васильевич пожал плечами и согласился:
— Извольте. Коли я доверился вам, то сделаю это всецело.
Раздали. Дмитрий Петрович увлеченно шлепал картами в ответ на аккуратно под-кладываемые Павлом Васильевичем, азартно сопровождал:
— Отличное название у игры — дурак. Это чрезвычайно по-русски… Возьмите Ивана-дурака. Русский ничуть не числит себя ущербным, будучи дураком или балдой. Обратите внимание, играя в карты каждый априори готов примерить слово на себя — от-сюда играет вполне охотно. А?.. И вот что еще! Существует Марья искусница, Василиса премудрая — героиня типа Лушки дуры отсутствует напрочь — вот вам русская быль. Мужик русский весьма деликатное существо!
— Ну, баба-яга.
— Нет-нет, это неуместно. Баба-яга — реалистический персонаж. Или возьмите старуху из Сказки о рыбаке и рыбке. Типаж характернейший, абсолютно аутентичный. Реальность не может быть деликатной… А вот именно дамочку. — Дмитрий Петрович хлестнул карту о ломберную поверхность.
Партнер постно сообщил:
— Коварно. Однако пока мы контру отыщем.
— А знаете ли какая мысль теперь во мне расположилась! Такая снисходитель-ность к персонажу — и именно мужская — от русской коллегиальности. В обществе, де-скать, и дурак в доход.
— Хм, зыбковато…
Неподалеку, приближаясь, шествовала молодая, пригожая женщина — миленькая кофточка, все дела — ее имя звучало Вика. Да-да, состоялась именно та особа, что в нача-ле повествования рассуждала с Юлей. Шла медленно, задумчиво. Увидев мужчин, остано-вилась. Тут же тронулась, зашла в беседку.
— Извините, у вас нет зажигалки?
Дмитрий Петрович оживился:
— За что я должен вас извинить?
Павел Васильевич между тем подал зажигалку. Вика взглянула с любопытством:
— Ну, так принято говорить.
— Принято говорить — отменное выражение…
Вика прикурила, возвратила зажигалку и намеревалась выйти. Притом не преминула:
— Благодарю. Или и это вам покажется излишеством?
— Отчего же. Послушайте, вы не торопитесь?
— Ровно это я и делаю.
— Знаете что — а не хотите ли составить компанию относительно партии в дура-ка?
Девушка улыбнулась:
— В дурака? Чудненько. Кем же я буду в такой компании?
Дмитрий Петрович торжественно посмотрел на Павла Васильевича.
— А? Я вас поздравляю — русская женщина решительно не желает записываться в дуры!
Вика несколько язвительно прокомментировала:
— Какой нонсенс!
Дмитрий Петрович с задором повернулся к ней:
— А вас не смущает, сударыня, что игра в дурака есть вполне умственное занятие. Да будет известно, что Карпов — я на всякий случай уточню, имеется в виду чемпион ми-ра по шахматам — совершенно не чужд оным занятиям.
Особа резко погасила улыбку:
— Да пусть хоть в козла играет, мне-то что!
— Я так понимаю, вы разумеете домино.
— Я разумею вот что — мужик как родился, так и попер козлить.
Не удержался Павел Васильевич:
— Кажется, девушка не в духе.
Его напарник осведомился:
— Вы не в духе — и где же, осмелимся поинтересоваться?
— Какое вам дело? — отстаньте от меня.
— А я отвечу на подобный вопрос. Видите ли, мы с товарищем пришли к выводу, что мужчина суть особь неким образом коллективная, а вот женщина — напротив. Имен-но эта идея лежит в основании того заключения, что мужчина согласен быть дураком в противоположность женщине. Вот какое нам дело.
Вика, смотревшая прежде внимательно, сделала это теперь легко, благосклонно.
— Дяденьки вы забавные. Ну давайте побеседуем, мне все равно ждать... (Устрои-лась рядом.) Слушайте, а может наоборот — коллективный потому что дурак?
— Замечательный оборот мысли. Таким образом, против чего вы восстаете, против коллектива, либо дурака? Насколько я понимаю, мужчина все-таки вас устраивает при всех обозначенных характеристиках. Коллектив — не в такой степени. И тем не менее вы не хотите быть дурой.
— Отчего же, может, и хотела бы. Да вы упорствуете. Высокомерны и беспомощ-ны. Невольно приходится с вами управляться. Тут не до глупости.
— Браво.
Павел Васильевич поддержал:
— Брависсимо.
