Леонид ПОДОЛЬСКИЙ

Мы продолжаем публикацию отдельных глав из эпического романа писателя Леонида Подольского «Финансист». Роман посвящён бурным событиям российской истории 1992-1994 годов, когда начинались российский капитализм и российский авторитаризм. Публикация романа ожидается в течение 2023- 2024 годов.  

Часть 2, глава 2
 
Утром в отеле шведский стол. Завтрак прямо в холле, где под пальмами в кадках разместились столы. Тут же за конторкой сидит офис-менеджер в белоснежной рубашке.  Всех посетителей обслуживает одна единственная официантка: следит, чтобы блюда с закусками не пустели,  варит кофе, режет хлеб и овощи, выкладывает рыбу, убирает столы и еще успевает переговариваться с офис-менеджером и постояльцами.
Игорь пришел к завтраку поздно, когда в холле оставалось всего три-четыре человека. Позавтракав, он хотел прогуляться, посмотреть город, но сначала нужно сделать дело: узнать, где находится телефонная станция, потому что вечером он обещал позвонить в Москву. Игорь долго обдумывал фразу на английском, чтобы спросить у официантки. Он подошел к ней и, запинаясь – много лет не было практики, - через пень-колоду попытался спросить.
- Вы из России? – На чистом русском языке перебила она. – Английский я не знаю.
- Из России, - подтвердил Игорь. – Из Москвы.
- Мы здесь болеем за вас. У вас там такие события. Страшно, наверное?. У меня сестра в Самаре, пишет, что собирает документы. А вы не собираетесь переезжать?
- Ничего страшного. В центре немного постреляли. На окраинах   не было слышно. Теперь все образуется,   –  Игорь напрочь забыл про бандитов. Да и какое отношение имеют они к этой женщине? – О переезде я пока не думаю. Надо посмотреть. А как вы тут устроились? 
- Посмотрите, конечно – тотчас согласилась официантка. – Я тут еще хорошо устроилась. Где увидите в Израиле женщину с тряпкой, или со шваброй, это точно из СНГ. Вон и моя швабра стоит, - показала она в угол. – А что делать? Оставаться было нельзя.
- А вы откуда? – поинтересовался Игорь.
- Из Ташкента. Работала инженером-конструктором на авиазаводе. Не думала, не гадала. Мы-то хоть в Израиль. Русским хуже. Их в России не ждут. Всю жизнь старались не показывать, что мы евреи, а теперь оказались в выигрыше. Местные не очень довольны, что нас слишком много. Говорят, «колбасная эмиграция». В самом  деле, мы ведь не настоящие евреи. Мы все забыли. Даже никогда не знали.
Как там у вас в Москве?
- По-разному. Кто как. Тоже не очень: бандиты, рэкет, порядка нет, - вспомнил Игорь.
- Да, везде хорошо, где нас нет, - философски заметила женщина. – У нас тут одни  знакомые приехали из Москвы. Из-за рэкета в один день собрали чемоданы. Хорошо, что хоть квартиру успели приватизировать. У меня муж компьютерщик, нам легче, а многим здесь очень тяжело.
- В Узбекистане совсем плохо?
- Кому как. Но в целом плохо. Евреи, русские стали уезжать. Заводы остановились. Узбеки стали приезжать из кишлаков. Исламизация идет полным ходом. Везде говорят на одном узбекском. Я раньше паранджу никогда не видела, а теперь они с каждым днем больше стали появляться на улицах. В Ташкенте еще ничего, а в областных городах, в провинции хуже. Кое-кто уже берет вторую жену. Никаких перспектив. Все крутится назад, в средневековье.
Игорь попрощался и отправился в город.
Тель-Авив – город небольшой. Площадь Дизенгоф, торговый центр, улицы Алленби[1] и Короля Георга, еще несколько, вот и весь центр. Двух-трехэтажные дома в колониальном стиле, довольно обшарпанные, пальмы, редкий баухаус[2], магазины обильнее, чем в Москве, но никакого выдающегося ассортимента. Обширная синагога с высокими окнами, одно высотное здание, рынок, протянувшийся на несколько кварталов – и всюду русская речь. Ресторан «Суп-лапша как у мамочки», шашлычная, ресторан «На Арбате», вообще рестораны и закусочные на каждом шагу, небольшие, на несколько столиков, даже в обед полупустые, питные[3] в огромном числе, мороженое, всюду выжатый сок, люди одеты очень просто, в сандалиях на босу ногу, в не слишком отглаженных рубашках, велосипедисты, впечатление такое, что здесь постоянно едят и многие ковыряют в носу. Город южный, жаркий, но Игорь обнаружил всего один ничем не примечательный фонтан. Выделялась только набережная – с шикарными отелями, которые продолжали строиться, с широким пляжем и бескрайним морем.
И все-таки Тель-Авив – веселый город. Едва темнеет, всюду зажигаются огни, звучит музыка, молодежь собирается в ресторанах, в барах и клубах, люди постарше – в кафе, или просто сидят на улицах, играют в шахматы и в нарды. «Иерусалим молится, Хайфа работает, Тель-Авив развлекается» - так говорят в самом Израиле.
Нескольких часов Игорю хватило, чтобы осмотреть центр. Пожалуй, самым интересным местом для него оказался Рамат-Ган, южный пригород Тель-Авива, но это уже в следующие дни – университет: множество корпусов, красивых и светлых, с очень интересной архитектурой, мало похожих на однообразные учебные заведения в России. Каждый корпус-факультет построен на пожертвования американских и канадских спонсоров-евреев, а вокруг зеленые газоны, искусственные холмы, на которых сидят и лежат, читают, едят и флиртуют студенты. Среди этого яркого студенческого праздника Игорь с трудом отыскал Музей диаспоры. Он направился к кассе, но благожелательный ашкеназ-охранник тотчас дал ему совет:
- Скажите, что вы олим[4]. Тогда вас могут пустить бесплатно.
- Спасибо, я вполне могу заплатить – возразил Игорь. – Не хочу обманывать родную страну.
- Я же только посоветовал, как лучше, - обиженно ответил охранник.
Два дня Игорь ходил, рассматривал экспонаты, среди них множество макетов синагог в разных городах Европы, от Пинска до Амстердама, макеты микв[5], старинные книги, списки торы, смотрел микрофильмы – изучал историю: дело продвигалось медленно, потому что все стенды и подписи исключительно на иврите и английском. Игорь провозился бы еще дольше, но на второй день его обогнала экскурсия русских репатриантов с молодой женщиной-гидом, с ними Игорь пробежал музей меньше, чем за час. 
Экскурсия, к которой присоединился Полтавский, показалась ему странной: люди какие-то простоватые, затюканные, неважно одетые, за экскурсоводом они торопливо шли молча  и совсем не задавали вопросов, только перешептывались между собой, так что спрашивал лишь один Игорь, вызывая их явное раздражение. Люди эти, похоже, озабочены были чем-то иным. Но Игорь решил не обращать внимание. «Что за евреи, - думал он с некоторым удивлением, - такие простоватые и совсем не интересуются собственной историей?». Его самого, напротив, история очень занимала.  Он давно знал об изгнании евреев из Испании, читал   о маранах[6], но вот где могли найти приют изгнанные? Из Англии и Франции евреи были изгнаны еще раньше, куда же мог податься многочисленный народ, где для него еще оставалось место на земле?
