Павел Полян

Фото страницы «ЛГ» от 19 сентября 1961 года со стихотворением Е. Евтушенко

Цветной бульвар, 30

«Литературная газета», или «ЛГ», печатный орган Союза писателей СССР, выходила начиная с 1929 года, а «Литература и жизнь» («ЛиЖ», или «ЛиЖи», как её в шутку прозвали недоброжелатели; она же, с 1963 года, «Литературная Россия») Союза писателей РСФСР – с 1958 года. Обе газеты выпускались в 1961 году трижды в неделю: «ЛГ» – по понедельникам, средам и пятницам, «ЛиЖ» – по средам, пятницам и воскресеньям. Первым главным редактором «ЛиЖ» был писатель и журналист Виктор Васильевич Полторацкий. Говорить, что «ЛиЖ» являлась органом негласной «русской партии» и, стало быть, записным оппонентом либеральной «Литературки», было бы, конечно, упрощением. Но и ошибкой подобное утверждение тоже не стало бы (впрочем, и «ЛГ» либеральною была не всегда).
Забавно, что обе редакции находились в одном здании – по адресу: Цветной бульвар, 30. Первый этаж был наглухо задраен, на втором и третьем размещалась типография, три верхних – с четвёртого по шестой – занимала «Литературка». Но шестой она делила со своими уплотнителями из «ЛиЖи». Начальственным был четвёртый этаж, где сидели главный, его замы, ответ-секретарь, цензор и несколько отделов.
Общими для враждующих газет оставались библиотека, буфет для сотрудников и туалеты, так что встречи c противником у подшивки, в очереди за бутербродом или у писсуара были неотвратимы. А главред «ЛиЖи» мог пообщаться с главредом и членами редколлегии «ЛГ» ещё и в спецбуфете (разумеется, на четвёртом этаже): еду для него, по словам В.В. Радзишевского, многолетнего сотрудника газеты, привозили из ресторана ЦДЛ.
19 сентября 1961 г. в «Литературной газете», на последней странице, в подборке с двумя другими появилась поэма Евгения Евтушенко «Бабий Яр». Она шла последней в составе подборки из трёх стихотворений: первые два – «На митинге в Гаване» и «Американское кладбище на Кубе», политкорректные с любой точки зрения. Тот многолетний шлейф проблем, который ещё потянет за собой та публикация, предвидеть, конечно же, никто не мог.
Принято различать публицистическую и эстетическую стороны этого стихотворения, причём большинство замечает только первый аспект – стихотворение как поступок. Как, например, Василий Гроссман: «...наконец-то русский человек написал, что у нас в стране есть антисемитизм. Стих сильно так себе, но тут дело в ином, дело в поступке – прекрасном, даже смелом»¹.
Ему вторит Вячеслав Огрызко: «Наверное, с художественной точки зрения это стихотворение было не безупречно. Но в данном случае оно несло в себе определённый политический смысл. Его позиция была однозначна: холокост – преступление, которому никакого оправдания не могло быть и в помине. Однако авторы «Литературы и жизни» усмотрели в стихах поэта умаление русского народа и, по существу, развязали целую дискуссию по крайне сложному национальному вопросу, в одну кучу смешав русофильство, антисемитизм и интернационализм и всё до крайности запутав»².
Так себе или не так себе, но как стих «Бабий Яр» типичен для поэтики Евтушенко. Он опирается на скоропись и ассонансность, что подразумевает – или допускает – осознанную неотделанность строк и приблизительность рифм. «Бабий Яр» как раз относительно менее «неряшлив», что выдаёт более основательную работу над текстом, чем обычно.
Однозначно другое – читательские «дивиденды», которые «Литгазете» – и самому Евгению Евтушенко – принесла публикация именно «Бабьего Яра».