Дмитрий Петрович обратился к Павлу Васильевичу:
— Ну вот же! Так не просить ли нам в помощницы уважаемую сударыню? (Повер-нулся к Вике.) Голубушка, всемерно согласимся в собственной ограниченности. Отсюда и просим вспомоществования.
— Пользуйтесь, так и быть. Так что же, сдавайте на меня.
Дмитрий Петрович сдавал. Женщина поощрила мужиков:
— Я так понимаю, мне надобно стараться проиграть. Однако и тут вы промахну-лись: у меня полно козырей.
Дмитрий Петрович серьезно поведал:
— Никогда не сомневался, что все козыри у женщины.
По очереди подкидывали карты. Вика убрала небольшую паузу:
— Это надо понимать в фигуральном смысле?
— Разумеется, в фигуральном.
Вика попеняла Павлу Васильевичу:
— Э, товарищ! Вы кроете не той мастью.
— Ах, дьявол, простите великодушно. Всегда путаю вини и черви.
Павел Васильевич положил другую карту. Вика прозондировала:
— Я гляжу, вы мне мозги путаете. (Дмитрию Петровичу.) И какие же у нас ко-зыри?
— Красота — и прочие слабости.
— Фи, красота — на хлеб, как говорят, не намажешь.
— Как сказать. Имеется в виду, простите за прозу, приторговать можно.
Павел Васильевич присоединился:
— Действительно, покупаем. И это недурной вопрос — отчего непременно предпочитаем красавиц? Инстинкт рода, самоутверждение?
Дмитрий Петрович просветил:
— Есть мнение, что шурует сие от идолопоклонства… Кстати, и украшения отсюда — они вносят элемент неодушевленности.
Павел Васильевич:
— Хм, вправду любопытно. Я не раз заставал себя на том, что неприятно видеть, когда женщина ест. Может это обожествление? — трудно представить бога жующим.
Женщина капризничала:
— А туда же — продать. Покупать бога? Впрочем, что такое молитва — замалива-ем, покупаем.
Оценил Дмитрий Петрович:
— Замечательно.
Павел Васильевич посмотрел на Вику:
— И я такое спрошу — как насчет поменяться местами?
— В каком смысле?
— Ну, пошли бы вы в мужчины?
Вика задумалась.
— В мужчины… (Улыбнулась.) У меня есть… м-м… приятель, словом. То есть стать им… Бузгать пиво, пинать по мячу… Нет, вряд ли.
Дмитрий Петрович не удержался:
— Бесподобный прагматизм — пиво, футбол. Таким вы представляете мужчину.
— Да представлять-то не надо, я ж сказала, имеем факт.
— Погодите, но ваш приятель наверняка где-то работает.
— Ну, вроде того… Нет, он, конечно, занимается делом. Недвижимость, риэлтер-ская фирма. Что-то продает. Однако на работу к нему как не придешь, сидит за компьюте-ром — то в шахматы дуется, то иные игры.
— То есть этот аспект вас категорически не прельщает. Вы меня раздразнили — может, отыщите хоть что-либо заслуживающее ваше почтение?
Взгляд женщины раздумчиво затуманился. Нашла:
— У него шикарные волосы. Из них можно сделать классную прическу.
Дмитрий Петрович и Павел Васильевич синхронно ударили в ладоши, аплодируя. Первый предложил:
— Послушайте-ка, а не могли бы вы теперь же встать… э-э… ну, как бы на его ме-сто.
— Да он сейчас сам должен подойти — его и жду. Опаздывает как обычно.
Всунулся Павел Васильевич:
— Вообще, это женская прерогатива.
— Угу, посмела бы я.
— Он тиран?
— Да не сказать. Впрочем, не без амбиций.
Дмитрий Петрович:
— Ну вот же — ипостась. Неужели вас совершенно не манит власть, и вы не хотите взять сие от вашего друга?
— Я, когда надо, особенно-то не попускаю. Методикам обучены.
— Оп-оп! Здесь минуточку. Обучены нарочно, и кем в таком случае — либо все-таки инстинкт врожденный?
— Господи, да вашим братом и обучены. Язвимые-то места видны, и пальцем ты-кать не надо.
Павел Васильевич:
— Слон имеет все основания опасаться мышь — забравшись в хобот, мелюзга слу-чается неуязвима и вредна.
Дмитрий Петрович:
— Я правильно понял, что власть вас некоторым образом все-таки привлекает?