- Договорились с турецким султаном, - отвечала гид, - и переселились в Оттоманскую империю: в Турцию, Египет, Грецию, Болгарию, Венгрию, Румынию, некоторые даже в Палестину. А очень немногие через всю Европу перебрались в Польшу и Литву, где до того жили только ашканазы.
Но все же, что за евреи? Игорю было любопытно. Он спросил у ближе всех стоявшей женщины:
- Интересно, откуда вы? Как вам нравится в Израиле?
- Учим язык. Живем в ульпане. Больше всего из Украины и из Белоруссии. Пока в полном шоке.
- Жалеете? – Поинтересовался Полтавский, но женщина отвернулась.
 
 
 
Встречи с родственниками начались с самой дальней сводной родственницы Эллы, бывшей ленинградки. Много лет назад в другой жизни Игорь останавливался у Эллы и ее родителей в квартире на дальней окраине в Купчино. Родители Эллы, наверное, имели на него виды, но Элла оказалась некрасивой и роман не состоялся.
Недавно она прислала письмо сестре Лене и Максу из Израиля, куда переехала с семьей несколько лет назад, сообщала, что живут в Ашдоде, муж работает мастером на стройке, дочь учится в школе, а она занимается бизнесом – распространяет гербалайф, траву жизни. Приглашала и их принять участие в бизнесе: они врачи, могут распространять гербалайф среди пациентов. Это, мол, ультрановое средство, последний писк, высокое достижение американской науки, помогает похудеть и при очень многих болезнях. При этом гербалайф – не лекарство, а просто продукт, она даже инструкцию приложила на английском и в русском переводе.  
Щепетильный Макс – он и подарки от больных до последнего времени боялся брать  - сразу сказал «нет», торговать продуктом ниже его достоинства, какой бы мизерной ни была зарплата. Да он и не сумеет, он врач, а не торгаш. Но Лена оказалась любопытней и деловитей, попыталась читать инструкцию, но там все так хитро было написано, что она ничего не поняла. Все же попыталась что-то разузнать, но, увы, в Ставрополе о  гербалайфе никто ничего не слышал, рынок оставался девственен и пуст, вот только зарплаты у людей были намного меньше, чем стоила коробка гербалайфа.   На всякий случай она написала Игорю, просила узнать: а как с этим в Москве?  Но это случилось в  тот самый момент, когда у него отобрали вексель, так что он даже не ответил.
На звонок Игоря Элла предложила встретиться в Тель-Авиве, она там со своим деловым партнером будет как раз завтра и сходу отмела попытку Игоря напроситься в гости.
- Мы живем здесь ниже среднего, - решительно предупредила она, - так что в дом к себе не приглашаю. Да и ехать далеко.
Игорь был слегка разочарован. Ему-то как раз интересно было именно посмотреть, как живут в Израиле новоприбывшие, но настаивать он не стал: было к кому пойти и в Тель-Авиве.
Как и обещала Элла, приехала она со своим деловым  партнером Аликом. Это был крупный мужчина лет сорока пяти с седой гривой, бывший советский  инженер. В каждую фразу Алик вставлял одно и то же слово «беседер»[7], так что скоро Игорь предположил, что это, вероятно,  единственное слово на иврите, которое на данный момент усвоил Алик.
 Его, пожалуй, можно было бы счесть симпатичным, если бы не навязчивое движение: время от времени он начинал ковырять в носу, потом, спохватившись, делал вид, что чешет переносицу.
После краткого знакомства и скептического осмотра номера, причем Алик сразу перешел на «ты», он принялся развивать свой грандиозный план.
- Понимаешь, ты приехал как раз вовремя, - говорил он, то поднося руку к носу, то навязчиво крутя пуговицу на куртке у Игоря. – Мы разворачиваем в сей момент грандиозный проект. Гербалайф. Ты знаешь, что это такое?
- Практически нет, - сознался Игорь.  
- Вот видишь, Россия всегда отстает. А у нас прямой выход на Америку. Америка – великая страна! Ты слышал про Марка Хьюза? – Игорь покачал головой и Алик продолжал наставлять. – Марк Хьюз – наш президент! Он гениальный менеджер и великий человек! Он поставил своей целью дать людям бессмертие. У него мама была замечательной артисткой и внезапно умерла, когда он был совсем молодой, еще юноша. Он долго размышлял о ее смерти и пришел к мысли, что людям нужно дать особое средство для жизни! Совсем как Будда, или принц Гаутама, - Алик вытащил из пакета большую, красиво оформленную коробку, затем   из нее – разные пузырьки и склянки с порошком и принялся объяснять Игорю, как пользоваться этим чудом. – Ко всему, еще и серьезная экономия, - продолжал убеждать Алик. – Подсчитай, сколько денег уходит на банальную жратву: на ту же картошку или колбасу. А они отравляют организм, недаром превращаются в кал. Набить свои калоприемники, разве в этом смысл жизни? А тут две-три ложечки порошка и ты зарядился энергией. И никаких отходов. 
- Что это за порошок? Из чего? – заинтересовался Игорь.
- Я же говорю, чистая энергия, - тоном, не допускающим возражений, произнес Алик.
- И сколько стоит такая коробка? 
- Сто долларов.
- У нас зарплата в три раза меньше, - скептически заметил Игорь.
- Бедность – это проблема. Я и сам получал в России немногим больше, - многозначительно произнес Алик и продолжал   расхваливать свой продукт. Наконец, он закончил описание гербалайфа, «этой научной антитезы «Макдоналдсам», где Америка добра противостоит Америке зла» и Игорь хотел перевести дух, но  оказалось, что это только вступление.
- Перехожу к главному, - приняв позу оратора, так что его правая рука поднялась как на скульптуре вождя, - величественно сказал Алик. – Ты ведь хочешь разбогатеть, не так ли? Виллу на Канарах, яхту, может быть, любовницу, да что там, останавливаться не в этом «Империале», - Алик обвел руками довольно убогий номер, - а в «Мариотте» с видом на море по двести долларов в сутки. Да хоть хороший дом в Израиле.
- Положим, не откажусь, - согласился Игорь, все еще надеясь прервать красноречие Алика.
- Так вот, у меня есть план. В Израиле уже набралось несколько человек, которые заработали на этом виллы на Канарах. Успели чуть раньше других. Ты ведь знаешь, первые всегда выигрывают. Когда первые приезжали сюда из советише геймланд[8], здесь их встречали толпы. С музыкой и цветами. Ну, сам понимаешь, вырвались из египетского плена – митинги, приветствия, приемы у президента, лекции, выступления, поездки в Америку. Земля Израиля точно была для них обетованной, реки текли молоком и медом, как в торе. А мы, массовка, бывшие инженеры и врачи, сами должны встать на ноги, ворочать камни, чинить мостовые.
- Вы ведь получали пособие, учили язык, полгода или год жили за казенный счет. И сейчас не умираете с голоду. Что еще мог сделать для вас маленький Израиль? – Обиделся за еврейское государство Игорь. – Никто ведь вас не неволил. Русским, в отличие от вас, никто ничего не дает в России. 
Игорь ожидал, что Алик обидится, начнет спорить. Но Алику его слова как молоко и мед.
