Светлана СКОРИК

 О творчестве Михаила ПЕРЧЕНКО
Тема осени в поэзии – клад неисчерпаемый, сокровищница, дань которой отдало не одно поколение поэтов. Не претендуя на обзор всей поэзии, возьму лишь одного поэта и одну его книгу, но зато она целиком посвящена осени, её красоте; и осени жизни – в том числе. Мне хочется показать, как изменилась поэзия осени со времён классиков, что нового внесено в эту тему современной поэзией и что до сих пор связывает её с традицией Пушкина. Итак, образ осени в книге запорожского поэта Михаила Перченко «Осенняя  пора» (Киев, 2016).
Почему я взяла для своего анализа именно этого поэта? Потому что мало у кого из русских поэтов есть отдельный сборник, посвящённый осени, тем более – философии осени.  Но и не в меньшей степени потому, что Михаил Перченко – очень современный поэт, в прямом значении этого слова. Рождённый в 1942-м, он всю свою творческую жизнь посвятил испытанию новейших методов современной поэзии, их проб и поисков – на своём опыте, и в нём как в капле воды отразились их тенденции и удачи. И то, что всего за несколько лет до своего 80-летия он опубликовал поэтический сборник на тему осени с явной аллюзией на подведение творческих итогов жизни, – замечательная возможность как взглянуть на эти итоги, так и посмотреть, чем же отличается современная поэтическая кухня, насколько далеко ушла она со времён Пушкина, что для неё характерно. Ведь не секрет, что далеко не каждый читатель (и писатель) разбирается в особенностях современных направлений в поэзии и может отличить тупики от магистральной линии, а дерзкие прорывы в лабораторию поэзии будущего – от ошибок.
 
1. ОБРАЗ ОСЕНИ
 
С кем ассоциируют осень современные поэты и поэтессы? Если брать широко, в общей массе, присутствующей в Сети, то по преимуществу, увы, вовсе не с торжественной, пышной красотой, как у Пушкина, и тем более не с вечной загадкой жизни и смерти (фактически – философской поэзией), как у Тютчева. Осень обычно – либо жалкая старуха, либо разгульная девка. Причём, этот подход свойствен, в том числе, и тем авторам, кто пишет в традиционной манере, и пишет сильно.
Теперь посмотрите, сколько разнообразия и неожиданностей в осенних ассоциациях книги «Осенняя пора».
Вот типичный подход к этой теме (как говорится, ничто типичное человеку не чуждо):
 
Осень – бесстыжая девка –
Сбросила тяжесть одежд.
 
И этим, собственно исчерпывается дань шаблону. Ведь на самом деле «девка» у автора получается такой же глупой и верящей в чудеса девчонкой, как и дожившие до глубокой старости старики:
 
Вот оно, чувств чародейство,
Голое чувство надежд, –
Длится бессрочное детство
В жажде чудес.
 
Ветви руками в замахе
Пали на плечи зимы.
Ветром надежды пропахшие
Осень и мы...
 
Такой тёплый-тёплый, уютный и душевный образ. Ничего общего с разгульными красотками Осени в Интернете.
Даже традиционный образ отталкивающей старухи у Перченко превращается в живую и вовсе не лишённую человеческой теплоты фигуру нищенки-побирушки:
 
Нищая в былом своём богатстве,
Растеряв последнюю  листву,
Ты приходишь в души побираться,
Словно в храм к распятому Христу.
 
Я не ждал тебя, я думал: лето.
И не заходи, вот так и стой в двери.
Мне, похоже, ничего уже не светит;
И не приукрашивай, не ври.
 
Ты пришла, ещё стыдясь, и просишь.
Я тебе копейки не подам.
Я тебе уже не верю, осень,
Как не верю собственным годам.
 
Подвела меня ты, осень, подвела,
Величальной песней беспечальной
Нашептала, нагадала, наврала. –
Что же ты молчишь, не отвечаешь?
 
Если вы интересовались диалогами в поэзии, то знаете о таком понятии как амебейная композиция – чередование вопросов и ответов или просто реплик двух героев. У автора «Осенней поры» ни то, ни другое, он и тут верен себе и изобретает свой собственный велосипед. Везде и во всём ему нужно испытать поэзию на прогиб, продавить, прощупать, усовершенствовать, приспособить к себе и своему видению. Потому и амебейная композиция у него – вроде бы разговор с Осенью, это диалог, но реплики нищей не приводятся дословно, а понятны из ответных реплик поэта.
Вы только настроились на образ побирушки – а перед вами возникает честно-благородная вдова:
 
Вдовой – берёзка в золотом уборе.
Всё в прошлом – радости и горе, –
И в тягость мудрость и года.
 
Вдова?! Не верьте: морочит! Пусть снимет личину и покажется во всей красе:
 
В окошке осень –
Рваная коза...
Коза кудлатая, рудая,
Не устают тебя доить.
Ты всем, кто любит осень, 
                                даришь
Стаканы полные свои.
 
Видали вы такое?! Я – нет. Ни в одном стихотворении, ни у одного поэта осени как рыжей козы ещё не встречала. Такой смешной, нелепой, с чистой душой и кудлатой шевелюрой. Готовой на настоящую жертвенность, а получающей плевки и издевательские взгляды. 
 
Ах, сколько в этой
Козе тоски!
Висят над миром
Её соски. 
 
Собственное, своё, оригинальное видение, неограниченный диапазон ассоциаций, причём самых невероятных.
Была коза – стала девица: «Дрожит берёзка девицей в исподнем».
А в следующем стихотворении уже и девицы нет, куда-то делась, налицо – только томная перезрелая дама бальзаковского возраста:
 
Станция «Осенний сон»,
Отдых. Бархатный сезон.
 
От бальзаковской дамы небольшой естественный переход – как мостик перейти, к примеру, – и появилась сладкая грёза любого мужчины:
 
И осень тянет ко мне
Обнажённые руки тополей,
Как любовница.
 
Ей ничего уже не жаль,
И ничего она не прячет.
Её такой я в жизни ждал
Так жадно, как игрок удачу.
 
Но грёза грёзой, удача удачей, а останавливаться только на сладостях для мужчины как бы и не по уровню, надо осваивать выси – дворцовые апартаменты, вернисажи... а там и до актёрских подмостков недалеко. Сыграть же можно – даже в пророка!
 
Осень – выставочный зал,
Весь в излишествах барокко,
Осень – пристань и вокзал
Для пророков и пороков.
 
Однако рваться в пророки хоть никому и не запрещено, а выйти в них – нипочём не дадут. В очередной раз окажется, что и то была грёза, оптический обман, иллюзия, сотворённая падшим ангелом:
 
На всю листву в последний раз гуляя,
Она как бес с прорвавшихся небес.
 
Мне лично особенно по душе пришёлся образ девочки-подростка, невинной и чистой, такой как Сонечка Мармеладова у Достоевского:
 
И каждый раз, как девочка святая,
Вновь оголяя тела бересту,
Она дрожит, за каждый лист хватаясь,
Опалы слёз стекают по листу.
 
А ещё – уже не литературная, а историческая реминисценция, Жанна д’Арк:
 
И, рыжая, в доспехах, на коне,
Неистовая – одного у Бога просит:
Дать ей желанную победу на войне,
Пусть безнадёжную, как осень.
 