— Уже говорилось — не ради ее самой. Чтоб вашего брата на дорогу отвести. Го-лова, шея — вещь известная.
Павел Васильевич напрягся:
— Я где-то прочитал, что материнство — в чем-то компенсация тяги к власти.
— Не задумывалась. Во всяком случае, рожают точно не ради этого.
Пауза, оперировали картами. Дмитрий Петрович закинул крючок:
— А не пройтись ли относительно любви!
Вика театрально закатила глаза:
— Начинается… Ну да, любовь. Никто не знает что это такое, и все знают, что она непременно уходит.
Дмитрий Петрович патетически воскликнул:
— О, современные женщины! Романтизм — ау!
Павел Васильевич не спустил:
— Неужели вы не мечтали вскружить кому-то голову, или сами увлечься!?
Дмитрий Петрович:
— Хм, вскружить голову — замечательный состав букв.
Вика возмутилась:
— Прекратите.
— А на это могила есть. Уж там непременно.
— Наивно было бы сопротивляться радостным чувствам. Только любовь уж больно изношенное слово.
— Изумительно. Из всех придуманных — слово любовь, по-видимому, наиболее оправдывает такое нелепое обстоятельство как гомо сапиенс. Впрочем, очень хотелось, чтоб вы этого не поняли.
— Чего тут не понять.
Павел Васильевич совершил любезность:
— Надо признать, вы чрезвычайно трезвы.
— Просто перед вами не требуется из себя корчить.
— Иными словами, притворство — ваша суть?
Дмитрий Петрович взял оборот на себя, улыбнулся:
— Несомненно. И именно оттого что глупым притворится можно, а умным нельзя, мы имеем то что имеем… — Он воодушевился, обращаясь к Вике: — И теперь я предла-гаю вам замечательный шанс. Некоторую игру, где вы можете поиграть роль мужчины — то есть вам не надо будет притворяться. Дело вот в чем — наш друг (указал на Павла Ва-сильевича) попал в деликатное обстоятельство. И в целях усвоения им, скажем так, мате-риала и приноравливания к кондиции было бы не грех сыграть некий спектакль.
Вика предъявила женское:
— А что за обстоятельство?
Дмитрий Петрович встал. Пел:
— Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь, и каждый вечер сразу станет удивительно хорош… — Сел. — Ситуация понятна? Итак, попытаемся изобразить следующее. Вы — Виктор, мужчина в возрасте, владелец приличной фирмы. Павел Васи-льевич — молодая женщина, сотрудница. Между вами возникло нечто — в тлеющих про-изводственных отношениях взбодрился язычок пламени житейского значения.
— Знаете что, это забавно. Тем более что… — Повернулась к Павлу Васильевичу. — Извините, а как зовут ваш предмет?
— Юля.
— Я согласна, — тотчас пылко сообщила Вика. Обратилась к Дмитрию Петрови-чу: — Только чего вы хотите от таких пертурбаций?
— Ну как же, попытаться забраться в натуру, потрогать психологию.
***
Павел Васильевич и Вика сидят в ресторане. Павел Васильевич состоялся в жен-ском облачении, Вика в строгом мужском костюме. Она говорит, глядя исподлобья на партнера:
— Как вы отнесетесь, если мы сопроводим это коньячком?..
Павел Васильевич жеманно поводит плечами:
— В обед коньяк я прежде не испытывала, но отчего же. И потом странно было бы вам отказать.
— Вы дивно выглядите — чудное платье, миленький рисунок.
— Вы разбираетесь. Это так по-женски.
— Да? Вот черт, съехал невольно. Ну это… вы спортом интересуетесь?
— Не особенно. Собственно, нет, меня не берет.
Вика забавно щурит один глаз:
— Не, ну бокс. Тут Валуев американца уделал — классно, блин. На по печени, на по сопате. Классно!
— Ужас, что вы говорите!
— А ччо, в натуре. На по поджелудочной.
— Меня как вашу подчиненную начинает кидать в дрожь.
— Какую подчиненную? Тьфу ты, елки!.. (Вика приобретает осанку.) Вы отменно вели себя в налоговой. Честно сказать, даже не ожидал.
— Отчего же — я вам кажусь серой?
— Вовсе нет… Впрочем… вы мне кажетесь легкой, живой. Наверное это и сбивает с толка. Отчего-то хороший работник мне видится сухим, отдельным, вероятно, дает знать старая закваска.