Двустволка

Стихи Евтушенко провоцировали. И действительно – завязалась нешуточная полемика – не литературная, а политическая, разумеется. Это только внешне дискуссия напоминала бурю в стакане воды, так как казалось, что непосредственно в бой с поэтом и напечатавшей его газетой ввязался только один печатный орган и сосед по этажу – газета «Литература и жизнь». Ввязался, правда, горячо. Всего через три дня – 24 сентября – оттуда прилетела первая «ответка» на «Бабий Яр», а 27 сентября – вторая. В «двустволку» оказались заряжены поэт Алексей Марков со стихотворением «Мой ответ» и критик Дмитрий Стариков со статьёй «Об одном стихотворении».
Сами эти «боеприпасы» – патроны из «двустволки» – персоны довольно любопытные.
Алексей Яковлевич Марков – сын ставропольского крестьянина, умершего в голодомор. Ушёл на войну, служил авиационным мотористом, был ранен. Оказался в госпитале в Тифлисе, где с ним познакомился Рюрик Ивнев. После войны поступил в Литературный институт имени А.М. Горького. Рюрик Ивнев привёл его на «Никитинские субботники», где Марков познакомился со многими людьми из есенинского окружения. В 1951 году он окончил Литинститут, где едва не пересёкся с Евтушенко, поступившим туда в 1952 году. В августе 1968 года и Марков, и Евтушенко выступили против ввода советских войск в Чехословакию, но возмущало их разное. Евтушенко вступался за демократию, а Маркова не устраивала славянскость льющейся в Праге крови: с этой точки зрения войска если уж вводить, то лучше опять в Венгрию.
Менее колоритной, но более характерной фигурой был и второй «боеприпас» означенной «двустволки» – Дмитрий Викторович Стариков (1931–1979). В 1949–1954 гг. он учился на филфаке МГУ, в 1953 году женился на дочери Анатолия Софронова, главного редактора «Огонька». В аспирантуру его не взяли – то ли из-за тестя, которого на филфаке не уважали, то ли как полукровку. Филологические задатки и натасканность давали Б. Сарнову, работавшему тогда в «Литературке», основания называть его «начитанным проходимцем», а не абы каким. В 1957 г. тесть устроил его в «Литгазету», к Всеволоду Кочетову, где Стариков, вернее, Старикова впервые опробовали в его будущем коронном амплуа – литературного громилы. Кочетов «заказал» ему Даниила Гранина, с которым не сработался в своё время в Ленинградской писательской организации. Вскоре началось и его сотрудничество с «ЛиЖ», куда начиная с февраля 1961 года критик и вовсе трудоустроился. Осенью 1961 г. поступил новый заказ – на Евтушенко, вылезшего в «Литгазете» с хлёстким обличением антисемитизма. Чувствительная тема!

Выстрел первый

Итак, 24 сентября 1961 г. «ЛиЖ» выступила со стихотворной отповедью Евтушенко. Автор, Алексей Марков, был в «ЛиЖ» своим и ходил у Полторацкого в любимчиках. Главред искренне обрадовался стишку Маркова – не заказному, а написанному по зову сердца, – да, дурацкому, но какому-то задиристому! Писалось и печаталось, видимо, с колёс, отчего над названием думать было некогда: «Мой ответ» – всё! Антисемитизм рвался из каждой строчки, но по имени не назван. Сам Марков дурацким свой «ответ» не считал – скорее уж едким и прям убийственным:
Какой ты настоящий русский,
Когда забыл про свой народ,
Душа, что брючки, стала узкой,
Пустой, что лестничный пролёт.
«Душа, что брючки, стала узкой...» – явный парафраз стихотворения Евтушенко «Нигилист», за которое тому и так досталось со всех сторон³. Но скрыть своей зависти к Евтушенко, к его популярности и успехам Марков не умеет. Ну чем он, Марков, хуже?..
Марков настолько упоён собой, что даже не слышит, насколько дребезжат его струны и как режут слух его «ОсвенцИмы» – неправильное, ради голого ритма поставленное, ударение. Звучит дискредитирующе – не убийственно, а самоубийственно.
Пока топтать погосты будет
Хотя б один космополит,
Я говорю: «Я – русский, люди!»
И пепел в сердце мне стучит.
Концовка – обвинение в клевете на русский народ, но почему-то с опорой на нерусского Тиля Уленшпигеля и стучащий в его нерусском сердце пепел нерусского Клааса – оставляет у читателя помимо твёрдой уверенности в антисемитизме автора ещё и ощущение поэтической беспомощности.