Пусть облетит святая страсть листвой,
Пусть лету изменяет осень
И колос веры налитой
Серп месяца у неба просит.
 
Дай всем, кто для распятия готов,
Короткий вскрик копья, костров объятья...
О, Франция, не торопи судьбу, постой,
Дай перед смертью девушке прибраться.
 
Удивительное сравнение: «Пусть безнадёжную, как осень». Осень, мы знаем, безнадёжна, ведь её диагноз – зима. Но и у Жанны д’Арк есть такой безнадёжный диагноз, и это – король, тот самый будущий король, за которого она сражается и который побоится вызволить её из лап инквизиции. Но догадаться построить такую ассоциацию мог только Перченко. Впрочем, как и следующую сложную метафору: «И колос веры налитой серп месяца у неба просит». Колос веры Жанны д’Арк в свободную великую Францию просматривается, но ведь он просит (просит!) себе... серп? 
А ведь этот исторический парадокс и есть один из законов жизни... Когда герой, совершив очередной свой подвиг, будучи, в отличие от Геракла, смертным человеком, устаёт, а вместо передышки получает угрюмые, завистливые лица с подозрительным взглядом сверлящих глаз тех, для кого он этот подвиг совершает, он может и не хотеть, может даже не осознавать, что ему хочется отдохнуть от всего своего окружения, но это так. А окружение можно переменить – только расставшись с декорациями данного воплощения.
Собственно, осень и есть приглашение уйти:
 
Осенние кресты – печаль разлуки,
Знак указующий в конце пути.
Осенние кресты – раскинутые руки –
Как приглашение уйти.
 
Но уходить бы лучше – не доживая до маразма, на пике своего взлёта, когда раздаёшь всё, что накопил, всю свою мудрость и опыт. (Если, конечно, есть кому раздать, – вернее, есть готовые принять, а то ведь по-разному бывает...).
 
В сердце растёт благодать.
Солнца последний взгляд
Жаждет осень отдать,
Тянется к тем, кто ей рад.
 
Всё отдавать до последнего –
Осень, такой твой удел.
Голое тело осеннее –
Жертвенный беспредел.
 
Да, это далеко не «разгул» и бессовестное обнажение. Скорее можно сравнить с юношей – богатым наследником, – раздавшим всё имущество и пошедшим за Христом. Или даже со святым, отдающим людям частицы великой Истины перед уходом:
 
Осень пришла на землю
Жёлтою тенью креста
Всех осенить, кто ей внемлет.
 
Но и тогда, когда осень у Михаила Перченко – великая грешница, она у него одновременно – образ Святой Руси:
 
В ней зрелость, мудрость –
И хмельной разгул.
Уже прощён Иуда,
Слова упали с губ.
 
Она уже распята
На собственном кресте,
И горестна расплата
За жизнь не во Христе.
 
И вся она, земная,
Легко несёт свой крест
И, умирая, знает,
Что Бог её воскрес.
 
Образ воскресающей, вечной Природы и наших предков, истово её почитавших. Понимающих, прощающих, сочувственных, готовых и на собственное покаяние. Вовсе не таких, в каких стремительно превращаемся мы...
Думается мне, если бы после польского нашествия вкупе с Лжедмитрием и доблестным запорожским воинством, опустошённая и разграбленная, униженная Русь села посреди Европы в позе всеми обиженной страдалицы, возопила, что она ещё не умерла, начала расцарапывать, бередить свои раны и проклинать вместо того, чтобы восстанавливать порушенное и заново строить отношения с соседями, недалеко бы она ушла...
 
Здесь самое время перейти к теме старости и мудрости, с которой можно сравнить осеннюю пору. Человек ещё жив, хотя время изрядно его пожевало; ещё горяч, хотя кипевшие страсти изрядно его обожгли и причинили серьёзные раны; ещё мечтает что-то успеть из задуманного, ведь не зря же он накопил столько опыта и знаний, породил столько свежих идей... а зима уже на носу. Не может быть, я ведь только что был полон сил! – недоумевает он:
 
Клин за клином унесло мечты.
Думал,  век мой вечно будет длиться –
Он же – вот те на! – уже впритык.
 
И эта история вечна, как мир, и заново происходит с каждым, потому что ощущение, что тебе начинают изменять силы, всегда приходит резко, внезапно, без предупреждения. Болезни болезнями, не они определяют старость. Болеть можно и в детстве, и в молодости, и в зрелые годы, болеть серьёзно и сильно, а потом опять выздоравливать и как ни в чём не бывало лезть в гору. Вовсе не болезни говорят о старости, а вдруг сваливающееся чувство ограниченности. Человек начинает чувствовать свой предел. Раньше он мог пить – с размахом, гулять – с размахом, дерзать – с размахом. С размахом и   творить – истово, поглощённо, мешая день с ночью, до утра. А теперь чувствует, что есть предел, есть граница, есть очень жёсткая узда, тиски неумолимые, сдерживающие и «не пущающие». Он словно потихоньку забывает, как это – летать... Именно потихоньку, но в то же время это для него совершенно очевидно, наглядно и страшно: «Сосредоточенность мне не даётся», «Взгляд где-то, он рассеян», «Почти болезненность, боязнь финала, безумных планов, истовых идей», «У слова, цветного вначале, на завтра – седая зима». Идёшь-идёшь, вдруг раз – и чувствуешь, что не в силах сделать и шагу. Бредишь каким-то новым проектом, строишь планы, делаешь наброски, вдруг раз – в голове туман, в руках слабость, настроение – вдребезги. И как тут что-то начинать?
Сначала паника. Кажется, что земля плывёт под ногами, а мир встаёт на голову. Как, мне же вчера было пятьдесят, я ещё ого-го! А после «ого-го» незаметно прошёл ещё десяток лет, а то и два, а то и три – фактически целая жизнь от рождения до зрелости! – так чего же ты твердишь про «вчера»? Не вчера тебе было пятьдесят, потому о каком «ого-го» можно говорить...
 
Потрясающе неожиданен у Перченко образ осеннего леса в виде рыбы, которую разделывают, потрошат, постепенно и мучительно лишают жизни, образ жестокий, но жизненно правдивый и буквально врезающийся в сердце:
 
Засыпан перламутром хмурый лес,
И трёт трава ослепшие глаза в ней.
Ледком прихваченный порез
Кровится болью расставаний.
 
Лежит земля разделочной доской,
Трепещет рыбы вспоротое брюхо.
 
И вот, понимая, что речь однозначно идёт о его старости и что к этому необходимо привыкнуть, поэт начинает подводить итоги.
 
Крыт сарай золотым листом.
Это осень – бесплатный кровельщик.
Жизнь всю жизнь оставлял на потом,
Ни черта я сегодня не стоящий...
 
...Снова осень в привычном обмане.
Что, добыча твоя не та?
Что возьмёшь с меня – в каждом кармане
Лишь осеннее злато листа!
 