— Подозреваю, таким образом, ваши симпатии должны доставаться Ольге Никола-евне. Ну с короткой стрижкой, у окна сидит. У нее рамка на столе.
— Вы знаете — да. Хоть она пришла недавно, и я совершенно не присмотрелся.
— Замечательная женщина — опрятная, работящая. Мать-одиночка — двое ребят, чудные создания. Я поражаюсь, как она управляется.
— Вы осведомлены.
— Что вы хотите, женский коллектив. Впрочем, там — я относительно Ольги Ни-колаевны — кажется, была какая-то история на прежней работе. Наши шепчутся… Она действительно вас интересует?
— Ну, в общем да. Открываем новое направление, нужна кандидатура. Приходится вглядываться.
— А вы, в свою очередь — личный фронт, все покрыто мраком. Страшно любо-пытно, женский коллектив.
— Абсолютно мирная ситуация — двадцать пять лет вместе. Сын в Москве, дочь за границей замужем. Вот внук родился, поедем на ознакомление.
Пауза. Павел Васильевич кокетливо поправляет прическу:
— Ах, какая стоит погодка! Я обожаю погоду. Вы обожаете?
— Ну, если под пивцо.
— Вы — шалун.
— Я — он. Так, знаете, шалю другой раз, просто мухи мрут.
— Я не обожаю мух.
— Ну почему — если под пивцо…
— Ах, надо же — кажется, коньяк меня ударил. Опасная вещь, хи-хи.
— Вещь, чего там.
— Все-таки это любопытно, отчего мужчины привержены возлиянию больше нас. Вам нужна провокация, освобождение?
— Провокация? А чего — пригодится… Я так понимаю, еще по рюмочке.
— Какой вы сообразительный.
— Должность.
Вика наливает. Павел Васильевич:
— Тогда я напрямик, коли вы в должности и сообразительный. Поговоримте обо мне.
— Собственно, к чему я и вел.
— Я — изумительная женщина.
— Вы уверены?
— Ничуть. Но вы будьте уверены.
— Ну… хотелось бы все-таки доказательств.
— То есть вы категорически не верите на слово!
— Должность, вы ж понимаете.
— Ну хорошо. Умею быть плохой, когда надо.
— Веско. Как это вы умудряетесь?
— Наследственность, полагаю.
— Это основательно… Елки, а я ведь тоже так поступаю.
— Вот это да! Мы с вами не родственники?
— Ну, общность налицо. Стало быть, еще по? — Вика наливает.
— Пить — унынию вредить.
— По-моему, произошла рифма.
Павел Васильевич поднимает бокал.
— За сообразительность, которая у вас представлена во всей красе.
Пьют. Вика, глядя в упор и грубо:
— Вы мне, похоже, очень тонко польстили.
— Может, хотите потолще?
— Пока сойдет и так… А чего вообще-то приятного в лести?
— Думаю, то же что в вине — провоцирует и освобождает.
— Тогда льстите еще. Можно толще.
— В вас есть что-то страшно обаятельное.
— Думаю, кошелек… Черт, все-таки хорошо быть начальником. Особенно когда в подчинении молодые женщины… А вы бы хотели стать начальницей?
— Можно соврать?
— Валяйте.
Павел Васильевич откидывается на спинку стула:
— Не знаю… Думать, напрягаться. Ответственность… Я бы даже мужчиной не хо-тела стать. Проблема мужчины в цели — с приближением она становится все туманнее. У женщины более узок мир и цель доступнее — отсюда, кстати, образ головы и шеи. Начальники-мужчины в секретари всегда берут женщину, вы сами обратили внимание… Вам нужна молодая женщина, уж поверьте. Руководитель вынужден иметь физиологиче-ское, коварное возбуждение — это усмиряет негатив мужской мудрости.
— Вы относительно игры?
— Относительно. Впрочем, упражнения такого рода опасны, ибо…
— Ибо что?
— Ибо потому что.
— Уже толще. Стало быть, мне сразу сдаваться или напротив?
— Сразу — ни в коем случае.
Павел Васильевич тянет к Вике пустой бокал. Ветрено:
— Ах, вы сделаете меня алкоголичкой — несносный.
Вика равнодушно смотрит на бокал. Павел Васильевич настаивает:
— Ну сделайте же меня алкоголичкой.
Вика наливает, молча пьют.
Входит Саша, молодой мужчина в модной рубашке и с зарождающимся животи-ком. Напористо подходит к столику, смотрит размашисто на Вику:
— О, ничего себе! Подруга, ты оборзела что ли? Бухает, блин, в наглую, ты ч-чо вообще о себе думаешь?