Выстрел второй

Полторацкий быстро понял, что первый выстрел – выстрел Марковым – холостой, что он лишь демаскирует антисемитизм стрелка, но бьёт мимо цели.
Поэтому от второго заряда – от Дмитрия Старикова – ждали помимо атакующего задора и зубодробительности ещё и чего-то другого – основательности, солидности, выверенности и убийственности аргументов.
И Стариков засучил рукава. Ознакомившись с текстом, Полторацкий написал:
«Статью прочитал. Со многими (основными) положениями её можно согласиться. Но некоторые (см. отмечено!) места обязательно надо сделать тоньше, чтобы не вызвать упрёков в грубости и двусмысленности. Примечания к статье я бы не давал. Зачем? Ведь всем известно, что выступает член редколлегии. А это получается что-то вроде манифеста. Нет, нет! Примечание не следует давать! Очень прошу ещё раз внимательно посмотреть».
Стариков, однако, проигнорировал почти все пометы Полторацкого на полях и ограничился изъятием редакционного примечания и ещё тем, что из названия статьи – «По поводу одного фальшивого стихотворения» – убрал слово «фальшивый».
У Маркова претензия к Евтушенко всего одна – та, что он, упрекающий русских в антисемитизме, сам космополит. У Старикова – уже целый каталог претензий: разжигание угасающих национальных предрассудков, отступление от коммунистической идеологии на буржуазные позиции, а главное – неуместный акцент на еврейской и только на еврейской трагедии, что умаляет роль жертвенного русского народа в борьбе с фашизмом и оскорбляет память всех погибших советских людей.
Но есть в статье Старикова три особенно гнусных фрагмента. Первый – это попытка исподтишка ударить по «космополиту» Евтушенко «интернационалистом» Эренбургом. Эренбургом, которого самого считали «патриархом космополитов»!
Вот как излагал эту коллизию Г. Костырченко:
«Дабы придать убедительность своей критике и заодно внести смятение и раздор во враждебный «либеральный лагерь», Стариков... противопоставил выявленный им в «Бабьем Яре» буржуазно-националистический душок военной поэзии и публицистике И. Эренбурга. Но, обильно сдобрив свой текст фрагментами из произведений этого мэтра, Стариков достаточно вольно с ними обошёлся: процитировал вырванные из контекста «выгодные» (в полемике с Евтушенко) строчки и произвольно опустил «невыгодные»⁴.
Вторая гнусность – ближе к концу статьи, когда Стариков вдруг бросает «Бабий Яр» и налетает на другие стихи Евтушенко, опубликованные в журнале «Октябрь» (1959, № 9). В той подборке выделялось эротическое (а по тем временам даже порнографическое) стихотворение: «Ты спрашивала шёпотом: / А что потом? А что потом?..»
Ну а третья гнусность – пассаж об Израиле. Стариков обвиняет Евтушенко в том, что он НЕ пишет о трагедии евреев-эмигрантов, уехавших туда из СССР. Эту критическую стрелу Евтушенко, наверное, вспомнит, когда в 1983 году будет вынужден вставить антиизраильский пассаж в сноску, дававшую тем самым зелёный свет републикации «Бабьего Яра» в его первоначальной редакции. Заканчивает же Стариков традиционно – попыткой заклеймить вражину идеологически:
«Коммунистическая партия борется со всеми пережитками национализма – и нельзя возносить на знамя что бы то ни было, кроме пятиконечной красной звезды, особенно «шестиконечную звезду Давида». «Важно, что источник той нестерпимой фальши, которой пронизан его «Бабий Яр», – очевидное отступление от коммунистической идеологии на позиции идеологии буржуазного толка. Это неоспоримо».