«Ни черта я сегодня не стоящий» и «никем в этой жизни не ставший» – страшный приговор для уже даже не пожилого, а старого человека, не имеющего запаса времени и сил, чтобы успеть взяться за ум и хоть чего-то добиться.
От ощущения загнанности больнее воспринимаешь слова знакомых, которые, может, и не хотят обидеть, а просто привыкли говорить с тобой прямо и резко и не делают скидки на возраст. Начинаешь сторониться энергичных и успешных людей, чьи успехи тебя подавляют и заставляют почувствовать, что тебе за ними не успеть. Нет, ты не обижаешься и не завидуешь – это разрушающие чувства, а ты и без того, сам собой разрушаешься; ты просто замыкаешься, удаляешься, становишься каменным, бронебойным, закованным в броню отчуждённости:
 
Я постепенно привыкаю к старости.
Я становлюсь степенней и мудрей.
Я берегу себя от жизни и усталости,
От доброты, от песен, от людей.
 
Прощаю слабость и провалы воли,
Ошибки, неизбывную вину.
От страсти, радости и боли
Напяливаю на себя броню.
 
Это и есть начало обретения мудрости. Ещё не мудрость, нет, и не факт, что она вообще придёт. Как говорил Михаил Жванецкий: «Мудрость не всегда приходит с возрастом. Бывает, что возраст приходит один». Но если наступает такой период, когда прощаешь всё и себе, и людям, значит, маразм может тебя и обойти. Он редко уживается рядом с душевным самокопанием, а раскаяние и примирение – это вообще не о нём. Какой ещё Альцгеймер, если у тебя просветление, довольство собой и обстоятельствами, способность совершать маленькие продвижения и извлекать из жизни маленькие радости! Ведь главное, что ты жив! «Всё, что сгорело, более не ранит. Любовь, ты на свободе – даже ты», «И листья дарят ритм покою, и чувства зрелы и чисты».
 
Лист упал? Это мир мой упал!
Да, красив – золотисто-багровый.
Дождь, как Божья роса, – ослезнённый опал –
Отмывает от грима и роли.
 
Другое дело, когда и в старости сохраняется нетерпимость, недовольство, озлоблённость. Такого старика будет постоянно раздражать всё вокруг – люди, обстоятельства, страна и времена, будет казаться, что все ополчились против него. Загнанный самим собой в угол, человек становится нравственно глухим и слепым. Вся душа содрогается в пароксизмах отчаяния, ожесточения и бессильной злости, злости на себя, на людей, на целый мир, даже на Бога – которого, впрочем, безумец не признаёт, хотя и упрекает в своих несчастьях (непоследовательность – тоже признак глупости).
 
В прелости влажной лесной,
Мокрый до нитки, хоть выжми,
Щупает палкой слепой
Четыре стороны жизни.
 
Как слепой щупает палкой дорогу по всем направлениям – по всем сторонам света, – так  исходящий злостью, завистью и отчаянием старик держится за воспоминания в надежде обнаружить ту спасительную луковку, ухватившись за которую, вышел из ада скупой из православной притчи. А была та луковка однажды в жизни сделанным им добрым делом – подаянием луковицы просящей милостыню нищей старухе. Найдётся ли и у этого старика подобная «луковка»? Сделал ли он какой-то вклад в нужное дело, принёс ли общественную пользу? Или была вся его жизнь пустой, в угоду себе самому и своим страстям и амбициям?
Каков образ, а?! Слепой, щупающий палкой всё вокруг себя и не понимающий, где он очутился, что перед ним и почему, – олицетворение старика без мудрости, без душевной ясности, без примирения с миром и с Богом.
Потому гораздо мудрее поступает тот, кто прощает себе свою старость, морщины и упадок сил. Как мудро звучит примиряющая мысль: «Ведь в старости мила одна отрада – следить полёт освобождённых птиц». Вот потому и отлетают изжившие себя чувства («страсти, радости и боли»), потому и умирает прощённая самому себе вина, «слабость и провалы воли». Уставший от жизни человек бережёт себя даже от общения. Даже оно ему уже в тягость: «Я берегу себя от жизни и усталости, от доброты, от песен, от людей». Теперь куда важнее – заглянуть в себя, переосмыслить в ней всё, очиститься, приготовиться к уходу.
А ещё важно – жить светло и не впустую, отдавая близким душевное тепло, ласку и заботу, а стране – свои знания и опыт:
 
Мой голос, падая, не слышен,
Как осени летящий лист.
Хоть осенью ты в кроне лишний,
Лист золотой, упасть не торопись....
 
...Работа Родине во благо –
Наивная, быть может, вера в то,
Что пот твой – это влага
Полям пшеницы золотой.
 
Счастлив тот, в ком до конца горит желание приносить пользу! Хоть чем-то. Хотя бы мудрым словом. Хотя бы пробами поделиться с другими своим светлым, примирённым взглядом на жизнь, хорошим настроением, сочувственным и тёплым словом, воскрешающим у собеседника надежду. 
 
Тихо, тихо... Давай подождём,
Под красотою душу чистя.
Я так люблю под осенним дождём
Слушать и слушать листья.
 
И горе тому, кто может разделить с людьми только раздражительность, душевную опустошённость и неприятие мира вокруг.
Ведь только оглянись! – это же совершенно пушкинская осень, торжественная пора, венец и слава прожитой тобой жизни, пусть не прогремевшей, но принёсшей твоей стране нужные плоды, возможно, даже весомые. Вокруг – новая поросль молодых деревьев, которые завтра будут продолжать твою жизнь, по-своему, совсем по-другому, но ведь для твоей страны, а то и для всей Земли. Разве это не радость? Разве ты хотел бы забрать всё человечество туда, где мрак и зубовный скрежет? Нет, жизнь увядает, но она же и заново расцветает, она не может умереть, как не может умереть ничто значимое, духовное, продолжающее приносить плоды и двигать эволюцию вперёд. Каждый способен пригодиться планете ещё на какое-то время даже после ухода, если оставляет за собой сделанные дела,
 
Чтобы сквозь холод сугроба
Ухом промёрзшей земли
Слушать, как клёво 
              в клювиках копят
Вёсны в снегу снегири.
 
К тому же... а вы уверены, что жизнь в вас полностью иссякнет, если закончится эта ваша конкретная жизнь? Вы уверены, что после зимы не наступает весна, что сбросивший всё с себя и совершенно замерший на зиму дуб не почувствует весной воскрешающее движение токов по своему стволу? Да будет вам по вере вашей...
Тогда хотя бы насладитесь последним пиршеством Природы, вечной и прекрасной, умирающей, чтобы заново родиться! Настоящий пир для души и разгул для очей.
 
Осенний шелест листьями мерцает,
Продрогший лес вздыхает и молчит,
А паутина солнце собирает,
Паук затих, и осень ворожит.
 
2. ПОЭТИЧЕСКАЯ КУХНЯ
 
А теперь, когда мы уже в общих чертах представили образы осени в поэзии Михаила Перченко, давайте более пристально взглянем на характерные черты его творческой манеры – сложной, неоднозначной, но потрясающе живой, не искусственной, не надуманной; идущей от мысли, но подхваченной огнём ассоциаций; закрученной в спираль – и всё равно рассыпающей вокруг искры музыкальных созвучий, ярких красок, неожиданных, совершенно чудесных метафор.
Я не буду въедливо делать анализ каждого стихотворения, разбирая построчно, просто в каждом покажу маленькие изюминки, на которые вы почти наверняка не обратили внимания, – увы, так часто бывает...
 
