Валентин Антонов

Известная песня Владимира Высоцкого называется «Марш космических негодяев». Наверное, найдётся ещё немало людей, которые считают, что только негодяям и пристало «наизусть читать Киплинга», этого «певца империи» с его «консервативно-охранительными общественными взглядами» и едва ли не предтечу нацизма. Да только вот несколько смущает, что «негодяи» у Высоцкого, наряду с Киплингом, наизусть читают и Пушкина — ведь не самая плохая компания получается, не правда ли?..

Киплинга мы знаем мало. «Маугли» знаем, конечно. «Пыль-пыль-пыль» знаем. «Дурака» знаем. «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут» знаем. Ещё два-три стихотворения знаем. Быть может, знаем, что и это вот — тоже Киплинг:

И вдвоем по тропе, навстречу судьбе,

Не гадая, в ад или в рай.

Так и надо идти, не страшась пути,

Хоть на край земли, хоть за край!

Человек очень непростой и даже трагической судьбы, талантливейший писатель, который уже в сорок два года стал нобелевским лауреатом, Редьярд Киплинг пережил и ослепительный взлёт, и сокрушительное падение, и неприкрытый бойкот со стороны своих коллег. Когда он умер, то в церемонии прощания с ним в Вестминстерском аббатстве не принял участие ни один из крупных английских писателей того времени — его современников.

Время всё расставило потом по своим местам. Вопреки всем критикам, Киплинга продолжают «читать наизусть» не только в Англии, но и по всему миру. Что же касается Англии… На стыке тысячелетий корпорация БиБиСи задала своим радиослушателям вопрос о лучших, по их мнению, стихах английских поэтов. Так вот, самым любимым стихотворением англичан, согласно этому опросу, оказалось стихотворение Киплинга с коротким и резким названием «If» — «Если»:

Редьярд Киплинг

Владей собой среди толпы смятенной,

Тебя клянущей за смятенье всех,

Верь сам в себя, наперекор вселенной,

И маловерным отпусти их грех;

Пусть час не пробил, жди, не уставая,

Пусть лгут лжецы, не снисходи до них;

Умей прощать и не кажись, прощая,

Великодушней и мудрей других.

Умей мечтать, не став рабом мечтанья,

И мыслить, мысли не обожествив;

Равно встречай успех и поруганье,

Не забывая, что их голос лжив;

Останься тих, когда твоё же слово

Калечит плут, чтоб уловлять глупцов,

Когда вся жизнь разрушена, и снова

Ты должен всё воссоздавать с основ.

Умей поставить, в радостной надежде,

На карту всё, что накопил с трудом,

Всё проиграть и нищим стать, как прежде,

И никогда не пожалеть о том;

Умей принудить сердце, нервы, тело

Тебе служить, когда в твоей груди

Уже давно всё пусто, всё сгорело.

И только Воля говорит: «Иди!»

Останься прост, беседуя с царями,

Останься честен, говоря с толпой;

Будь прям и твёрд с врагами и с друзьями,

Пусть все, в свой час, считаются с тобой;

Наполни смыслом каждое мгновенье,

Часов и дней неумолимый бег, —

Тогда весь мир ты примешь, как владенье,

Тогда, мой сын, ты будешь Человек!

Самый известный среди множества других, этот перевод Лозинского называется «Заповедь». И недаром он называется именно так, а не как оригинальное стихотворение Редьярда Киплинга — «Если». Перевод этот неплохо передаёт содержание каждой строфы стихотворения Киплинга, но вот форма перевода Лозинского настолько другая, что она, на мой взгляд, существенным образом искажает сам образ того человека, от лица которого произносятся все эти — довольно ведь громкие, не правда же? — слова. В переводе Михаила Лозинского появились отсутствующие у Киплинга пафос и напыщенность, появилась неуместная назидательность не ведающего сомнений человека, который торжественно возвещает именно что заповеди, зато куда-то иcчезли простота и мужественность строчек Киплинга.