Вика, грубо:
— Что за тон! Ты — фофан, поляну вообще-то надо просекать. Тем более что я с женщиной. (Павлу Васильевичу.) Простите великодушно, мадам, мой знакомый опоздал на воспитание. (Саше.) Познакомься, Александр, моя подчиненная, Амалия.
Павел Васильевич жеманно подает руку. Саша в полной растерянности, пучит гла-за. Руку, однако, осторожно пожимает. Убито выдавливает:
— Черт возьми, что происходит! Что за маскарад, что за спектакль!
Откуда ни возьмись появляется Дмитрий Петрович. Пакостливой походкой подхо-дит — ноль внимания на партнеров: наклонившись к Саше, что-то говорит ему на ухо, у того ползет лицо. Оба уходят, притом Саша пораженно поминутно оборачивается. Тем временем Павел Васильевич сладко тянет:
— У вас чрезвычайно славный знакомый.
— Да? Очень любопытно. Мне в голову не приходило применить к нему такие слова.
— Ну, у женщин иной взгляд, — мужчина, то есть женщина, подперев руками под-бородок, сладко и тягуче пялится в визави.
— Вот бабы — извращенки, — периодически поглядывая, констатирует Вика, ко-торый мужчина.
Стремительно входит Саша, напористо садится.
— Ну что, я все понял. (Хлопает Вику по плечу.) Наливай, приятель.
Вика послушно наливает. Пьют. Саша, натянуто улыбается:
— Прекрасный вечер.
Вика:
— Тонко.
Павел Васильевич:
— Вечером холодней, чем днем.
Александр:
— Утром раньше чем в обед…
В ресторане произошло движение — это рассаживались по местам музыканты. От-носительно вялая публика автоматически взбодрилась, шелестящие до того разговоры стали звонче. За окном привычно стрекотал город. Первым не осилил стрекотание Саша:
— А неплохо прошла.
Вика по-дружески чуть наклонилась:
— Слушай, водовка новая появилась. Спиртовая.
— А какая еще должна быть?
— Название — спиртовая.
— Не пробовал. И что?
— Идет исключительно.
— Новье — паленку еще не наладили.
— Само собой. Но и вообще мягкая… и кайф чистый и бодрый.
— Слышь, сон приснился. Подцепил карася. И вот карась губы — яркие такие — языком облизывает и рассуждает: гарнитурчик на кухне надо поменять. Карасиха, не ина-че.
— И мне тут баба приснилась. Красивая-я! На роже почему-то следы протектора, будто наискось колесом переехало. Очень возбудительная баба. — Вика закашлялась. — Блин, горло першит. Но курить не брошу — из принципа.
— Нет, ну можно и бросить. А из принципа — снова закурить.
Павел Васильевич напомнил о себе:
— Саша, а вы кто по гороскопу?
Вика, смеясь:
— Он козерог, естественно.
Александр хмуро глянул на Вику, отвернулся к Павлу Васильевичу:
— Родился в год тигра.
Павел Васильевич зачем-то вздрогнул:
— Я почему-то так и подумала — у вас мужественный вид.
— Тогда еще по одной.
Налили, выпили. Саша азартно смотрел на Павла Васильевича:
— Слышь, Амалия, а ты ничего смотришься. Виктор, как я понимаю, к тебе клинья бьет. Ты насчет него особенно губы не раскатывай. Такой неположительный человек, наобещает златые горы — а на деле… Нет, ты душка, отвечаю.
Вика:
— Александр, что за манеры! Душка, неположительный — где ты набрался таких слов, что обо мне подумают!
— А мне пофиг, что о тебе подумают, неположительный Виктор. Однако я чув-ствую к Амалии огромную симпатию, и намерен добиваться взаимности.
— Ха, он намерен! Это еще посмотрим.
Павел Васильевич:
— Вы такой стремительный, Саша, я затрудняюсь. У нас с Виктором был вполне доверительный и приятный разговор.
Александр горячо упрекнул:
— Да ты посмотри на это чучело! Ни мышц, ни тембра в голосе… А я! (Расправля-ет плечи.) Орел!
— Подождите, есть же какие-то основательные характеристики. У нас много обще-го, нам попросту интересно.
— С ним интересно? Да ты бы послушала его на трезвую и больше чем полчаса.
Вика не сдержала возмущение:
— Ну, знаешь что!