- Беседер, - улыбнулся Алик, - я с тобой полностью согласен. Мы сами должны встать на ноги. Но Израиль – маленькая  страна. Здесь все давно схвачено. Посмотри, какие-то фирмы, которые собирают деньги, которые никогда не вернут, какие-то страховые компании, которые неизвестно, что страхуют, какие-то дельцы, которые в России привыкли сидеть в   НИИ и ничего не делать, да здесь Россия в миниатюре, только гуще. Только дураков здесь мало. А сама Россия непуганая, огромная, дикая, пустой рынок, первобытный. Нужно срочно прорываться. Ты можешь стать президентом[9], как Марк Хьюз. У нас многоуровневый маркетинг, это просто гениально. Ты, положим, находишь десять человек, каждый из них отчисляет тебе свой процент. Эти десять – каждый тоже по десять – уже сто и от них тебе идут отчисления. Твоя задача найти десять человек, а лучше – сто. Это огромная пирамида и ты на самой вершине. И все эти люди – в России  и в бывших республиках. И все они  голодные, и все хотят заработать, и с каждого идет процент. Найти десять человек и всю жизнь можно ничего не делать. Я недавно был в Питере, там гербалайф отрывают с руками, как колбасу в СССР. Помнишь, какие были очереди за колбасой?
Воспоминание о недавних колбасных электричках и умопомрачительных очередях – с них-то и начиналось крушение Союза – переключило мысли Алика в несколько ином направлении.
- И ведь государству какая помощь. Сколько Россия импортирует зерна и эти самые ножки Буша. Опять же, за гуманитарной помощью ходит с протянутой рукой. И все сразу не нужно. Лучше корабли с гербалайфом, а нам деньги на счет.
- Думаешь, компания справится с такой нагрузкой? – С иронией спросил Игорь, но Алик иронию не уловил. 
- Компания «Гербалайф» обязательно справится. Если нужно, накормит весь мир. Даже китайцев с индусами. Главное, нам с тобой стать президентами.
Игорь осторожно пообещал подумать над грандиозным планом Алика, хотя сразу почувствовал: это – не его. Он никогда не сумеет впихивать продукт, в который не верит. Энергия – это что? Кофеин? Что-то другое? И вообще, зачем это все: огромная сеть, тысячи, десятки тысяч людей, отчисления, проценты, уговоры, семинары, предстоящий через год конгресс в Лондоне,  вместо того, чтобы обычным способом продавать в аптеках?   Скорее, похоже на гигантское, всемирного масштаба, мошенничество.
Игорь прошелся с Эллой и Аликом по набережной Айяркон, затем проводил их к остановке автобуса.
- Беседер. Так ты подумай, гениальный план, - неожиданно просительно напомнил Алик.
Они попрощались и заспешили к подошедшему автобусу. Только теперь, глядя на них сзади, Игорь заметил, что куртка у Алика небрежно заштопана на локтях, а брюки лоснятся от старости. Нет, Алик совсем не походил на процветающего бизнесмена.
- «Интересно, сам-то он пьет гербалайф? – задумался Игорь. Элла, та от природы была бестелесна, но Алик – мужчина не меньше, чем пятьдесят шестого размера. – «И всех их должен кормить теперь Израиль, этих прожектеров и бездельников. В Союзе они только и делали, что перекладывали бумаги». – Именно здесь, в Израиле, особенно ясно была видна катастрофа, постигшая Советский Союз.
Игорь решил прогуляться по улице Алленби. Метров через сто он остановился у уличного холодильника, чтобы купить мороженое. Продавец, молодой человек лет двадцати, сидел рядом на табурете и явно скучал. Заметив Игоря, он мгновенно оживился и вскочил на ноги.
- Вы из России? – Он явно был рад возможному собеседнику. – По вам   сразу видно.
- Еще бы, у меня пакет с надписью на русском.
- Нет, я пакет даже не заметил. Я прочитал по лицу. У людей из России особенный взгляд. У западников взгляд наивный, простодушный, у восточных людей – хитрый, а у эсэнгэшников – недоверчивый.
- Это просто ваши фантазии, - недовольно возразил Полтавский.
- Нет, люди из СНГ всегда берут мороженое подешевле, а потом еще считают сдачу.
- Я как раз возьму самое дорогое, вон то, - Игорь указал на самое большое мороженое в шоколаде.
- Хорошо, - обрадовался молодой человек, но вовсе не поторопился достать мороженое. – Я сам из СНГ, из Москвы. У меня родители были бизнесмены. У мамы был магазин на Кировской.
- Сейчас это называется на Чистых прудах.
- Да, на Чистых прудах по-новому, - согласился молодой человек. – Она взяла помещение в аренду с правом выкупа, а через месяц к ней пришли и сказали, чтобы она выметалась. Мать отказалась и наняла охрану. А буквально через неделю пропала.  Отец обратился в милицию, в КГБ. Он у меня крупный бизнесмен. Со связями. Только большие деньги ударили ему в голову и он ушел от матери. Завел фотомодель. Вернее, сделал ее моделью, до него она была никем, так, артисточка на подхвате. Ну вот, обратился к знакомым в органах. Ничего не помогло. Они так себя вели, будто сами были замешаны, или сильно боялись. Не знаю.  Только как мать исчезла, все здание продали нефтяной компании. Ежу понятно, а им, то есть милиции, нет. Даже дело не возбудили.
- Как вас зовут?
- Александр, - представился словоохотливый молодой человек. –   Только я не закончил. Понимаете, отец вот так ходил несколько месяцев. У него генералы знакомые. Хапуги. И все равно ноль эффект. В конце концов отец взял частного детектива. Только не простого, а бывшего полковника.
- И он все сразу раскопал?
- Нет, он на отцовские деньги пригласил ментов в ресторан. Они были его знакомые. И за деньги все у них узнал.
- И сообщил отцу?
- Он пришел к отцу и сказал: «Марк Самойлович, - так зовут отца, - там такие люди, даже близко не подходите. Иначе и вас уберут. Им все дозволено». Только на ухо намекнул отцу насчет имени.
- Подождите, вы сами сказали: нефтяная компания.
- Компания – это тысячи людей. А тут имя. Одно имя. Или два. Кто заказал.
- И отец его знает? Сказал вам?
- Нет, мне не сказал. Но знает. Этот полковник хороший человек. За это его и вычистили из органов. Притом и деньги большие были уплачены. Он так сказал отцу: «Марк Самойлович, не отчаивайтесь. Ждите. Есть на свете Бог. Они, как пиявки, напьются нефти и лопнут, или отвалятся от власти. Вот тогда наступит ваше время. На них всех ведется учет».
- Кем? В божественной канцелярии? – не поверил Игорь.
- Почти. Как только не захотят поделиться, или, как жадная старуха, не захотят остановиться, так сразу им предъявят все грехи. Они куклы, но вообразили, что кукловоды.
- Интересно. Но маму так и не нашли?
- Через полгода в лесу случайно обнаружили  труп. Проводили анализ.
- Александр, вы-то как оказались здесь? Да еще торгуете мороженым.
- Отец, как услышал имя, сразу велел мне уезжать. Даже курс в институте не дал закончить. Я, как выучу язык, пойду учиться здесь.
- А отец? Остался в России?
- Не смог уехать. Он наркоман. Сидит на нефтяной игле. Трейдер. 
