Леонид Киселёв (1946-1968)

* * *

Если в это апрельское утро вглядеться

И глаза благодарно раскрыть,

Ослепит и ударит, как бритвой по сердцу,

Яркость солнца и крик детворы.

Слишком синее небо, чтоб выстрелить громом,

Чтоб ударить оттуда грозе.

На мгновенье толпа у дверей гастронома

Станет ближе родных и друзей.

Улыбнусь про себя, потому что увижу,

Что легка моих дней канитель,

Если щеки целует цветущая вишня,

Если по сердцу этот апрель.

* * *

 Слова меняются, словно флаги,

Словно портреты премьер-министров.

Говорят не «рабочие», а «работяги».

И в этом свой смысл.

Рабочий — это который с плаката,

Который одет, обут и сыт.

Рабочий — он в шестьдесят пятом

Носит сталинские усы.

И дает право любому кретину

Прервать на мгновение свой маршрут

И сказать: «Уберите эту картину!

Ее рабочие не поймут».

А работяги — те проще,

Нет в них романтики никакой.

По вечерам сквозь поля и рощи

Они в электричках едут домой.

В теплом вагоне многие дремлют,

Многие режутся в «дурака».

А, впрочем, конечно, страны и земли

В их мускулистых крепких руках.

И свои радости имеют люди:

Выпить сто грамм, колбасою заесть.

Но вот интересно, а что будет,

Когда им все это надоест?

Сорок первый

 Как в кино: идем, а перед нами

Пыльная дорога вьется вдаль.

Разница лишь в том, что под ногами

Не пески, а киевский асфальт.

Солнце жжет с утра. Дойти бы только!

Руки шелушатся и саднят.

У нее лишь заняты винтовкой,

Связаны веревкой — у меня.

А дорога круче и труднее.

Позади идет моя судьба.

Вот и любит, вроде, и жалеет,

Даже вытирает пот со лба.

Все равно щелчок, и выстрел нервный

Молодое утро рассечет.

Только я уже не сорок первый,

У судьбы куда длиннее счет.

*** 

                     В. Некрасову 

Подол — плохое место для собак.

Плевать трамваям на собачьи лапы.

У них дорога, пассажиры. График.

Они неотвратимы, как судьба.

Дождливые подольские дворы,

Изысканные завтраки помоек,

И кажется — от моря и до моря

Дожди, дворы, помойки и пиры.

А вечером огромная луна.

И так все время — бегай и надейся,

Что, может быть, останется на рельсах

Не голова, а лапа…

***

Я позабуду все обиды,

И вдруг напомнят песню мне

На милом и полузабытом,

На украинском языке.

И в комнате, где, как батоны,

Чужие лица без конца,

Взорвутся черные бутоны —

Окаменевшие сердца.

Я постою у края бездны

И вдруг пойму, сломясь в тоске,

Что все на свете — только песня

На украинском языке.

***

 На заборе висит афиша

«Я ищу тебя».

Это о том, что меня кто-то ищет,

Все заборы твердят.

Я часами у той афиши

Стою на посту.

Ты, что ищешь меня, слышишь,

Вот я, тут.

***

 Природа не выносит пустоты.

Вода в насосе тянется за поршнем,

И даже в кинофильме, даже в прошлом,

Какие-то стремленья и мечты.

И никому еще не удалось

Пройти бесследно, избежать поступков.

Пустое сердце заполняет злость,

Чужие мысли — голову пустую.

В пустых глазах смертельная тоска,

В пустых руках обида и проклятье.

Пустыню моря вспарывает катер,

В пустыне — море серого песка.

***

 По южному городу (нет, это запах),

По южному городу (нет, юго-запад),

Столичному городу (разве в столице

Листаются годы, как будто страницы?)

Асфальт под подошвами медленно тает,

И день улетает, и ночь улетает.

Лишь вечером след мой в асфальте застынет

И станет глубоким, прозрачным и синим.

А милая сделает слепок из гипса

И спрячет в комод, чтобы он сохранился.

Мой след никогда не исчезнет, а это

Большая удача и честь для поэта.

***

 У голубей от голода

Пропала гордость.

Хоть их руками голыми

Хватай за горло.

И мы к земле привязаны

При всей при нашей удали

Питанием трехразовым

Куда сильней, чем думали.

***

 Торопятся поэты и цари.

Для них малы отпущенные годы.

К поэтам ясность строчки и свобода

Приходят поздно, что ни говори.

И у царей достаточно забот —

Держава не прочней, чем столбик ртутный.

Повесить всех врагов ужасно трудно,

Вдруг кто-нибудь остался, вдруг живет.

Но умирают в юности поэты

И в очень древнем возрасте цари.

И остается песня недопетой,

И корчатся на плахе бунтари.

***

 Вы любите чужие города?

Внезапность поворотов и подъемов,

И там, где полагалось быть Подолу,

Морские волны, синяя вода.

Мне города являются во сне,

Похожие на маленький мой Киев,

И все таки немного не такие.

В них что-то есть. Они созвучны мне.

Я тоже снюсь кому-то по ночам

В далеком царстве сосен и метелей,

Добрей и чище, чем на самом деле.

Пусть много городов приснится вам.

***

 Словно Отечество, или отчество,

Или легкий утренний сон,

Я храню свое одиночество,

Мой единственный бастион.