Отдача после выстрелов

Но когда после стрельбы из «двустволки» рассеялся пороховой дымок, выяснилось, что основные разрушения пришлись на ту часть шестого этажа, где размещалась «Литература и жизнь».
Стишок Маркова «Мой ответ», согласно В. Огрызко, не нашёл поддержки у весомой части коллектива редакции и редколлегии. Трещины, демарши и расколы стали сотрясать издание. В понедельник, 25 сентября, в газету приезжал возмущённый член редколлегии А.Л. Дымшиц (1910–1975). Он требовал собрать редколлегию, но Полторацкий, хотевший заручиться поддержкой Союза писателей, перенёс её на завтра. Дымшиц уехал, оставил письменный протест против публикации «Ответа» Маркова. Заседание назавтра состоялось, решался и вопрос о статье Старикова. Решили – печатать, подписали Полторацкий, Марфин, Дымшиц, отсутствовавший накануне Бабаевский, представитель СП РСФСР (вот кого накануне недоставало!) и сам Стариков.
Не согласованной с ним публикацией Маркова был возмущён и один из заместителей главного редактора Константин Иванович Поздняев (1911–2000), который и сам ещё примет бразды правления газетой – следующей весной. Считая публикацию серьёзной ошибкой главреда, он писал Дымшицу: «Я полностью разделяю Вашу точку зрения относительно стихов Ал. Маркова... Я так и сказал, когда приехал: «Наши антисемиты сработали», чего, конечно же, не мог сказать о статье Димы [Старикова], ибо она хотя и резкая, но абсолютно правильная. Вся беда в том, что стихи Евтушенко объединили вокруг него всякую дрянь из лагеря ярых ненавистников русского народа, советского народа в целом, а стихи Ал. Маркова заставили поднять голову черносотенцев. Это тоже скверно. В общем, оба они «хороши»!» Примечательны тут и характеристика Полторацкого с Марковым («Наши антисемиты»), и попытка подачи себя как золотой середины.
Но не меньший, а даже больший раздрай вызвала статья Старикова. Её однозначно не принял другой еврей в редколлегии «ЛиЖ» – Л.А. Кассиль (1905–1970). Он, как и Дымшиц по поводу Маркова, требовал созыва редколлегии. Не преуспев в этом, через несколько дней отправил в секретариат правления Союза писателей СССР заявление о выходе из редколлегии, о чём написал и Эренбургу.
Сам Эренбург потом вспоминал:
«Желая доказать читателям, что нельзя говорить о национальности жертв фашизма, Стариков приводил мои стихи о Бабьем Яре и обрывал цитату до слов: «Моя несметная родня». Я знаю, что во время оккупации фашисты в Бабьем Яру убивали участников сопротивления – русских, украинцев, но в народной памяти запечатлелись сентябрьские дни 1941 года, когда гитлеровцы убили в Бабьем Яру всех евреев, не сумевших выбраться из Киева, – стариков, больных, женщин, детей... Стихи Евтушенко сделали доброе дело: право евреев Киева на каменную плиту четверть века спустя после злодеяния было признано»⁵.
О стариковских манипуляциях его текстами и «использовании» его имени Эренбург узнал с недельным опозданием, лишь 3 октября, поскольку находился в командировке в Италии. Кипя от возмущения, он передал в «Литературку» из Рима по телефону текст своего протеста. Но протест не напечатали: не разрешил Поликарпов, о чём Эренбургу сболтнул Косолапов. Эренбург был вне себя и перевёл скандал на новый – и самый верхний – уровень. Вернувшись в Москву, он, разумеется, сразу же вышел из редколлегии «ЛиЖ», а 9 октября – через Лебедева – обратился с жалобой непосредственно к Хрущёву. Тому – накануне открытия XX съезда КПСС – не хватало только скандала с антисемитским душком! Косолапову дали команду немедленно утрясти с Эренбургом все проблемы, после чего лаконичное, но язвительное «Письмо в редакцию» Эренбурга появилось в газете 14 октября⁶:
«Находясь за границей, я с некоторым опозданием получил номер газеты «Литература и жизнь» от 27 сентября, в котором напечатана статья Д. Старикова «Об одном стихотворении». Считаю необходимым заявить, что Д. Стариков произвольно приводит цитаты из моих статей и стихов, обрывая их так, чтобы они соответствовали его мысли и противоречили моей. С уважением, Илья Эренбург».
В тот же самый день, 14 октября, секретариат ЦК КПСС принимает постановление «Об ошибках редколлегий «Литературной газеты» и газеты «Литература и жизнь», в котором оба стихотворения – и «Бабий Яр» Евтушенко, и «Мой ответ» Маркова– признаны идеологически вредными, а их публикация расценена как грубая политическая ошибка7. Что ж, поистине «соломоново решение»! Уравняв стихи Евтушенко и Маркова, дав их через запятую, обнулив, даже не упомянув при этом Д. Старикова, секретариат, по сути, встал на сторону провокаторов из «Литературы и жизни». Такая «ничья» для «Литературки» от поражения ничем не отличалась.