- Да, интересные вещи. Я тоже кое-что мог бы рассказать. Ну ладно, в другой раз, - Игорь протянул Александру деньги, тот достал брикет, отдал Полтавскому и вдруг спросил:
- Вы слышали? Березовский с семьей приехал в Израиль на ПМЖ. Получает пособие, как все.
- Березовский? – Переспросил Игорь. – «Его-то что могло принести на землю обетованную? Испугался Гражданской войны? Но все уже закончилось». – Игорь, естественно, не сказал это вслух. Александр вовсе не тот человек, с которым стоило обсуждать подобные новости.
- Видно, перепугался и наложил в штаны, - с пафосом произнес Александр. – Не знает, где спрятать деньги. Вспомните мое слово, все эти нувориши скоро начнут разбегаться, как крысы. Чем больше денег, тем страшнее. К Березовскому бандиты уже подбирались. Помните сколько было шума, когда убили Овчинникова?[10]
- Нет, не помню. Всех не запомнишь. - Полтавскому стало скучно. Всезнайство Александра начинало его раздражать.
- То ли еще будет, ой-ей-ей, - не замечая настроение Полтавского, с пафосом произнес Александр.
- Ты, как прибыл на землю обетованную, так сразу стал пророком? – С иронией спросил Игорь. – Ну ладно, увидимся еще, - и он неторопливо зашагал по улице Алленби.
 
 
На следующий день утром – Игорь только проснулся – к нему заехал после дежурства троюродный брат Лёня. Лёня не так давно закончил МИИТ, факультет по строительству мостов и тоннелей. Похожий факультет имелся и в его родном Киеве, но там евреев не принимали. После МИИТа Лёня работал в проектном бюро в Киеве, и вот теперь охранником в Израиле.
Как-то на последнем курсе Лёня пришел в гости сильно возбужденный. Оказалось, что час назад в сутолоке в метро он столкнулся с грязноватым старичком, который в сетке тащил картошку. Картошка рассыпалась.
- Ах ты жид, - закричал старик, - убирайся в свой Израиль. Лёня  собирался извиниться и помочь старику, но оскорбление не стерпел:
- Я-то уберусь, а ты так и будешь стоять по очередям и таскать свою грязную картошку.
На этом стычка закончилась. Люди вокруг смотрели кто безразлично,  кто осуждающее, – Лёне показалось, что неодобрительно смотрели именно на него, хотя никто ничего не сказал. Нельзя утверждать, что именно этот эпизод повлиял на Лёню, скорее время было такое, конец семидесятых, когда еврейская молодежь отчаянно мечтала об отъезде – крушение режима, или целой страны, всегда начинается с не очень заметных деталей, - как бы там ни было, именно тогда Лёня задумался об отъезде.
Парень он был разбитной, общительный и очень скоро выяснил обстановку. Если закончит институт, его не выпустят, заставят много лет отрабатывать образование. Подать на выезд немедленно – исключат из института, так навсегда и останешься без диплома. Опять же, могут не выпустить, к тому же и родители не хотели его отпускать. Бросить институт: заберут в армию. А он служить  не хотел. И ведь после армии опять не отпустят. Словом, куда ни кинь, везде клин. Однако предприимчивый и рисковый Лёня нашел оригинальное, даже, пожалуй, слишком оригинальное, хотя и не просчитанное до конца решение. Но это как в шахматах. Иногда так заманчиво разыграть красивую, с жертвами комбинацию, что не так уж важно, что получится в конце. Так и Лёня. Что называется, бросился в омут: обратился к знакомому миитовскому врачу, тайно инакомыслящему, вместе они сочинили депрессию и Лёню по знакомству положили в психбольницу, чтобы получить заветную справку. Там его, по блату, не лечили, и он сравнительно неплохо устроился: то чинил крышу с бригадой таких же, как он, уклонистов, то исполнял функции санитара – и на законных основаниях получил академотпуск.
По выходным Лёню отпускали. К этому времени все его сокурсники в поте лица корпели над дипломами, делать в общежитии было нечего и Лёня чуть ли не каждую неделю приезжал к Игорю с семьей в гости. И рассказывал…
Той весной и летом Лёня был полон впечатлений, он, можно сказать, случайным образом проник в тайное логово врага: бывал не только в корпусе, где лечились настоящие больные, но и в палатах-одиночках, больше похожих на карцеры, где секретно содержали диссидентов: одним кололи аминазин и они целыми сутками спали, другим – галоперидол, или возбуждающий коктейль, придуманный садистами-докторами, иногда этот коктейль именовали сульфозином, он вызывал судороги, тремор и неконтролируемое возбуждение: люди невозможно кричали , стонали, лезли на стены, пытались разбить зарешетчатые окна, бессмысленно бегали по кругу, у них развивались галлюцинации  и страхи, нередко таких пациентов приходилось связывать, чтобы избежать суицида. Хотя все равно наблюдались случаи…
- Вот видишь, настоящие психи, а еще говорят, суки, про какую-то карательную психиатрию, - смеялся рыжий медбрат Пимен, из бывших уголовников. Пимен всякий раз брал Лёню и еще пару человек с собой для охраны, потому что все его ненавидели. Пимен был не только садист, но еще и очень жадный: за хорошие деньги он отменял лечение, давал истязаемым передохнуть, или, наоборот, занимался рэкетом, угрожая сульфозином. Сам он не мог выходить из больницы в рабочее время, к тому же боялся, а потому посылал Лёню передавать – за хорошие деньги – записки  от пациентов. Как правило, в записках они просили передать деньги. Освоившись, Лёня и сам иногда проникал к «политикам» и, сильно рискуя, передавал записки на волю. И бывало, уже на следующий день эти записки читали по «голосам».
«Политики» встречались разные. Среди них присутствовали несколько настоящих, закоренелых диссидентов – иные из них прошли тюрьмы и лагеря, но от крамольных мыслей так и не избавились, напротив, стояли на своем  и теперь их лечили галоперидолом и «сульфозином». Но в основном среди  «инакомыслящих» подобрались люди случайные. Так, один «диссидент» написал письмо на XXV съезд КПСС с жалобами на местные безобразия, будто первый секретарь обкома лично крышует подпольных цеховиков. Его письмо перехватили, а самого забрали прямо с работы. Другого уволили за критику – он несколько лет писал письма, подавал в суд, дошел до приемной Верховного Совета, там его и схватили за то, что поругался с кем-то из чиновников и  впаяли «бред сутяжничества». Еще один, бывший директор школы, чеченец, попал в больницу больше десяти лет назад за убийство на почве кровной мести. Он убил бывшего майора НКВД, депортировавшего их аул и лично расстрелявшего нескольких его   родственников. Во время депортации директор школы был еще ребенком.
 Встречались случаи  и совсем анекдотические: так, один мужчина оказался в больнице потому, что подрался с секретарем райкома. Раньше они были приятелями, вместе выпивали, а потом секретарь соблазнил его жену. Этого мужчину обвинили в том, что он «поднял руку на партию».