Что удивляет в стихотворении «Осенний шелест», так это смелость автора, который не побоялся всю первую строфу построить на глагольных рифмах. Сейчас «эстеты от литературы» закричат: фу, какая гадость! Я сама не жалую глагольные и вообще грамматические рифмы, но... бывают исключения. И это как раз тот случай. Поэтому нельзя сказать, что если в стихотворении встретились глагольные рифмы, значит, автор не способен взять высоту. Как раз Перченко-то экспериментирует с рифмами по полной, даже наоборот – перехлёсты случаются, и нередко. Но вот здесь эти самые злосчастные глагольные – просто прелесть, они как влитые становятся в строки по своей смысловой необходимости! 
Подумайте над этим на досуге. А может, этот эффект оттого ещё возникает, что у автора каждая строка – это целый образ, а то и два? Строфа насыщенная, даже переполненная образами... Они захватывают воображение целиком.
В первой и последней строфах есть такой редкий современный приём, как катахреза, один из двух главных видов которой – случаи совмещения, смешения пространственно-временных понятий или различных видов ощущений (зрение, слух, осязание и т.д.): «Осенний шелест листьями мерцает» (зрительно-слуховое смешение), «Зима в промозглости слышна» (температурно-слуховое), «И мокрая желтеет тишина» (зрительно-слуховое). 
А «мокрая тишина» – это уже не катахреза, но обычная метонимия. Перенос свойств с прошедшего дождя на опавшую и успокоившуюся листву. Такая же метонимия  и в строке «А паутина солнце собирает» – собирает, конечно, не солнце, а капли тумана, в которых отражается солнце.
Здесь же встречается интересный случай обыгрывания поговорки (аппликация): «На всю листву в последний раз гуляя» – об осени. Обычно говорят «на все деньги» или – чаще – просто «гулять на все», а у Перченко – «на всю листву».
Замечательна метафора «паутина отшептавших уст» – трепетный, пронзающий сердце образ увядающей женщины.
И хочется отметить интересную характеристику осени, которая редко понимается читателями из-за возникшей здесь, к сожалению, слишком уж сильной инверсии:
 
Она – для тех, кто глубиной отмечен
С поэзией сравнимых чувств.
 
Осень отмечена глубиной чувств, которые можно сравнить только с поэзией, – разве не прекрасно сказано? Вот только из-за такого расположения частей речи смысл обнажается с трудом.
Автор умело пользуется звуковыми совпадениями (аллитерациями), пересыпая строчки звуками «ш» и «ж», чтобы создать впечатление шелеста и лёгкого ветерка, а несколько раз встречающиеся начала слов с про- (продрогший, прорвавшихся, промозглости) усиливает чувство конца, замирания и отмирания, поскольку эта приставка характерна для свершившегося действия.
 
«Осенний сарай» – пример редкой органичности в слиянии строф, каждая из которой имеет свой размер. Обычно если идёт полная анархия с размерами (полиметрия), это выглядит неестественно и портит впечатление. Но не здесь. Опять отвлекаешься, но уже не столько на образы, сколько на колоритную разговорно-сниженную лексику («ни черта», «вдрызг», фразеологизмы «лезть на рожон», «что с меня возьмёшь») и интересные поэтические приёмы.
Первую строка «Крыт сарай золотым листом» – редкой формы метафора на грани прямого и переносного значений, т.н. симфора. Её можно понять и как то, что сарай покрыт осыпавшейся листвой, и как то, что кровельщик покрыл его, подобно куполу храма, золотым листом.
Через всё стихотворение проходит психологический параллелизм – сравнение себя с осенним деревом («Ах, деревья, и я такой же»). И тут же случай обратного параллелизма – сравнение осенних деревьев с собой, что сразу превращает этот приём в олицетворение:
 
Ах, корявые, голые, чёрные, 
Вы, деревья, красу растерявшие,
Поглупевшие, не учёные
И никем в этой жизни не ставшие!  
 
А в самом конце симфора приобретает переносное значение и превращается в прямую метафору «злато листа»:
 
Что возьмёшь с меня – в каждом кармане
Лишь осеннее злато листа!
 
В фонетическом плане здесь преобладают каркающие и гУлящие (как у горлиц) звуки: сочетания «кр-кор-кар» и «гл-гол».
Отметим ещё очень точные рифмы, кстати, не являющиеся грамматичными, а также: 
– один случай с новой рифмой «кровельщик – стоящий», когда неточное совпадение согласных в ударном слоге компенсируется  точным совпадением заударного пространства в конце слов;
– рифму с усечением согласной «р» в одном из слов рифменной пары «чёрные – учёные».
 
«Ветер ножевой» – очень интересное стихотворение. 
В стихах допущена такая провокационная рифма, как «равнодушный – душманить», где совпадают не ударные слоги, а ударный и постударный, что, конечно, не преступление, а поэтическое дерзание, доходящее почти до красной черты. Это так называемая рифма с перемещением, о которой не каждый слышал и не каждый применяет. Да и мало кто из читателей обладает таким тонким поэтическим слухом, чтобы в подобной паре эту чрезвычайно тонкую, изощрённую рифму расслышать, а потому обязательно будет воспринимать как отсутствие рифмы. 
Есть прекрасная парономазия (близкие по звучанию, но далёкие по значению неродственные слова) в строке «Душить, заламывать, душманить», в которой, кстати, одновременно присутствует великолепный   авторский неологизм «душманить». Мы знаем слово «душман», оставшееся в русском языке после афганской войны. Перченко произвёл от него самостоятельный глагол, достойный войти в речь.
А вот и поэтический афоризм – вполне крылатая фраза:
 
В незатухающую боль
Лишь смерть приходит как спасенье.
 
Удивительно глубокая мысль: только незатухающая боль помогает справиться с собой, со своим мятущимся и неуёмным характером, порывистым, разбрасывающимся порой на ненужные дела и поступки, напрасно погубленное время. И именно сильная не проходящая боль помогает примириться со смертью, потому что последняя действительно становится единственным спасением.
Отметьте для себя ещё аллитерацию «зл» в рядом стоящих «злой» и «заламывать».
 
«Осеннее» – красивая образность, интересно смотрится явно украинское словечко «купы» (т.е. кучки – в данном случае листьев) рядом с глаголом «откупиться». 
Я не сторонница избегания слов с местным колоритом, когда они не назойливы и сливаются с окружением своей фонетической составляющей.
Мешает только явный алогизм в конце: «Ей не вернуть прошедшую весну, от молодости ей не откупиться». По смыслу-то осень не может откупиться как раз от старости...
 
«Обманула меня осень» – интереснейший разговор с побирушкой-осенью, в котором важно отметить некоторые детали. В частности, силлепс – редчайший приём! «Облетают, облетают дни и листья, клин за клином унесло мечты». Соединение в единое словосочетание – с помощью союза – двух слов, одно из которых используется всегда только в прямом, а другое – только в переносном значении. Или одно из которых конкретное, а другое абстрактное, как в данном случае («дни и листья»).
В стихотворении подкупает живая разговорная лексика: «Подвела меня ты, подвела», «Я тебе копейки не подам», «Мне, похоже, ничего уже не светит. И не приукрашивай, не ври», «Думал,  век мой вечно будет длиться – он же – вот те на! – уже впритык». В этом же юмористическом ключе выдержано и бессоюзие (асиндетон) «Нашептала, нагадала, наврала». Но особенно строфа:
 
В планах у меня на завтра
Уйма дел – ещё на жизнь.
У меня ещё на ужин завтрак,
Не мешайся, осень, отвяжись.
 