«Делай то и делай это», — говорится в переводе Лозинского. Киплинг же более мудр и не столь категоричен: «Если ты сможешь сделать то и сделать это». Сделать всё это трудно, очень трудно, но если ты сможешь, если ты постараешься и сможешь, то…

Нет, вовсе не случайно и стихотворение своё Киплинг назвал «If» — «Если», и само это слово появляется в тексте аж 13 раз:

If you can keep your head when all about you

Are losing theirs and blaming it on you,

If you can trust yourself when all men doubt you,

But make allowance for their doubting too;

If you can wait and not be tired by waiting,

Or being lied about, don't deal in lies,

Or being hated, don't give way to hating,

And yet don't look too good, nor talk too wise:

If you can dream — and not make dreams your master;

If you can think — and not make thoughts your aim;

If you can meet with Triumph and Disaster

And treat those two impostors just the same;

If you can bear to hear the truth you've spoken

Twisted by knaves to make a trap for fools,

Or watch the things you gave your life to, broken,

And stoop and build'em up with worn-out tools:

If you can make one heap of all your winnings

And risk it on one turn of pitch-and-toss,

And lose, and start again at your beginnings

And never breathe a word about your loss;

If you can force your heart and nerve and sinew

To serve your turn long after they are gone,

And so hold on when there is nothing in you

Except the Will which says to them: «Hold on!»

If you can talk with crowds and keep your virtue,

Or walk with Kings — nor lose the common touch,

If neither foes nor loving friends can hurt you,

If all men count with you, but none too much;

If you can fill the unforgiving minute

With sixty seconds' worth of distance run,

Yours is the Earth and everything that's in it,

And — which is more — you'll be a Man, my son!

Конечно, Лозинский всё это прекрасно понимал. Но дело в том, что в попытке передать оригинал переводчику приходится решать сразу несколько задач. Так, у Киплинга слово «If» всюду стоит в начале строки, и оно всюду образует безударный слог. Поставь вместо «If» слово «Если», на первый слог которое приходится ударение, — и сразу же нарушится ритмика оригинального стихотворения. Чем-то приходится жертвовать — возможно, Лозинский пожертвовал не тем…

А вот другой известный переводчик, Маршак, нашёл выход в том, что слово «If» всюду заменил на словосочетание «И если», начинающееся тоже с безударного слога. И пусть киплинговский один слог вынужденно превратился в три, но зато всё остальное осталось так, как в оригинале:

О, если ты покоен, не растерян,

Когда теряют головы вокруг,

И если ты себе остался верен,

Когда в тебя не верит лучший друг,

И если ждать умеешь без волненья,

Не станешь ложью отвечать на ложь,

Не будешь злобен, став для всех мишенью,

Но и святым себя не назовёшь,

И если ты своей владеешь страстью,

А не тобою властвует она,

И будешь твёрд в удаче и в несчастье,

Которым, в сущности, цена одна,

И если ты готов к тому, что слово

Твоё в ловушку превращает плут,

И, потерпев крушенье, можешь снова —

Без прежних сил — возобновить свой труд,

И если ты способен всё, что стало

Тебе привычным, выложить на стол,

Всё проиграть и вновь начать сначала,

Не пожалев того, что приобрёл,

И если можешь сердце, нервы, жилы

Так завести, чтобы вперёд нестись,

Когда с годами изменяют силы

И только воля говорит: «Держись!» —

И если можешь быть в толпе собою,

При короле с народом связь хранить

И, уважая мнение любое,

Главы перед молвою не клонить,

И если будешь мерить расстоянье

Секундами, пускаясь в дальний бег, —

Земля — твоё, мой мальчик, достоянье!

И более того, ты — человек!