— Что!? Говори, рыба моя.
— Такими методами. Это совершенно не по-мужски.
— Ага! Ну давай по-мужски, продемонстрируй.
— Не собираюсь ничего демонстрировать, мы не в цирке. Есть общая мораль и че-ловека видно.
— Вот это да! О морали разговариваем — оказывается, умеем, когда приспичит. А чего же ты в натуральном состоянии ведешь себя как торговка на базаре.
— Александр — ты не путай.
— Да ведь это вы тут путаники! Театр комических действий устроили, блин — фарс-мажор на злобу дня.
— Знаешь что — заткнись!
— Ага, заткнись — ты сейчас которая? Она или он? Может, оно?
Встрял Павел Васильевич:
— Послушайте, прекратите.
Саша душевно повернулся на голос:
— А ты, душка-трансвеститка, помалкивай.
Тот ответил несколько грубовато:
— Слушай, ты особенно не распускайся. Я не таких видел.
— Как вы чудно заговорили, мадам. Мне это нравится все больше. Воевали, конеч-но, на амбразуры ложились, в окопах подставляли. Я хочу тебя, Розалия.
— Сам ты Розалия… Нет, все. Я не намерен больше терпеть.
Павел Васильевич встает. Вика растерялась:
— Вы сейчас кто?
— Откуда я знаю — сам запутался… Где Дмитрий Петрович? Пусть растолкует кто из нас кто!
Саша, тонким голосом, жеманно, достав сигарету:
— Мужчина, угостите даму огоньком.
Павел Васильевич угрюмо смотрит. Достает из закромов платья зажигалку, чирка-ет, соглашается:
— Да, надо закурить. Иначе… (Закуривает, пристально глядит на Сашу. Садится.) Знаете, вам необыкновенно к лицу этот вечер.
Саша манерно поводит плечиками. Шлепает Павел Васильевича по плечу, тот сни-мает с головы заколку. Глаза его зажигаются:
— Вы озорник.
Вика занервничала:
— Э, подруга, ты что тут вытворяешь! Блин, готова первому встречному на шею вешаться.
— Ах, оставьте ваши нравоучения. Я не собираюсь противиться чувствам.
Тон Вики становится угрожающим:
— Слышь, особа — ты тут не особенно. На разборки нарываешься!
— А мне параллельно.
— Перпендикулярно будет, учти.
— А мне по фьючерсу.
— Сашка, подлец, завязывай.
— А я такая, я жду трамвая.
— Слушай, ну хватит уже.
Павел Васильевич внимательно смотрит на Александру, при этом обращается в Вике:
— Но отчего же, у вас очень перспективная подруга. (Саше.) Я верно понимаю, что вы расположены к чувствам?
— Я жутко чувствительная, просто куда бежать.
— Отчего непременно бежать? Что как не чувства украшает жизнь. И вообще тако-вые объединяют.
— Как сильно сказано, ваши слова подступают к сердцу.
— Слова — прелюдия чувств.
— Несомненно. Особенно такие: презент, драгоценность, и вообще, деньги.
— Я ваш намек отлично различил. Будет и белка, будет и свисток.
Вика теряет терпение:
— Ну вы, свистки — хорош наглеть. Это уже не смешно!
Александр весь игрив:
— Разве? А нам весело…
Ба-а, к столу подходит Юля. Вика опадает:
— Ну слава богу! Юлька, ты как тут?
— Сашка позвонил. Дескать, вы тут моего начальника окучиваете, и мне надобно его выручать. И где же он?
— Как где! — Вика тычет пальцем в Павла Васильевича.
Взлетают брови у Юли:
— Бог с тобой, это совсем не Скворцов…
Она с удивлением оглядывает Павла Васильевича. Тот подтверждает:
— Далеко причем не Скворцов. Моя фамилия Бякин.
Из-за спины Юли выглядывает Дмитрий Петрович, смеется:
— Отличная комбинация. Впрочем, это даже и неплохо, все становится непринуж-денней.
Вика категорически машет руками:
— Нет уж, хватит с меня упражнений. (Саше.) Отваливаем-ка, голубчик, пока окончательно не заголубел — ты мне еще понадобишься.
— Дай подумать.
— Не надо, займись своим делом.
— Но милая, мне обещали белку. И даже свисток.
— Ох же ты продажная душонка!
— Примериваю шкуру. Вполне уютно, доложу тебе.
— Вот шкура!
— С намерением относиться к тебе впредь с пониманием.