Среди «политиков» встречались и настоящие сумасшедшие. Так, один больной вообразил себя Троцким и вел беспощадную словесную борьбу с узурпатором Сталиным, писал статьи, а лечащего доктора принял как-то за Фриду Калло[11]. Попадались и странные люди: один, украинец-западенец, в начале пятидесятых совсем еще юношей обвинен был в подрыве памятника Сталину, отсидел десять лет, а когда освободился, выяснилось, что к подрыву он не имел никакого отношения, за подрыв к тому времени осудили других, хотя памятники Сталину к тому времени были уничтожены повсеместно. И вот, выйдя на свободу,  -  если     э т о ,   конечно, можно называть свободой – он, человек, очень хорошо знавший систему, потому что чуть ли не все родственники у него сидели, писал письма, требовал извинений, компенсаций и права выехать за границу, где у него жил с войны родной брат – за это его и положили в больницу. В больнице его звали бандеровцем. Он был уже не молодой, пенсионного возраста, вечный заключенный, и оказался мастером на все руки – работал плотником, кровельщиком, стекольщиком; ему разрешалось ругать Советскую власть – это была его единственная привилегия сумасшедшего. Идти ему было некуда и он собирался закончить свои дни в больнице: родственники кто умерли, кто отказались от него и жена давно жила с другим. «Бандеровца» много лет не лечили, официально он числился в состоянии ремиссии.
Но, пожалуй, самым интересным диссидентом среди «политиков» оказался «марксист». В юношеские годы он попал в тюрьму за попытку издавать самиздатовский журнал «В защиту Маркса», в котором пытался доказывать, что марксизм – единственно верное учение, а Ленин, Сталин и другие подражатели марксизм до неузнаваемости извратили на собственную потребу, что Маркса никто как следует не читал и трактовали его исключительно произвольно, что Сталин не Марксом руководствовался, а воспроизвел в ухудшенном виде царизм  и рабовладельческий строй и что теперь главная задача избавиться от большевизма, от российских извращений и вернуться к чистому, незамутненному марксизму, тогда и наступит всеобщее счастье. Издать журнал «марксисту» не удалось – проболтался кто-то из единомышленников, а может и того хуже: донес. После чего всю группу «марксистов» судили. Но и в  тюрьме, и в лагерях «марксист» продолжал читать и конспектировать Маркса и Энгельса, даже объявлял долгую голодовку, когда у него отобрали «Капитал» и конфисковали конспекты.
- Вот юмор, - смеялся Лёня, - ему предлагали условно-досрочное освобождение, если он пообещает больше не читать Маркса, а  только одного Ленина, но он – ни в какую. Он и в лагере сумел организовать группу «марксистов». В конце концов начальству это надоело и его признали сумасшедшим. Но он и в больнице сидит и конспектирует. И пишет, пишет, пишет. Даже галоперидол не помогает.
- «У нас все доводят до идиотизма, - размышлял теперь Игорь. – Строили, не жалели людей, на костях и крови; разрушают, и опять не жалеют».
За несколько лет до Лёни Игорь уже слышал нечто подобное, но так и не поверил тогда до конца. Было это году в семьдесят седьмом, когда Игорь с Юдифью купили кооперативную квартиру на Шипиловской улице. Дом был только сдан и теперь требовалось доделывать квартиру после строителей. Как-то утром – они еще не жили там – увидели на крыльце перед подъездом невзрачного, странного вида старика. Наступил уже конец весны, теплынь, на деревьях набухали почки, а старик сидел в телогрейке и в шапке-ушанке с опущенными ушками, в резиновых болотных сапогах. Они хотели пройти мимо, но старик их окликнул:
- Здравствуйте, люди хорошие, извините великодушно, у вас не найдется для меня работы? Только вышел из больницы, пропадаю, не дайте умереть с голоду.
- А что вы умеете? – Не очень приветливо спросил Игорь. Вид старика не располагал к общению, но, с другой стороны, разговаривал он очень вежливо и благожелательно, к тому же в действительно требовался работник.
- Я все умею, - отвечал старик. – Вообще-то я плотник, но могу и по сантехнике. Всему обучен. Вы не смотрите, что у меня такой вид, мне всего-то сорок пять лет. 
- Стенной шкаф сможете сделать? – Старик начинал нравиться, к тому же на нем наверняка можно было сэкономить.
- Смогу, - охотно откликнулся старик, - у меня и напарник есть. Давайте посмотрим, - и он вытащил из кармана рулетку.
Он оказался словоохотливым. Пока по мелочи помогал по дому, замерял размеры шкафа и объяснял, какой нужно купить материал, успел в общих чертах рассказать про себя.
- Меня признали инакомыслящим, - рассказывал он. – По фамилии я Брежнев. Из Днепропетровской области. Есть там такое село Брежневка, стоит на берегу. Точно сказать не могу, но предполагаю, что мы с Брежневым одного корня, может и дальние-предальние, но все равно родственники. Потому что все село одни Брежневы. Все родственники меж собой. И его предки вроде бы оттуда. Так у нас говорили…
Я все, что со мной произошло, записал в тетрадку, хочу передать американскому корреспонденту. Буду у вас работать, принесу свою тетрадку, почитаете. Будете знать, как у нас обстоит с правами человека…
… Судьба Леонида Брежнева, только не Ильича, а Ивановича, до некоторых пор была самая, что ни на есть, обыкновенная. Как у сотен тысяч других людей. Приехал в Москву по лимиту, работал на стройках, жил в общежитии, передовик, фотография на доске почета, мастер на все руки. После тридцати пяти, отпахав на стройках пятнадцать лет, получил однокомнатную квартиру. Женился. Жена, тоже лимитчица, работала в управлении. Детей не было. Он и не заметил, как она загуляла. И не просто загуляла, а   с капитаном милиции. Тот был известный трахальщик, развлекался с лимитчицами, его даже как-то били, а тут – настоящий роман с женой Леонида Ивановича. Леониду Ивановичу говорили, но он очень долго  не хотел верить, осознал только, когда супруга стала выгонять его из квартиры. Он, конечно, скандалил, а кто бы не скандалил на его месте? Супруга, надо полагать, провоцировала специально, и милицию вызвала тоже специально – и этот самый мордастый капитан отправил Леонида Ивановича в психбольницу. Все как по нотам разыграли. А дальше очень просто: не признаешь себя психом, значит, ты и есть сумасшедший, протестуешь, не хочешь лечение принимать – буйный, пишешь письма – в изолятор, а за непокорность получаешь аминазин. Только на самом деле это был не аминазин, а что-то другое, какое-то страшное средство – от него горело и ломило все тело, глаза лезли из орбит, жутко трясло, и заключенный – это он так говорил, «заключенный» – часами прыгал и бегал по камере, то бишь палате, и кидался на стены, и пытался бить окна, пока его не связывали санитары.  - Вот все руки у меня порезаны, - показывал Леонид Иванович. – Выброситься хотел.
От такого «лечения» многие действительно сходили с ума и выбрасывались в окна, даже решетки срывали, а бывало кидались на санитаров, жизнь им становилась не дорога. Но Леонид Иванович держался до последнего, надеялся, что кто-нибудь хватится его на работе, все-таки передовик и фотография висела на видном месте – надеялся, что хватятся и начнут искать, и что все однажды откроется. Но нет, никто не хватился, на работе по заявлению жены его сократили и фотографию незаметно сняли. Из соседей тоже никто не пошевелился, не стал ничего выяснять, себе дороже, из квартиры его тихо выписали – и Леонида Ивановича Брежнева как бы не стало.
Но он был не стар, крепок и умирать не хотел – получалось, что он просто затерялся в огромной больнице. Он существовал, но его как бы не было. Иных людей, у кого имелись родственники,  или за деньги, иногда освобождали, но у него не было ни того, ни другого. Он был обречен навечно затеряться в этой больнице, в этом психиатрическом ГУЛАГе. Но ему повезло.