Во-первых, здесь просматривается прекрасная аллитерация «ум»: «уйма – у меня» в начале соседних строк, тем более что рядом «Я не ждал тебя, я думал: лето» («думал»), а во-вторых, колоритный и забавный алогизм (в данном случае не как не ошибка, а как приём) «У меня ещё на ужин завтрак».
Стихотворение переполнено крякающими, грюкающими и хрюкающими звуками (хр-кр- гр-вр-тр-мр), что усиливает шутливость интонации.
А посмотрите, какая красивая внутренняя рифма: «Величальной песней беспечальной»!
Досадно, конечно, что попалась бедная рифма: «лето –   светит» (не совпадает ни начало, ни окончание), но, с другой стороны, меняя строку, было бы жаль избавляться от уморительных и очень нужных здесь разговорных выражений, пропал бы весь эффект задушевного разговора. Мне кажется, если на сборник попадается пара-тройка рифмоидов, которые не заменены из-за риска упустить важное содержание или эмоциональный эффект, ничего криминального в этом нет. Плохо, когда это правило, а не исключение.
 
«Печать печали» не ради красного словца заявлена в подзаголовке как «шесть осенних листьев» – это редкие ныне фигурные стихи, строки которых расположены так, чтобы контуры текста имели очертание какой-либо фигуры. И налицо шесть строф, построенных в виде листьев по форме. Но эти стихи отличаются не только формой, и даже главным образом не формой. В них столько томительной музыки и плачущей горько-сладкими воспоминаниями души... Не случайно их положили на музыку и уже поют. Они музыкальны уже самой фонетической основой.
Первый лист – сплошные шелестящие «жи-ши», не говоря уже о прекрасной аллитерации: пара «осипших – осыпавшийся» (ос-пш) в центре 2-й и 3-й строк, прямо друг над другом.
Второй лист – это:
– звучная аллитерация «печа» в начале двух рядом стоящих слов: печать печали; 
– своеобразный фонетический омоним в рифменной паре «ногой – нагой» (ведь безударный первый слог в «ногой» тоже слышится как «на»); 
– наконец, преобладание в словах очень мягкой, влажной, льющейся «ли», которая с этой строфы идёт уже до самого конца. Так льётся с деревьев золотое крошево, а с неба – настойчивый мелкий осенний дождик.
Кроме рифмы-омонима, в стихотворении есть прекрасная «новая рифма» «свита – свиток». Фактически это рифма с усечением, поскольку конечное -ок в безударном слоге звучит как -ак.
Есть и случай чрезвычайно искусной, хоть и неочевидной для многих, рифмы с перемещением: «листва – лиса», где совпадает не ударный слог, а предударное пространство. 
Стилю романса очень отвечает: 
– и лексика («уста», «падут», «благословим», «мой друг прекрасный», «нагой» вместо обычного «обнажённый» или «голый»), 
– и риторические восклицания-вопросы («Как мы шумели, как мечтали!», «И разве может быть напрасным кипенье этих юных лет?»), 
– и очень похожая на стиль романса образность («утро, светлое, как юность», а также «любви сиреневый рассвет» и «цветущей юности рассвет» – кстати, хороший пример эпифоры, т.е. единого окончания).
Но романс романсом, а благодаря добавлению толики современных средств и он разбавлен современным звучанием. Например, катафора (уточнение в виде местоимения, стоящее перед самим существительным) в строчках «И вот он под моей ногой, опавший лист». 
И какой современный, глубокий символ возникает в этой философской поэзии: от «в прах осыпавшийся свиток / шумевших в юности лесов» до «опавший лист – печать печали – как символ вечности нагой». Леса – свиток – печать на свитке – символ вечности. Вот вам и «фигурные стихи», вот вам и «романс»!
 
Очень люблю его лукаво-простодушное стихотворение «Снегири».
 
В этом движении древнем
Столько любви и надежд... 
Столько надежды на счастье,
Зимних предчувствий весны!
 
Стихотворение только началось – а уже встречается то ли анафора, то ли такая оригинальная, авторского изобретения симплока: вместо повторения первого слова из словосочетания в начале каждой фразы, а второго – в их конце автор повторяет словосочетание целиком, как это всегда бывает в анафоре (единоначатии). Такого объединения двух приёмов я не встречала. 
И здесь же – как будто мало было ему этого новаторства – «древнее движение»: эпитет, уводящий вглубь истории и в глубину женской психологии. 
А что вы скажете о «зимних предчувствиях весны»? Вообще-то обычная метонимия, речь, конечно, идёт не о «зимних предчувствиях», а о предчувствиях зимы. Но т.к. они стоят прямо перед «весной» и свойственны «весне», получается удивительное и редкое противопоставление «зимние + сущ. + весны» – и чем это не авторский вклад в оксюморон (сочетание контрастных по значению слов)?
Не могу не отметить и музыкальность, проявляющуюся в частых аллитерациях: то одиночных, в начале соседних слов («движении древнем», «чувств чародейство»), то превращающихся в фонетическую анафору повторы слога в соседних строках («ветви – ветром», «холод – ухом»), то комплексных, как «з-м» в «зимних – полубезумные», «сн» в «Вёсны в снегу снегири» и «к – клв» в «как кЛёВо / в кЛюВиках копят». 
А вы обратили внимание на потрясающе органический в этой строфе молодёжный сленг? И ведь нет больше в окружении ни одного сленгового слова – а всё равно очень уместно, потому что сама тема стиха – обновление, дерзание!
Вдумайтесь ещё, пожалуйста, в заключение:
 
Чтобы сквозь холод сугроба
Ухом промёрзшей земли
Слушать, как клёво 
              в клювиках копят
Вёсны в снегу снегири.
 
Я часто в своих статьях о распространённых ошибках говорю о недопустимости упоминания частей тела без особой в этом нужды. Поэзия буквально завалена избыточными, совершенно ненужными в окружающем их контексте «руками», «ногами», «грудями», «плечами», «щеками», «коленями» и т.д. Слишком часто это производит впечатление комизма, нелепости, отсутствия чувства меры и логики, чтобы можно было такие завалы игнорировать. Другое дело, когда подобные слова вводятся в контекст в качестве естественной, органической детали, например, в составе сравнения или метафоры. Как здесь: «ухом промёрзшей земли»! 
Ну, а ещё одну катафору («вот оно, чувств чародейство») вы уже заметили и сами.
Среди рифм есть как прекрасные случаи поглощающей рифмы («весны – сны», «зимы – мы»), так и косящая под неравносложную новую рифму с раздвижением рифменная пара «заМахе – проПахшие», которая, конечно, была бы таковой, но... если бы после приставок в обоих случаях стояло что-то одно – либо согласная «м», либо «п». 
 
Стихотворение «Ты плачешь, осень...» как бы распадается на две части из-за смены размера после первой строфы. Но полиметрия подкрепляется сначала сменой рифмовки с перекрёстной на параллельную («Повремени, не засыпай аллею, / попридержи листву на теле»), а потом своеобразной строфой, где к катрену с перекрёстной рифмовкой присоединена добавочная, пятая строка, рифмующаяся со второй. 
 