— Такого понимания мне не надо!
Юля вольно смеется:
— Но Сашка, если так прямолинейно, в этом деле подразумевается взаимность. Ка-ким приспособлением ты взаимность будешь соблюдать. Очень любопытно.
— Черт, действительно, на такие жертвы я пока не готов.
— Ты понимаешь теперь, как мы ради вас жертвуем?
— Да, все-таки женщина существо непостижимое.
Дмитрий Петрович вносит лепту:
— Ловко замечено. Я подозреваю, что с вероятием и для самих себя.
Тут и Павел Васильевич:
— Это единственная резолюция нашего мероприятия?
— Совершенно нет. Ибо вся катавасия была проделана исключительно ради отоб-ражения некоторых непроизвольных жизненных коллизий. Разрешите представиться — Скворцов, начальник этой милейшей дамы. — Дмитрий Петрович показывает на Юлю.
Та подтверждает:
— Ну да, это Дмитрий Петрович Скворцов.
Вика ширит глаза:
— Ни фига себе!
Павел Васильевич тоже удивлен:
— Однако.
Саше проще остальных:
— Я как ничего не понимал, так и остался при своем.
Дмитрий Петрович по-прежнему ведет:
— Вообще говоря, в этом есть своего рода прелесть — вы не находите?
Саша разглядывает Дмитрия Петровича:
— М-м… вполне возможно… Стало быть начальник — отличная должность. Не хотите закурить?
Дмитрий Петрович сияет:
— Знаете, никогда не курил. И, кажется, пришла пора попробовать…
Дым чудесно осваивал пространство. Саша не без огонька поглядывал на неофита:
— Как вам?
— Вполне. В новизне что-то есть.
— А я о чем!
Юля высказала некоторое недоумение Саше:
— Что-то я не понимаю, кого и от кого ты вызвал меня спасать?
Вика ершисто повернулась к Павлу Васильевичу.
— Так я и говорю, очень миленькое платье. Рисунок.
Павел Васильевич вразумлял:
— Вы на это как раз внимание не обращайте. Смею уверить, имеются вполне муж-ские начала.
— Я о чем и веду речь.
— Значит, свисток и белка — это в силе.
— Обожаю свистеть.
Саша доказывал Дмитрию Петровичу:
— Нет, решительно сигарета придает вам мужественное очарование.
— Черт возьми, мне нравится ваш взгляд на суть вещей.
— Дорогой мой, на суть я имею ничуть не один взгляд. Их у меня несколько.
— Предлагаю постепенно охватить все ваши взгляды.
— Ну такое заманчивое предложение, ну такое перспективное.
Вика Павлу Васильевичу:
— Значит, говорите Бякин. Роскошная фамилия. У меня даже что-то кольнуло, как только услышала. Даже не пойму в каком месте.
— Думаю, есть смысл порыться относительно места. Я вдруг разглядел в себе ис-кателя. Да что там, это, несомненно, мое призвание.
— Знаете, я почувствовала явную симпатию к искателям.
— Так не разобрать ли нам возникшие настроения досконально? Так сказать в уединенном состоянии.
— Да в каком же еще таковые разбирать!
Парочка игриво уходит. Дмитрий Петрович отмечает факт:
— Однако арена опустевает.
Саша поддакивает:
— Что усугубляет варианты.
— Не намекаете ли вы, что нам следует в свою очередь поступить каким-либо об-разом?
— Именно образом. Только так и следует поступать в данных ситуациях.
Игриво уходят… Юля размышляет:
— Что-то не въезжаю — а я при каких делах осталась? (Достает мобильник, наби-рает номер.) Жорка, подлец, ты где шарашишься?
***
На очередной момент текущего бытия склонились сумерки. Обширный офис в не-ком современном учреждении был наполнен электрическим светом. В обширной комнате стояли несколько столов с компьютерами и соответствующей дребеденью. По окну сте-пенно полз дождь, дивно бухтел в открытую фрамугу.
Один из столов был свободен и тем самым занят: пятеро участников предыдущих баталий расположились вокруг — они единственные заполняли сие благословенное про-странство. Колода карт ловко и с любовью эксплуатировалась, Дмитрий Петрович, кладя карту, сопровождал жест:
— А получите-ка валета — как вы теперь взглянете?
Таковую отбивала Юля:
— Отважно взгляну. Нас мальчиками всякими разными не возьмешь. Видели мы мальчиков!
Павел Васильевич подкинул:
— Стало быть, дама. Что относительно девочек?