В больнице сменился главврач и началась чистка. Леонида Ивановича вызвали на комиссию. Перед ним сидели семь докторов, как на политбюро, и новый главврач посередине. 
- Ну рассказывай, Брежнев, что с тобой стряслось, - спросил этот новый.
Леонид Иванович рассказывал все сначала, про жену и капитана милиции.   Врачи слушали, не перебивая, но Леонид Иванович видел: им скучно, им все равно. Они каждый день выслушивали десятки таких историй. 
- Видите, Виталий Федорович, - один из докторов, главный        садист, это он раньше велел закручивать Леонида Ивановича в мокрые простыни[12], подобострастно улыбаясь, наклонился к главврачу, - бред преследования с элементами мазохизма. Клевещет на нашу медицину. Нельзя его выпускать. Может быть очень опасен. Выраженная склонность к агрессии. 
- Нужно написать жене. Вдруг она передумает и  заберет его домой, - сказала пышнотелая докторица с прической в виде колокола.
- Никто меня не заберет. Жена ни разу не приходила. Ей нужна квартира, а не я, - в отчаянии выпалил Леонид Иванович.
Врачи странно переглянулись и Леонида Ивановича отправили в отделение обратно. Полгода после этого он сидел тихо и о нем, наверное, забыли: уколы больше не делали, таблетки тоже не давали. Экономили. Стали даже выпускать из больницы: главврач как раз строил дачу, а он был хороший плотник. Один раз спросили:
- Сможешь поработать кровельщиком?
- Конечно, смогу, я на все руки, - обрадовался Леонид Иванович.
- Ну, постарайся. Закончишь работу, выпишем. Только сделай по всем правилам искусства.
- Сделаю! – Пообещал Леонид Иванович.
Но его, конечно, обманули. После главного пришлось строить дачу заму, потом рядовым докторам, за ними каким-то подрядчикам, последним Леонид Иванович строил дачу генералу – тот выделял главврачу солдат, - но все же через год с лишним его выписали.
 Леонид Иванович вышел из больницы, а идти некуда. Бывшая жена не только выписала его, но и оформила развод и обменяла квартиру. Леонид Иванович временно устроился у старого приятеля. Они стали шабашить вместе. А в свободное время он ходил по инстанциям. Просил хотя бы комнату, потом место в общежитии, но с его документами и диагнозом никто не хотел с ним разговаривать. Он, естественно, стал писать, жаловаться – и что ни за что его посадили в психбольницу, и что теперь не дают жилплощадь. Писал и на съезд, и лично Леониду Ильичу, самому Брежневу: надеялся, что родственник, а если не родственник, то хотя бы однофамилец, поможет, с каждым в нашей стране такое может случиться. Но сначала были отписки, до Брежнева письма не доходили, а потом он, видно, надоел, и его снова положили в больницу.
По второму кругу все было так же: та же палата-одиночка, тот же изолятор, тот же медбрат Пимен, те же самые уколы, от которых он лез на стену. Леонид Иванович хотел выброситься в окно, был весь изрезанный, в крови, но на окнах оказались двойные решетки – от возбуждения и боли в глазах у него было темно и он решетки не заметил.
После нескольких уколов Леонид Иванович стих, перестал протестовать и стал как трава. И о нем снова забыли. Только  через несколько лет его вызвал завотделением – это был тот самый мордастый доктор, что в прошлый раз говорил про бред с элементами мазохизма. Он предложил Леониду Ивановичу сделку: «ты строишь мне с бригадой загородный дом, делаешь все работы, а я тебя отпускаю на все четыре стороны, только больше никуда не пиши письма». И еще сказал: «Ты, браток, не обижайся, не ты один, у нас вся страна строена зеками: и канал имени Москвы, и Волго-Дон, и химия, и Магнитка, и Норильск, и Байконур, и генеральские дачи».
В этот раз он не обманул. Леонида Ивановича в самом деле отпустили, только паспорт затерялся, и он повис между небом и землей. Вроде он есть и вроде его не существует.
- Да, - охотно согласился Лёня,- все это очень похоже на правду. Там множество подобных  историй. - Сам он одно время работал в гериатрическом отделении и от того полон был чрезвычайно ярких впечатлений.
- Там в основном лежат больные со старческой деменцией, - рассказывал Лёня. – Многие не помнят ни свое имя, ни фамилию, ни год рождения, ни собственных детей и внуков, ничего, и ходят под себя. Там есть несколько палат для старых большевиков, из тех, кого не расстреляли и не сгноили в тюрьмах. Кто, значит, сам расстреливал других. Они, понятное дело, давно страдают глубокой деменцией, иные и числятся под псевдонимами, зато имеют заслуженное право на привилегии: их содержат не больше четырех человек в палате,  кормят лишний раз в день, на праздники для них получают заказы: копченую колбасу, сыр, красную рыбу и даже красную икру для самых заслуженных, а также три раза в неделю вывозят на прогулки. Среди них, - продолжал Лёня, - есть один особо заслуженный: он самолично  видел Ленина и участвовал вместе с ним в знаменитом субботнике. У него привилегии особенные: живет в отдельной палате, получает особо калорийное питание, к нему привозят самых уважаемых докторов из Четвертого главного управления[13], и у него есть персональная няня. Каждый час она подходит  к нему с персональным горшочком и просит сделать пи-пи.
Так вот, - рассказывал Лёня, - не так давно они разделились на фракции. Одни, поклонники Сталина, пишут письма в ЦК, просят его полностью реабилитировать, мол, лес рубят – щепки летят, и восстановить в партии Молотова[14], а также рядом с портретом Ленина повесить в палате портрет их любимого вождя. Зато другие, которые сидели при Сталине, на это в большинстве не согласны. И теперь воюют между собой: обзывают друг друга оппортунистами  и ренегатами, пишут в ЦК и в прокуратуру, а при случае кидают друг в друга супом и кашей, а потому их пришлось развести по разным  палатам.
Лёнино пребывание в больнице оказалось недолгим. Из Киева скоро приехала мама, Анна Наумовна, очень властная женщина, фронтовичка.
- Какой Израиль? – Грозно спросила она. – Только через мой труп. Нечего дурака валять. Тоже мне дело: работать в психбольнице санитаром. Пусть защищает диплом и работает. А там жизнь покажет. – Буквально за шиворот вытащила она Лёню из больницы, вмиг нарушив все его хитроумные планы.
 Что же должно было произойти: Чернобыль, кризис, безвластие, страх погромов, а может вековая, застарелая, въевшаяся в гены обида,  запоздалая любовь к родине предков, чтобы вот так, сразу, все родственники один за другим уехали из Союза, как когда-то бежали из египетского рабства?
Вскоре после переезда в Израиль Анна Наумовна вместе с мужем дядей Изей – за несколько лет до переезда он поменял свое имя на Илью, но в Израиле снова стал Израилем – умерли в один день. Анна Наумовнат умерла   первая от приступа астмы. Дядя Изя   в отличие от жены  казался крепким и никогда не болел,  но едва  понял, что жена задохнулась от удушья, как в тот же миг потерял сознание и скончался. Так неженатый Лёня остался один.
- Как тебе в Израиле? Ты доволен? – Первым делом спросил Игорь у Лёни.