И Лозинский, и Маршак перевели то обращение, «my son», которым Киплинг заканчивает своё стихотворение, достаточно буквально: «мой сын», «мой мальчик». Очень многие полагают, что это стихотворение, впервые опубликованное в 1910 году, Киплинг адресовал своему единственному сыну Джону (его сделанную чуть позже фотографию в военной форме вы видите вверху справа). Скорее всего, это не совсем так, но фактом остаётся то, что стихотворение своё — пусть даже оно и было написано гораздо раньше — Редьярд Киплинг, каким мы его знаем, в 1910 году вполне мог бы адресовать и своему горячо любимому сыну-подростку.

Летом 1914 года, когда началась мировая война, Джону Киплингу не исполнилось ещё и семнадцати. Вся страна читала стихи его отца, нобелевского лауреата и всемирно известного писателя. Врачебная комиссия отказала Джону в поступлении на военную службу — во-первых, по причине его юного возраста, а во-вторых, у Джона было очень неважное зрение. Тогда его отец привёл в действие все свои связи. Один из его друзей со времён ещё англо-бурской войны, лорд Робертс («старый Боб» из романа Буссенара «Капитан Сорви-голова»), был в то время шефом корпуса ирландской гвардии, и он не смог отказать своему другу в его настойчивых хлопотах. Сыну нобелевского лауреата нашлось-таки место во вновь формируемом 2 батальоне ирландской гвардии. В 1915 году младший лейтенант ирландских гвардейцев Джон Киплинг высадился на французский берег. Его ждал фронт…

Письмо, которое он отослал домой из Франции 25 сентября 1915 года, заканчивается так:

Скорее всего, на какое-то время это будет моим последним письмом, так как на следующей неделе возможностей писать письма у нас не будет, но я постараюсь послать открытку.

Ну, прощайте, дорогие мои. Любящий вас Джон.

На следующей неделе возможностей писать письма у нас не будет… Именно 25 сентября англо-французские войска — в рамках так называемой «третьей битвы при Артуа» — начали наступление на позиции германской армии в северной Франции, и ирландские гвардейцы приняли в этом наступлении самое непосредственное участие. На другое утро имена погибших в первый же день британских солдат заполнили в «Таймс» четыре колонки. В последующие дни ожесточённые попытки прорвать немецкий фронт были продолжены.

Представленный незадолго до этого к званию «лейтенант», Джон Киплинг так и не дождался официального присвоения ему этого звания. Два дня спустя, 27 сентября 1915 года, ведя своих солдат в очередную атаку под жестоким пулемётным огнём, он был убит. Тело его в тех условиях обнаружить не удалось, и поэтому вначале он был признан пропавшим без вести.

Настойчивые попытки союзников хоть где-нибудь прорвать той осенью линию немецкой обороны успехом не увенчались. Вскоре их наступательная операция была прекращена, и на всём франко-германском фронте наступило затишье…

Потеря единственного сына надломила Редьярда Киплинга. Все годы, которые судьба ему ещё оставила, Киплинг безуспешно старался отыскать Джона хотя бы среди убитых. Погибшие в сентябре и в октябре 1915 года британцы были потом похоронены недалеко от места боёв, на одном из воинских кладбищ во Франции. Киплинг был на этом кладбище. Среди прочих он наверняка видел там и такую надпись на надгробном камне: «Неизвестный лейтенант ирландской гвардии». Но кто был этот лейтенант — Редьярд Киплинг до конца своих дней так и не узнал…

В 1992 году специальная комиссия по воинским захоронениям, действуя методом исключения, пришла к выводу, что «неизвестным лейтенантом» был Джон Киплинг. Надпись на камне была тогда же изменена, именно её вы видите на снимке.

Но другие эксперты считают, что тот «неизвестный лейтенант», чьи останки были найдены на поле боя, никак не мог быть Джоном Киплингом, поскольку по воспитанию своему он никогда бы не надел формы со знаками отличия лейтенанта — звания, к которому он был только лишь представлен, но ещё не был в нём утверждён…

http://www.vilavi.ru/pod/080809/080809.shtml "Солнечный ветер"