В этом мире легко и прибыльно

Раздарить себя по частям,

Чтоб доверчиво белки прыгали

На колени моим гостям.

***

 Все по годам: восторженность,

Потом трезвый расчет.

Вложена осторожность

В глубокие складки щек.

Потом простота и строгость —

Уже ни к чему игра,

А после идет жестокость —

Последняя наша грань.

Бессильная и тупая,

Как ломота в висках.

Жестокость наступает —

Значит, и смерть близка.

***

 Ветер с Востока

побеждает западный ветер.

Ветер с Востока

пахнет кровью

и волосы треплет убитым.

Умирают отцы и растут молчаливые дети.

И готовятся к битвам,

безнадежно проигранным битвам.

Ветер с Востока,

Грозный ветер степей азиатских,

Черный ветер измены,

который не знает пощады—

Милая, что ты, не надо, не надо бояться,

Мы умрем, взявшись за руки,

я тебе обещаю.

Городам не спастись.

Их пронзит изначальная зависть

Отдаленных селении, где пыльная стая акаций.

Наши книги сгорят.

(Я не плачу, тебе показалось.

Просто ветер, и глаза на ветру слезятся).

* * *

      Прощай, и если навсегда,

      То навсегда прощай.

                Байрон

Прощай, и если навсегда,

То навсегда прощай.

Погасла в утренних лучах

Любимая звезда.

Я знаю, вечером опять

Появится она

И будет как всегда сиять

На уровне окна.

И будет на луну скулить

Дворовый старый пес.

Я буду вечером вдали

За много сотен верст.

Прощай, мой дом, моя звезда,

Мой бедный отчий край.

Прощай, и если навсегда,

То навсегда прощай.

* * *

 Язык не может сразу умереть,

Скоропостижно люди умирают,

Но медленно озера высыхают,

И тихо высыхают русла рек.

Язык заброшен, но ни днесь, ни впредь

Своей вины ничем не искупить нам.

В ночной тиши за горло схватит бред,

И днем самих себя нам будет стыдно.

Он бьется перепелкою в сетях,

Расставленных вечернею газетой,

И вспыхивает пламенем в стихах

Тычины — гениального поэта.

Язык не может сразу умереть.

* * *

 Уходят люди от меня.

Поочередно и попарно.

В песке их ноги утопают,

Их голоса вдали звенят.

И чайки плачут о разлуке

На незнакомом языке,

И ветер слизывает лунки —

Их отпечатки на песке.

Нет, нет, неправда, это я

Ушел по синему гудрону,

Где тополей седые кроны

Стоят на страже по краям.

Ушел туда, где небо чисто,

Где травы бережно хранят

Июльских запахов горчинку…

Уходят люди от меня.

* * *

Дарница вскрикнет испуганной птицей,

В белых днепровских песках притаится.

Ночь наступает великим потом —

Словно орда подступает с Востока.

Пляшет в степи половецкое знамя —

Сосен и дюн коллективная память.

Хрипло и грозно горланят татары —

Белых массивов ночные кошмары…

Полночь клубилась, и полночью этой

Что-то творилось со мной и планетой.

Прошлое с будущим плавилось в слиток

Новых смертей и последних попыток.

Черный песок был рассыпчат и влажен,

Грязный рассвет начинался над пляжем.

Все позабуду. Но врезались в память

Запахи трав над речными волнами.

Полночь, в которой сплетались столетья,

Ночь, что казалась последней на свете,

Скудное утро и два силуэта,

Неразделимых, как грех и расплата,

Черная лавра на фоне заката.

* * *

На деревенском кладбищем кресты —

Граненые дубовые поленья.

Глубокие, похожие на шрамы,

Кривые буквы скупо сообщают:

Иван, Петро, Христина, Евдокия.

Стоят две даты по краям креста.

И все кибернетические коды,

Громоздкие расчеты траекторий

Для бомб и баллистических ракет

Поместятся в короком промежутке

Меж этих двух четырехзначных чисел.

Я пробую представить эту смерть —

В углу, под образами, а сорочка

Бела, как сахар, и чиста, как смерть.

И все село приходит хоронить,

И все село приходит помянуть

Стаканом самогона. Я припомнил

Особый терпкий привкус самогона

И понял я, что это — привкус горя,

Неповторимый аромат беды.

* * *

Игра в слова — нелегкая игра.

Здесь правила таинственны и строги.

Лишь поначалу кажется, что строки

Соскальзывают с кончика пера.

Мы так спешили в этот шумный цех

Где вечный праздник, вечное веселье.

Теперь у нас не комнаты, а кельи

И горький хлеб у нас, и горький смех.

* * *

Что вам воркует Воркута?

Смелые, красивые, большие.

На какой окраине Росси

Вмерзнет в нары ваша доброта?

Ни спасти, ни спрятать не могу —

Только указать, в каких селеньях

Будете промерзшие поленья

Поливать соляркой на снегу.

Только предсказать, в каком году

Ваши жены снова выйдут замуж.

Только очертить предел тоски…

Полночь цедит каплями беду.

Ночи нет конца. Разлука на ночь

Выморозит инеем виски.

 Октябрь

И вовсе не от холода продрог я,

И не от ветра на щеке слеза,

А потому, что с неба смотрят строго

Холодные глубокие глаза.