Ещё вчера, с залётным ветром в кроне, 
Порочная, стонала ты от нег.
Осенняя пора... Тебя уже не тронет 
Ничто. И только царский снег
Укроет плечи мантией на троне.
 
Полиметрия Михаилу Перченко как автору чрезвычайно свойственна, но чаще чем-то обоснованна или же – замаскирована. Вы только посмотрите, какое скопление приёмов именно там, где сменяется размер! Олицетворение «Попридержи листву на теле». Яркий эпитет в словосочетании «с залётным ветром в кроне». Анжамбеман (перенос) «Осенняя пора... Тебя уже не тронет / ничто», продолжающийся одновременно и метафорой, и симфорой «И только царский снег / укроет плечи мантией на троне», поскольку «не тронет ничто» можно понимать и в переносном смысле (отмирание чувств и желаний), и в прямом. «Только снег укроет плечи» – разве это не относится к глаголу «трогать»? 
А самые внимательные могут разглядеть и метонимию. «Царский снег» – почему царский? Потому что он накрывает осень царской мантией из  снега! Происходит перенос свойства с предмета (мантии) на явление (снег).
И сплошные аллитерации:
– ч-ча: плачешь, плеч, порочная, отчаянная, печаль,
– пл:  плачешь, с плеч, плечи,
– си: просинь, красивая,
– по: повремени, попридержи, порочная, пора.
Ну а то, что они часто расположены или рядом, или друг под другом, подсказывает нашему глазу и дополнительные смыслы, мы улавливаем образование нового понятия. Как здесь: «порочная пора». Слова, стоящие не рядом, но друг под другом в соседних строчках.
 
В произведении «То заливаясь багрянцем...» нехорошо, что чеченцам в целом, как народу, приписывается жестокость («Ослеплённый мщеньем чеченец / от крови багряной устал»), автор погнался за красивой рифмой и интересным сравнением. Но во всём остальном стихи всё равно замечательны, со свойственными творческой манере Перченко: 
– парономазией («казниться осенней казной»), звучащей, как фонетический каламбур; 
– подхватом (рифменным анадиплосисом) «Что понапрасну стараться, / казниться осенней казной»;
– прекрасной симфорой «Не выпросить света у черни», основанной на двойном смысле последнего слова (чернь как краска, цвет, и чернь как обезличенная толпа); 
– аллитерационным сочетанием «лич-чли» («личине печали»); 
– катахрезой «Размазана слякоть и тьма» (тактильно-зрительное смешение), 
– поддержанное следующей прямо за ней расширенной метафорой «У слова, цветного вначале, / на завтра – седая зима».
Не могу не порадоваться рифме с усечением и перемещением «устлав – устал». Отсечена конечная «в» и поменялись местами «л» и «а»: ла-ал.
А сколько разнообразия в фонетических находках: змеящиеся «з-зм», устилающие ткань стиха «уст-сту», покорные, мягкие «ли-ле-лё-ля» и цокающие, чёткие «че-чи-ча»... 
 
«Четыре стороны жизни» считаю не менее удачным произведением, чем глубоко символичные фигурные стихи «Печать печали». Здесь символизм вырастает уже до высоты мировой, общечеловеческой скорби. 
Олицетворение «осень заметает следы, осыпая листву на дороги» сменяется резким риторическим восклицанием с анафорой «До какой тоски, до какой беды довести способны итоги!». В этом предложении целых три «до» – в дальнейшем ими будет усыпано всё стихотворение, как лесная дорога красной рябиной... Не случайно прямо сразу это продолжается рефреном – повторением «дожди, да, дожди»: в нём ещё две «до».
 
И когда дожди, да, дожди горят –
Так слеза горит оголтело, –
Языки огня на костре шевелят
Голую душу без тела.
 
Заметили, какими фонетическо-риторическими восклицаниями «ого-го» усеяно поле поэтического текста? «Горят – горит – оголтело – огня – голую». Да, это аллитерации, но одновременно это выглядит буквально как ораторский приём, как изумление, доходящее до высшей степени ужаса. Потому и сопровождается повтор тоже очень эмоциональным приёмом, построенном на резком противоречии, контрасте, – оксюмороном «дожди/слеза... горят/горит».
Следующая за ним расширенная метафора – живописный, выразительный образ душевного ада – вот чем обернулись подведённые итоги жизни у старика, на которого не снизошла мудрость! Какие палящие «пал-лпа» проходят по ткани стиха, какие резкие «вж-шв» – как удары палки, какие слепые, оплывшие от дождя следы – эти настойчиво повторённые «сле»...
Недочёт лишь один – очевидный сбой ритма в самой первой строке «Когда осень заметает следы».
 
«Я люблю осень...» – яркий пример полиметрии, в данном конкретном случае вовсе не мешающей произведению. Распадающееся на три части с точки зрения размеров стихотворение смотрится единым целым, спаянным и очень оригинальным. Скорее всего, это случилось благодаря совпадению удлинённого размера 2-й и 3-й строк первой части (гиперметрия) с красивым образом, который они выделяют и подчёркивают.
 
Я люблю осень. Очень!
В лесах – негаснущих пожаров красота.
Мне нравятся её заплаканные очи
И рощи оголённой маята.
 
Тем более что и в следующей строфе есть одна строка с гиперметрией, а катрен усилен двумя дополнительными строками с теми же рифмами, что интересно звучит. А как непринуждённо звучит добавочное отрывистое восклицание «Очень!» и какую  прекрасную новую рифму оно содержит... 
Последние три строфы – одинаково короткие, чёткие, правильные.
Очень хороша симплока:
 
Глазами жёлтых мумий
Мерцает жёлтый куст.
 
 «Руси – гусей» – это замечательная диссонансная рифма. Полностью совпадают согласные в ударном и предударном слогах, различаются только гласные. К тому же ударный слог усиливается совпадением гласной в предударном пространстве, непосредственно перед ударной согласной. Такие рифмы – пальчики оближешь, цены им нет!
«Земная – знает» – т.н. новая рифма с раздвижением. Односложный и не совпадающий по звучанию безударный слог в конце рифмующихся слов в новых рифмах как бы «не считается».
«Распята – распЛата» – рифма с усечением «л» и чередованием а-я. К тому же, полностью совпадает и предударный слог. 
Вот только «мудрость – Иуда» подвела, хоть ударный слог и совпал, потому что «не считается» заударное пространство только тогда, когда безударный слог в конце краток, от силы в две буквы, причём гласные должны совпадать или быть близки. Здесь же в окончании -рость целых четыре буквы и гласная «о», в окончании -да – гласная «а». 
Это небрежно. Но может ли один формальный, не смысловой огрех испортить такое необычное произведение!
Прекрасна здесь и фонетика – треск уключин в разрезающей гладь пруда лодке (сплошные чередования хр-кр-гр-пр-мр-др), трубящие звуки отлетающих птиц (разбросанные там и сям «ру» или их раскатные «ра-ар»). И, конечно, многочисленные грустящие ассонансы (совпадение гласных) в словах с «у».
Ну а содержание – великолепное изображение Руси как с точки зрения естественных, природных примет, типичного осеннего пейзажа, так и, так сказать, экзистенциально. Дана философская суть Руси, её нравственность и широта души – от «хмельного разгула» до прощения Иуды и лёгкого принятия смерти, поскольку совершилось главное – «Бог её воскрес»).
 