Юля перебирала свой веер:
— С этими товарищами, конечно, сложней…
Вика посоветовала:
— Бери взятку, Юлька, хорошие карты.
— Щас! Даром воевали, зря что ли рейхстаг брали? — Покрыла даму.
Саша обладал скепсисом:
— Последнего козыря небось отдала.
Юля кокетливо поправила волосы:
— Не надо. Все козыри при нас.
Возник Павел Васильевич:
— Ну просветите, Юлинька, в таком случае. Жизнь прожил, да так и не разобрал основные женские козыри.
— Сила слабости, разумеется.
Дмитрий Петрович поддал:
— Отменно сказано, сила слабости.
Павел Васильевич углубился:
— Опять вы повернулись в профиль, фигурально выражаясь. Я надеялся, что ото-шлете к красоте, и даже намерял процитировать — сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде? А вы обкорнали весь мой посыл.
Дмитрий Петрович:
— Собственно, это и ответ… Кстати, Юля, что там отчет? Завтра в налоговую — помните?
— Действительно, кстати. Неужели забуду! Все готово.
— Если все пройдет нормально, за мной, как обычно, обед в Астории.
— С Хеннеси?
— Как водится.
— Я в боевой готовности. Ох, завтра напьюсь!
— За что я вас особенно ценю.
— Вы насчет напьюсь, как я понимаю.
— Именно за понимание.
Саша:
— Нет, поясните, за что такие преференции! Я искренне люблю Хеннеси. Вообще говоря, это первая и последняя моя любовь.
Вика расширила глаза:
— А я которая?
Дмитрий Петрович, углубившись в карты:
— Тогда догадайся с полутора раз — за что.
Саша расстроился:
— Понял, и хочу, тем самым, быть женщиной. Даже точнее выражусь — Юлей.
Вика не уступила:
— Нет уж, оставайся собой. Ты мне такой выгодней.
— Вот она — бухгалтерская жила. — Саша сердечно шлепнул карту о стол.
Павел Васильевич, запальчиво:
— Я трандю. — Кинул свою карту.
Вика огорчилась, карты перешли под нее:
— Какой вы, Павел Васильевич. …
— Какой?
— М-м… транданутый!
— Я — такой.
Вика собрала взятку. Дмитрий Петрович заводил старую волынку:
— Ну так что вам нынче снилось, Юлинька?
— Дались вам эти сны. Я их не запоминаю.
Дмитрий Петрович пальцем, как пистолетом клюнул в сторону Юли, затем поднес палец к губам, подул.
— Ответ неверный… Начальник должен знать сотрудников. Сны, как учили в годы моей службы в чека, отлично раскрывают человека. Сублимация, уважаемая.
— Ой, знаете, был как-то дивный сон! Крокодил. Пасть разевает и запах сирени.
— Позвольте, запахи во сне? Хм.
— Сирень! Чистый, настоянный запах!
— Черт, чека малость недоработало.
Вклинился Саша:
— А мне голая женщина нынче приснилась. И глазом подмигивает, подмигивает. Я объясняю, отойдите, голая женщина, не подмигивайте глазами — я и сам способен миг-нуть.
Вика придирчиво гундосила:
— Ну-ка, что за женщина! Ты получишь!
— А пусть не подмигивает. Размигалась тут, видите ли. Хамство бесподобное!
Павел Васильевич пожаловался:
— А мне женщины исключительно одетые снятся. Вот уж ей богу — хамство. (Подкидывает в кон карту.) Получите семиту, как говорили у нас в деревне.
Вика продундела:
— Хочу в деревню. Куда-нибудь в Новую Зеландию.
Юля вразумила:
— Архетип лезет, Викуся, крестьянская молекула выступает. Водопады, океан — архетип.
— Ну и пусть лезет.
— Дмитрий Петрович, не дайте дамам умереть — поездочку бы спроворить, а? Молекулы повылазят, дебит в кредит ударится.
Дмитрий Петрович ускользнул:
— А вот такую семерочку побьете?
— Это грамотно. Как приятно с вами работать. Десятка на вашу семерочку.
— Тогда такая семерка.
— Козырная? Я же пошутила насчет поездки…
Тихо и уютно полз вечер, за окном угомонился дождь и возбудились птицы, орали блаженно и насыщенно. Впрочем, наших игроков они не переубедили, раздавались не-громкие возгласы: «Туз. Трефовая дама — пардон, пиковая…»