- Везде хорошо, где нас нет, - философски отвечал Лёня. – Издали всегда лучше. Но я, пожалуй, доволен. Здесь мне интересно. Ночами работаю охранником, зато дни в полном моем распоряжении.
- И что ты делаешь?
- Играю на бирже, - гордо сообщил Лёня. – Израильская биржа – это настоящий лифт. Человек с головой может за несколько дней заработать на виллу в Рамат-Гане[15]. Высший класс фарцовки.
- Ты фарцевал в Москве?
- У нас на курсе учились иностранцы. Они привозили разные   модные вещи, а я их пристраивал за хорошую цену.
- Что же ты к нам никогда не приносил эти вещи?
Лёня замялся.
- Как-то неудобно было, - наконец сказал он. – Не знал, как вы посмотрите. 
Игорь пришел ему на выручку.
- Ладно, вопрос снят. Расскажи лучше, как твои успехи в этой захватывающей капиталистической игре. Я тоже кое-что проходил. По-моему, играть на бирже мелкому игроку почти то же самое, что играть в рулетку. Выигрыш равен проигрышу минус брокерские услуги. В итоге всегда минус. Выигрывают акулы и инсайдеры, проигрывает мелкая сошка, которая тащится за рынком. 
Замечание Игоря явно не понравилось Лёне. 
- Я пока в солидном выигрыше, - гордо сказал он. – Ты в корне не прав. То есть по-своему, конечно, прав, но как дилетант. Человек проигрывает, если у него нет системы. А у меня она есть. Ты не изучал высшую математику, а я вывел формулы, построил кривую. Я уверен в успехе. За неделю я заработал больше тысячи долларов.
- Блажен, кто верует, - возразил Игорь. – Я ходил на курсы по   финансам в Москве. С этого все и началось. К нам приезжал зам.министра финансов, обещал, что доллар не будет стоить больше пятидесяти рублей, максимум ста[16]. У них тоже были расчеты. И сам Ельцин говорил: потерпите полгода, потом станет лучше. А Гайдар! Рассчитывал, что цены вырастут в четыре раза, а оказалось – в сотни. Прямо вилами по воде. 
- На российской бирже я не стал бы играть, - отмахнулся Лёня. – У вас бандиты кругом, у вас нечестная игра. Коррупция, передел собственности,   гиперинфляция, толлинг. Сплошные скандалы: когда мы уезжали, то анекдот с Фильшиным, то история АНТом.  
- В идеале Госплан – самая лучшая система. Это при капитализме действуют тысячи, десятки тысяч обратных связей, венчурные фирмы, фонды, естественный отбор, конкуренция. Чтобы определить и прощупать потребности рынка, требуются огромные издержки. И вот, мы смеялись. Казалось бы, из одного центра, на одном суперкомпьютере все можно просчитать, все связи, все поставки, все потребности, всем раздать директивы. Казалось,   т а м    сидят боги.
Но это в идеале. А в жизни – пшик, нет такого суперкомпьютера, и боги не настоящие, притом они тянут за собой командно-административную систему, диктатуру, тоталитаризм, лагеря, тюрьмы, потому что без этого  система не работает.
Но и капитализм… Я разговаривал с умными людьми… Финансовые аналитики – очень умные, сверхученые ребята, после Гарвардов и Йелей, гении математики с суперкомпьютерами… Все обоснуют, все докажут, все рассчитают. Только одна беда: их прогнозы никогда не сбываются. Потому что они не знают, что будет делать Джордж Сорос, или изобретет Майкл Гейтс…
- Ты хочешь сказать, что с помощью математики нельзя предсказать цены акций на бирже? – Рассердился Лёня. Разбогатеть с помощью биржевых спекуляций – это была его мечта и никакие предостережения он не хотел слышать. – А как же Сорос? 
- Математика – хороший инструмент, пока ситуация развивается линейно. Но она не может предсказать ни новые изобретения, ни шейха Ясина[17]. Я сам, без опыта, залез в такие дебри, что едва не лишился головы. Тебе, конечно, легче, ты рискуешь только кошельком и притом, как я понимаю, довольно  тощим.
Лёня с любопытством посмотрел на Игоря: пришлось  излагать всю свою историю с финансовой компанией, с «Гарантом», с неплатежами, с чеченцами и бандитами.
Когда Игорь закончил, было близко к десяти, завтрак в отеле заканчивался, а Лёня и не собирался уходить.
- Ты завтракал сегодня? – Спросил Игорь, испытывая некоторую неловкость. Ему был положен один завтрак и он не мог пригласить с собой Лёню.
- Нет, - сказал Лёня. – Но ты не беспокойся. Я договорюсь. – Он оставил в номере сумку, которую должен был забрать, и они спустились в холл. Лёня подошел к вчерашней знакомой Игоря и что-то шепнул ей на ухо. Та в ответ кивнула головой.
- Мы можем пировать здесь хоть до утра, - сказал Лёня, садясь за стол. – Продукты все равно пропадают, а так ей перепадет несколько шекелей. И менеджеру за стойкой тоже…
- Кстати, ты не можешь порекомендовать мне торгового партнера? – Вспомнил Игорь. – Хочу попробовать заняться торговлей. 
- А чем именно? - Оживился Лёня. – Цитрусовыми, бананами, клубникой, вином, открыть кошерный магазин?
- Мне все равно. Я на всякий случай. Чем-то же придется заниматься.
- Есть один знакомый, Довид. Из Молдавии. Он как раз ищет партнеров в СНГ. У него хозяин – румынский еврей. Наладил связи с Америкой. Я тебе вот что посоветую, - с видом знатока предложил Лёня, - лучше займись посредничеством. За свой процент. Люди сейчас везде рыщут. И здесь, и там. Ищут надежных партнеров. Но сильно боятся. Кругом кидалы. Здесь только  и говорят о русской мафии. А товар он тебе найдет любой. Хоть в Америке, хоть в Европе. У нас теперь многие занимаются посредничеством с Россией. Там еще как следует не наладили связи.
Я, когда жил в Киеве, тоже на этом хорошо зарабатывал. У нас один человек с работы уехал в Венгрию. Так мы через него покупали компьютеры и разные запчасти. Пристраивали по всей Украине.
- Что же ты уехал?
- Женя с Сашей захотели уезжать. Он нашел через знакомых хорошее место в компьютерной фирме. Родители потянулись за ними.
- Но ты же взрослый. Тем более такое выгодное дело.
- Мама надеялась на израильских врачей. У нее была тяжелая астма и гипертония. А на Украине полный капут, лекарств не было, врачи стали уезжать. Но без меня они ехать не хотели.
- Понятно. Дедка за репку, бабка за дедку. И что же, ты целыми днями занимаешься акциями?
- Нет. – оживился Лёня. – В свободное время изучаю историю и религию. Хожу в гиюрный ульпан. Нашел по знакомству очень интересный, с суперумным раввином. 
- Куда ты ходишь? – Не понял Игорь.
- Гиюрный ульпан – это для неполных евреев. Чтобы сдать экзамен на еврея. Изучают иудаизм и еврейскую историю, - стал объяснять Лёня. – Понимаешь, какая странность, неполным евреям или вообще не евреям приходится изучать, а наши евреи отлынивают.
- Ты и обрезание сделал? – заинтересовался Игорь.