«Осень» – всё стихотворение как единый образ Святой Руси: «Осень пришла на землю / жёлтою тенью креста / всех осенить, кто ей внемлет». Много олицетворений и метафор, а лично мне особенно нравится красочное сравнение «Синие ветви – как вены / голых руки и ступни», усиленное, как видите, аллитерацией «ве» в начале двух соседних слов.
Большая часть рифменных пар или очень точная, или находчивая, изобретательная. Неплоха рифма «последнего – осеннее», где усечена как «л» перед ударной гласной, так и «д» после этой гласной. 
Совершенно мастерский фонетический строй стиха:
– осеняющие опавшим золотом «осен»: осень, осеннее, осенить;
– жёлтые, дрожащие на ветру «ж»: жёлтою, жмутся, жаждет, жертвенный;
– веющие «ве»: ветер, ветви, вены, веник;
– и истекающие последними прощальными красками «ст-тс»: кустам, растёт, жмутся, ступни, листвою, стечёт.
 
В «Слепом тумане» поражает метафора «Стоит, застёгнутый на молнию по горло, дорогу потеряв, слепой туман». Такие метафоры – бесценное золото поэзии. Хороши и «Румяна листьев на морщинах скул». 
Образ тумана при чтении как бы раздваивается: на прямое олицетворение накладывается ещё и психологический параллелизм – «Туман в глазах твоих от расставаний». Туман пейзажа и туман в глазах того, кто теряет близких людей.
Обратите внимание на такое же, как в «Снегирях», смешение анафоры и симплоки: «Слепая осень в саване тумана» в первой строчке и «Дорогу потеряв, слепой туман» в самом конце. Поэт изобрёл собственный приём и продолжает ему следовать – значит, это не разовая, случайная находка, а примета творческого почерка.
Стихотворение печальное, ранящее. Грусть подчёркнута многократным ассонансом «у»: тумана, румяна, скул, пёструю, листву, заблудился, тут, ступив, сумрак, ума, застёгнутый, дорогу.
Стих полон аллитераций: 
– «сле»: слепая, слепой, ослепших, слёз – они рассыпаны по всему произведению;
– рм-мр: румяна, морщинах;
– сгр-спр-стр: сгребает, спрос, пёструю (чувствуете ощущение ступора, спрессованного отчаяния?);
– ум: сумрак, ума.
Именно то, что аллитерации эти стоят рядом, позволяет их и слышать, и видеть, а потому открывается зрячему глазу совсем уж потайное: «сумрак ума» в разнесённых на разные строки фразе. Потрясающая авторская находка!
Есть точные рифмы, есть изобретательная «волглый – горло», где не совсем точное во- и го- подкрепляются взаимозаменяемыми лг-рг («л» и «р» считаются в рифменной паре равноправными). 
«Скул – лиСтву» – рифма с перемещением: рифмуется не «су-су», а «ку-ву», а «с» стоит в обоих случаях в безударной позиции. То же относится к «расстаВАний – сТАе»: ва-та в ударном слоге, хотя глаз видит «ст» в обоих случаях. 
Пара «туМАна – ПарадЖАнова» – как бы рифма с раздвижением. Раздвижение «на – нова» налицо, но «ма-жа» к ударным слогам не относится, раздвижение стоит в безударной позиции. Оно просто маскирует не совпадающие согласные.
Михаил Перченко вполне сознательно идёт на такие фонетические провокации – это примета его творческой манеры, его авторские дерзания. Другое дело, что с точки зрения теории рифмы они выходят за рамки дозволенного. Однако именно так всегда и начинались расширения любой теории! Кто знает, на что пойдёт теория завтра? Вдруг окажется, что именно такой вид рифмы имеет будущее и уже  сейчас раздвигает рамки рифменных возможностей?
Лжерифмой может считаться только банальное несовпадение согласных в ударном слоге, без каких-либо перемещений и не подкрепляемое совпадением предударных или заударных слогов. 
 
«Осенние кресты» тоже романс, как и «Печать печали». Первая строфа, выделяющаяся другим размером, вполне может служить припевом. Типичные для песни приёмы, связанные с синтаксическим параллелизмом:
– две анафоры: «Осенние кресты» в первой строфе и многократные «На...» в остальных строчках;
– симплока: «Ставит осень на память кресты» и «Ставит осень живые кресты».
Интересен каламбур «надеждах, без вести пропавших». «Пропали надежды» – стандартная, казалось бы, фраза – обыгрывается с помощью добавления «без вести», что как раз и превращает её в каламбур.
 
«Коза-осень» – сплошная полиметрия, но как можно обращать на неё внимание при такой игривости и одновременно жалости тона... Это не размер скачет, а «Соски, как кукиш, / рога, как перст» торчат из окошка. Простонародные «продрал», «кудлатая» и «кукиш» своевольно сочетаются не только с диалектизмом «рудая», но и с архаизмом «перст», и даже с прозаизмом из деловой речи «при подведении итогов»! Такая зажигательная, шутливая анархия, такой трогательный, сострадательный комизм ситуации, в сильнейшей степени усиленный ещё и комично звучащими аллитерациями:
– ко-ка-ку-ки: окошке, коза, стаканы, куКИш, как, скуКИ;
– го-га: трогать, рога, итогов.
Рифмы разнообразные, находчивые. Ритм, в основном, напоминает народные частушки. Обожаю эту «Козу», весёлую, бесшабашную, лохматую!
 
«Кухня осени», к сожалению, не обошлась без промаха в строчке, являющейся сравнением: «Как рыба, чистится осенний лес», где использован страдательный залог «чистится» вместо действительного «чистят». Лес чистят, как рыбу. Сама рыба не «чистится» – это собака может чиститься от блох. Можно было бы написать «Как рыбу чистят, так осенний лес: / повсюду чешуя из слов и листьев».
Присутствует и случайная ошибка, из тех, что бывают абсолютно у всех, даже у весьма известных поэтов: использование не того падежа, числа или рода. Это происходит, когда неправильно наберёшь текст на компьютере и поместишь, не проверив. В данном случае, в «Засыпан перламутром хмурый лес, / и трёт трава ослепшие глаза в ней» в местоимении использован женский род «в ней» вместо мужского «в нём».
Несколько резко звучит инверсия «Стрелецкий повторив раскол, / молчим, чужие, у себя на кухне». Нельзя разрывать определение («стрелецкий») со словом, которое оно определяет («раскол»). Однако... если править инверсию, исчезнет «стрелецкий раскол», с которым автор так неожиданно сравнивает семейную ссору! Я считаю, в таких случаях, если резкая инверсия не мешает смыслу и её нельзя исправить, не убрав оригинальнейший образ, иногда грамматикой можно и поступиться. Но – один раз на всю книгу.
Психологический параллелизм проявляется не только в «стрелецком расколе», но и в метафоре «Ледком прихваченный порез кровится болью расставаний», где проводится параллель между прихваченной ледком поверхностью луж и душевной болью от раскола в отношениях.
Боль, разрыв, раскол ощущается и в звуках – используются те, которые усиливают этот смысл: шипящие ч-ж-ш-щ и «трещащие» кр-пр-тр.
Отмечаю специально для тех, кто любит слово и любуется тем, как оно играет всеми своими гранями и оттенками возможностей:
– катафору «чешуя из слов и листьев»,
– эпифору (единый конец) в «чистится осенний лес» и «Засыпан перламутром хмурый лес»,
– гиперболу «Весь стол земли под ней исчез»,
– сравнение, выраженное Творительным падежом «Лежит земля разделочной доской».
Ну а колоритнейшее олицетворение «трёт трава ослепшие глаза в ней» вы заметили и сами.
Очень хороши рифмы, особенно рифма с перемещением «в ней – расставаний»: рифмуется не «в ней – ний», а «в ней – ва», и уже после ударного «вы» идёт окончание -ний.
 