Хор читателей

Номер «Литературки» с «Бабьим Яром» Евтушенко 19 сентября 1961 года был раскуплен вмиг, стихи эти прочла вся читающая страна – буквально.
Прочитанные и перечитанные, стихи непроизвольно становились реликвией. В интеллигентных семьях, не избалованных советской властью ни смелостью, ни правдой, «Бабий Яр» нередко оставляли и сохраняли – или весь номер газеты, или страничку с публикацией, или вырезку с подборкой Евтушенко. Те, у кого не было живого номера, переписывали или перепечатывали текст на машинке – и, кинув листок в домашний архив, тоже хранили. В моей семье, например, под архив был приспособлен «Подарок первокласснику» – вместительная коробка из очень плотного картона, если не из папье-маше.
Евтушенко писал, что телеграммы от незнакомых людей стали приходить уже в день публикации: «Они поздравляли меня от всего сердца»8. После телеграмм повалили письма – около десяти тысяч:
«В течение недели пришло тысяч десять писем, телеграмм и радиограмм даже с кораблей. Распространилось стихотворение просто как молния. Его передавали по телефону. Тогда не было факсов. Звонили, читали, записывали. Мне даже с Камчатки звонили. Я поинтересовался, как же вы читали, ведь ещё не дошла до вас газета. Нет, говорят, нам по телефону прочитали, мы записали со слуха»⁹.
Несколько сотен писем пришло в «Литературку»¹⁰, часть из них была адресована Евтушенко.
Три сотни с лишним пришло и в редакцию «Литературы и жизни» – ни одна предыдущая публикация в этой газете не собирала столько читательских откликов¹¹. Подавляющее их большинство было едино в своём отрицательном отношении к опусам Маркова и Старикова. Стихотворность выпада Маркова порождала у некоторых усиленное желание ответить ему, и ответить стихами же. В этом жанре попробовали себя, наверное, полтора десятка человек, не меньше.
И одним из первых, если не первым, сделал это сам Евтушенко:

ОТВЕТ МАРКОВУ

Я прочитал, светлея понемногу,
Я размягчился, как весенний снег.
Ну наконец-то, значит, слава богу,
Нашёлся православный человек.
Дал по мозгам слуге космополитов,
И всё и вся поставил на места.
И, не краснея, вывалил открыто
Себя на гладь газетного листа.
И враз пахнуло чем-то стародавним,
Тем «добрым», «старым» временем, когда
Извозчики срывали с петель ставни
И пухом затопляли города.
Видать, что нашим прошлым вбито,
Ещё смердит и возится в тебе.
Да, Евтушенко бил антисемита
И ранил в сердце члена ССП.
Стихи хлёсткие, припечатывающие, достойно подхватывающие традиции русской эпиграммы. Они обращены к тому самому «лабазнику» – погромщику и насильнику, которого поэт когда-то увидел в зрачках одного русопята и вот теперь в строчках другого.
Тем не менее возникает и остаётся вопрос об их авторстве. Не странно ли, что сам Евтушенко ни разу не вспомнил его в многочисленных эго-высказываниях о своём «Бабьем Яре»? Нет их и в персональной антологии Евтушенко «Я и холокост», выпущенной в 2012 году. В неё включена даже стихотворная новелла о Косолапове («Красивые глаза»)¹², а предполагаемый ответ Маркову – не включён!
К слову. Существует вдовий апокриф: мол, Евтушенко – плагиатор, истинный же автор «Бабьего Яра» – талантливый пьяница и поэт-имитатор Юрий Александрович Влодов (1932– 2009), автор двух книг стихов и двух бессмертных двустиший: «Прошла зима, настало лето. Спасибо партии за это.» и «Под нашим красным знаменем гореть нам синим пламенем.» Удерживаясь (с трудом!) от сарказма в адрес вдовы Влодова и идя навстречу тому дыму, что без огня, можно робко предположить, что одним из претендентов на авторство «Ответа Евтушенко Маркову» мог бы считаться и Влодов. Как знать, не отыщется ли разгадка в архивах Евтушенко и Влодова, где бы они – архивы – в настоящее время ни хранились?
В наше время любой, даже самый неудачный, текст такого типа наследил бы в Сети, тогда как в советскую эпоху известными становились только опубликованные произведения, а монополией на публикацию в СССР владело – и очень этим дорожило – государство. Устная или самиздатская циркуляция при этом существовала, но провоцировала широкий простор для мистификаций и недоразумений.
Павел Полян, историк, писатель, публицист

---

¹ Липкин С.И. Жизнь и судьба Василия Гроссмана; Берзер А. Прощание. М.: Книга, 1990. С. 41.
² Огрызко В. Дерзать или лизать // Литературная Россия. 2015. 23 февраля. В сети: https://litrossia.ru/item/5133-oldarchive/
³ Ср.: «Носил он брюки узкие, / читал Хемингуэя, / «Вкусы, брат, нерусские…» – / внушал отец, мрачнея…» (Юность.1960. № 12).
⁴ Костырченко Г.В. Тайная политика Хрущёва: власть, интеллигенция, еврейский вопрос. М.: Международные отношения, 2012. С. 357.
⁵ Эренбург И.Г. Собрание сочинений. Т. 8. М.: Художественная литература, 2000. С. 480, 481.
⁶ Литературная газета. 1961. 14 октября.
⁷ «А за мною шум погони…»: Борис Пастернак и власть: документы. 1956–1972. М.: РОССПЭН, 2001. С. 327. Со ссылкой на: РГАНИ. Ф. 4. Оп. 16. Д. 1082. Л. 135.
⁸ Евтушенко Е. Волчий паспорт. М.: Вагриус, 1998. С. 86.
⁹ Бузукашвили М. Евтушенко о «Бабьем Яре». Интервью, www.chayka.oig/ node/3104.
¹⁰ РГАЛИ. Ф. 634. Оп. 5. Д. 67, 219 и 245. Вполне вероятно, что при подготовке этих писем к передаче в архив «Литературки» приставленный к этому делу сотрудник избавлялся от опасного или от второстепенного контента (так, в подборке отсутствуют конверты). Но, судя по перенумерации архивной пагинации в делах, прореживанию эта подборка подверглась и в самом архиве
¹¹ РГАЛИ. Ф. 1572. Оп. 1. Д. 229 (отклики на А. Маркова). Плюс дела № 230, 231 и 232 – отклики на статью Старикова. На этот массив писем часто опирается в своих публикациях В. Огрызко.
¹² Евтушенко Е. Я пришёл к тебе, Бабий Яр… История самой знаменитой симфонии XX века. М.: Текст: Книжники, 2012. С. 25–26.

Шестой этаж: перестрелка с антисемитами - Статьи - Литературная газета (lgz.ru)