- Брит мила[18] - это не самое главное, - уклончиво ответил Лёня. – Важна не столько формальная сторона, сколько сам  акт слияния с Господом. На днях мы, например, поднимались на гору Нево. 
- Что это за гора? – С любознательностью неофита заинтересовался Игорь.
- Это место, откуда было видно всю землю Ханаанскую, - торжественно сообщил Лёня. – На гору Нево перед смертью поднялся пророк Моисей, чтобы увидеть землю, предназначенную израильтянам. Там он получил скрижали завета и там же, на этой горе, испустил дух. Так что никто не знает, где находится   место его погребения.
- Он что ли один поднялся на гору?
- Один.
- Кто же мог его похоронить?
- Только Бог, призвавший его к себе.
- Бог? – Удивился Игорь. – Интересное объяснение, Бог. Но мы-то оба с тобой знаем, что Бога нет.
Даже если принять, что какие-то еврейские племена, пусть даже все потомки Яакова, действительно жили в Египте,  и что их в самом деле вывел из Египта Моисей, и что все казни египетские – некая отраженная правда, и что Чермное море в самом деле расступилось, и что многотысячный народ действительно мог сорок лет блуждать по Синайской пустыне, даже если принять, что каждое из этих событий могло иметь хоть какое-то естественное  объяснение, но Скрижали завета, но десять заповедей, предполагающие прямую встречу с Богом? Это просто чудесный фольклор, быть может, лучшее, что создало человечество, это больше, чем Гомер, но все равно – это только фольклор. Реминисценции темных веков истории…
- Я так думаю, что теперь в Россию придет Бог, темный православный Бог. В самом деле, что могут предложить эти новые? Коммунисты обещали равенство и справедливость. А эти? Неравенство, несправедливость, рынок под управлением чиновников, свободу, в которую никто не верит? Им, правда, очень нужен Бог.
Бывший секретарь обкома со свечкой в руке, что может быть более лицемерное?
Религия оттого и существует, что в ней заинтересованы целые касты. Классы.
Бога, конечно, нет, - продолжал Лёня, - но… Моисей, Моше – великий пророк. На нем, как на Атланте, держится все здание современной цивилизации.
И ведь он первый еврейский государственник.
Игорь вопросительно посмотрел на Лёню.
- Кем были те евреи, которые оказались в Египте? – С пафосом спросил Лёня и сам же ответил. – Сборищем родственных племен и родов, но отнюдь не народом. И они бы со временем исчезли, растворились среди других, как исчезло множество иных народностей и племен…
… Моисей понимал, что без Бога нет народа. Что только вера, закон, переходящий от отца к сыну, может скрепить  колена и роды. Другие вожди создавали государства силой  и страхом, и где они, эти государства? Что осталось от Ассирии, от Вавилонии, от ханаанейских народов, да хоть  от хазар? А Моисей создал народ, который пережил двухтысячелетнее изгнание, а это примерно восемьдесят поколений, народ, который через несколько столетий после него создал сильное государство.
- А я вот думаю, - перебил Лёню Игорь, - стоил ли закон Моисея тех жертв, которые во имя него перенес еврейский народ? Великий подвиг Масады[19], или самоубийство Масады? Зачем было восстание, приведшее к уничтожению Храма? Или трагическое, безнадежное восстание Бар-Кохбы[20]? И потом, в средние века, стоило ли погибать от мечей крестоносцев, на кострах инквизиции? Благодаря беспримерному самопожертвованию еврейский народ сохранился, но какой ценой? Не меньше половины народа погибло. Наверное, больше. И так много раз. Не слишком ли высокая цена? Разве отдельная человеческая жизнь ничего не стоит? Разве не прав был  Генрих Бурбон, сказавший «Париж стоит обедни». И я не стал спорить с бандитами. Жизнь дороже денег.
- Нам уже не понять героизм предков, - вздохнул Лёня. – Мы другие. Но  вовсе не одно самопожертвование сохранило еврейский народ. Изоляция – вот что еще важнее. Евреи жили отдельно, как особое сословие. Имелись особые статуты в каждой стране, общинное самоуправление, суд, налоги, синагоги, даже отдельное кладбище. Все вместе в особом гетто, там синагога, миква, миньян[21]. Человек, исключенный из общины, не мог выжить, не мог остаться евреем. Евреи могли ссориться, могли ненавидеть друг друга, но оставались тесно связаны между собой и сор не выносили наружу.  Оттого евреев считали очень сплоченными. Только самые богатые и ученые имели связи с христианским миром: придворные евреи, купцы, банкиры, ювелиры. Они и крестились в первую очередь. Только когда наступила Гаскала[22], евреи вышли  из гетто. И, чем больше свободы, тем больше ассимиляции. Свобода стирает границы между народами. 
- Да, свобода создала американский народ, - подтвердил Игорь. – Хотя, там до сих пор сохранилась изначальная пресвитерианская закваска. Протестантизм. А вот с советским народом что-то не заладилось. 
- И не могло заладиться, - подтвердил Лёня, - потому что под формированием советского народа подразумевалась русификация. А это не могло не вызвать сопротивление.
Лёня поднялся.
- Мне пора, - заторопился он, - нужно срочно давать указания брокеру. Покупать акции.
- Чуть не забыл, - вспомнил Игорь, - в Москве, пока я жил на Шипиловской, мне несколько раз звонила девушка Лена. Спрашивала, как ты устроился, хотела узнать адрес. Но я сам не знал.
- Я – свинья, - печально сказал Лёня, – и дурак. Хорошая была девушка. – Лёнин взгляд стал грустным и Игорь подумал, что, вот, Лёня играет на бирже и рассуждает об  иудаизме, но больше всего нужно ему не это, а – Лена. Но где он теперь ее найдет?
Лёня взял сумку и они попрощались. Игорь вышел на улицу. Яркий, жаркий, многолюдный тель-авивский полдень захватил его.  У Игоря оставался почти целый месяц – огромное время, чтобы наслаждаться жизнью и ни о чем серьезном не думать. Он направился в сторону улицы Алленби. В самом начале улицы, как и вчера, сидел у своего холодильника Александр. Игорь хотел поздороваться и пройти мимо, но Александр опередил его.
- Вы не слышали, на днях убили Власова.
- Кто это Власов?
- Игорный король. Владелец казино «Валери». Говорили, что он связан с солнцевскими.
- Каждый день кого-то убивают, - пожал плечами Полтавский. Его, Игоря, тоже могли убить. Но едва ли об этом стали бы передавать. Игорь хотел пройти мимо, но Александр снова остановил его.
- Есть еще новость. Антон Малевский, босс измайловской  мафии, приехал в Израиль. 
Эта новость резанула Полтавского. Малевский – враг. Бандиты, которые похитили его в мае и преследовали все последнее время, были измайловские. Игорь вспомнил: про Антона говорил Максим. А он, Максим, много чего мог знать, все-таки крутился в «Коммерсанте». Среди бандитов, правда, не было никакого Антона. А может Юрий Борисович, он же Денис, и  есть этот  самый Антон? Игорь не мог знать точно, он плохо разбирался в бандитах.
- Откуда ты все знаешь? Получаешь депеши из ФСБ?
- У меня тарелка, - весело сообщил Александр. – Все берет, и Россию, и Америку. Я не просто так, я знаю языки. Учился в Мориса Тореза[23].