«Я постепенно привыкаю к старости» – произведение, пронизанное анафорами «Я», «От...» и «Без...». Это сообщает тексту песенность и лиричность. 
Кстати, «следить полёт освобождённых птиц» – намеренный солецизм, использование другого падежа или устаревшего выражения («следить что-то» вместо принятого «следить за чем-то»). Архаичность добавляет лиричности и романтизма и без того музыкальному тексту.
Автору удалось пройти по тончайшей грани и не свалиться в безвкусие, здесь он мастерски оперирует одновременно и возвышенной устаревшей, и сниженной разговорной лексикой. Наряду с торжественным «следить полёт» мы видим выражение «напяливаю броню». Но как органично это смотрится на фоне простодушной, распахнутой, исповедальной интонации!
В стихотворении разлиты аллитерации «ст», «бо-бро» и «по-про», но я бы хотела, чтобы вы разглядели и другое – скрытое образование нового понятия из аллитерации в рядом стоящих словах «провалы воли». Ведь это валы воли! А разве не о валах воли, не о сильной воле помудревшего и сохранившего зрячесть и духовность старика идёт речь?
 
«Бархатный сезон» – милое и неожиданное сочетание иронии, насмешки и скрытой жалобы. «Выставочный зал, весь в излишествах барокко», «вернисажи грусти с занавесками предчувствий» и «Отдых. Бархатный сезон» создают образ курортного романа с жеманными увядающими дамами бальзаковского возраста, но «товарняк / для осеннего дранья» и «Лист и я чего-то ждём, не упали, зазевались» – это уже насмешка над самим собой.
И согласитесь, что осень как поезд-люкс или как товарняк для осеннего дранья –  совершенно авторский, уникальный образ. Смотрите, сколько уже неожиданных образов встретилось, кроме принятых «девки», «нищенки» и стареющей женщины: разделочная доска с выпотрошенной рыбой, лохматая коза, теперь – товарняк... Видеть мир только так, как это можешь один ты, – вот это и есть первейшее, наиглавнейшее свойство пишущего, которое и делает его поэтом. 
Парономазию «пороков и пророков» и «смета, смута, чернозём» вы увидели и без моего напоминания, но посмотрите на олицетворение «Осень – тянут ели шеи»! При произношении вслух это может восприниматься и как «тянут еле»! Двойной смысл, создающий иронию.
 
Дистих «Берёзовые стаи» очень полиметричен и полиритмичен, произвольный размер и сбои в ритме выдают, что автор здесь ведёт себя, как анархист, хотя вполне может, когда хочет, писать правильно. 
Но какие находки! Берёзовая роща как девица, которая уже отплела свою зелёную косу, переходит в образ берёзовой стаи длинноногих журавлей, разбежавшихся по жёлтой траве и оторвавшихся от земли. Тянут вверх свои вершины осенние берёзы, и кажется, что вот сейчас они вместе с ветром поднимутся и улетят... Зорок взгляд художника!
Есть в первой части и очевидное подражание Маяковскому – аллюзия: «Под красотою душу чистя». Красивы и самостоятельны гипербола «С листопадом воздух перемешан густо», катахреза «Слушать и слушать листья» и очень яркая метафора «Сладко грезится под листопада речь».
Автор удивительным образом воспринимает глаза как зеркала, в которых отражается осенняя природа. Отсюда и «Унесли в глазах росу», и гипербола-сравнение «В твоих глазах от листопада густо, как в звездопад, где за звездой звезда». Очень неожиданно и странно, не встречала подобного.
В диптихе чувствуется насыщенность, изобилие осенней природы, что выражено и броской катахрезой на грани художественного хулиганства (которое нельзя не ценить!): «в жёлто-белом золоте берёз». Просто сказка!
Приятны и метафоры, кроме одной, задуманной красиво, но построенной синтаксически беспорядочно: «Жемчужные опалы тихих рос и солнечных лучей на паутине пяльцы». Здесь надо было написать «и яркие лучи на паутины пяльцах» – в таком виде гораздо понятнее, хоть и с инверсией.
Хороши аллитерации:
– вороньи «кар-кра»: антикварном, красоваться; 
– сладкие соловьиные «сл»: листопада, сладко, листья, слушать, солнечный; 
– журавлиные «ж»: жёлтой, журавлей, ожерелье, жемчужные, меж, кажется;
– берёзовые «бе»: берёзовые, берёз, разбежавшись, сберечь, белом;
– шелестящие «ш»: шум, машет, прошлое, перемешаны, душу.
Шумная насыщенность, торжественная краса, свойственные веку Пушкина, – и тут же изощрённые дерзания в духе дня сегодняшнего.
 
В стихотворении «С красотой наедине» меня затронуло за сердце «Сквозь жёлтый шелест листьев – одежд, что стыд и стынь снимать». 
Что это – «стыд и стынь снимать» – парономазия, фонетическое сходство разных слов? А вот и не только! «Стыд снимать» в разговоре часто можно услышать вместо «стыдно» (укороченный вариант), а «стынь снимать» звучит странно, потому что «стынь» – существительное, а не наречие, однако находится в одной связке с наречием. Значит, здесь, кроме парономазии, ещё и силлепс – намеренная несогласованность слов, находящихся в одной связке. Потрясающе оригинально. Когда надо что-то изощрённое отчебучить, здесь Михаил Перченко всегда на высоте.
Хороша и фонетика – шелестящие «шел-шель» (шелест, отшельником) и хрустящие «зр-зл-рз-рс» (зрелы, безлюдным, хруст, замёрзших).
Жаль лишь, что разгульное просторечие «Бесстыже пялится зима» сразу, без логически стройного перехода сменяется строго классическим и ясным «И чувства зрелы и чисты».
 
В стихотворении «Ей ничего уже не жаль» есть одна небольшая оплошность. 
 
Как пышно умирает осень,
Лишь миг один влечёт печаль.
Ей только б торопливо сбросить
Из паутинок липкую вуаль.
 
Кого имеет в виду автор, когда пишет «ей только б»? По смыслу – осень, однако непосредственно перед «ей» стоит «печаль», что поэт почему-то не учёл.
Но сочетание приёмов с игрой звуками здесь прекрасны. Вот метафора «Листва течёт из вен ветвей», а в ней явно слышится аллитерация «ве» в начале слов. Вот афористичное сравнение «Её такой я в жизни ждал / так жадно, как игрок удачу», а в нём аллитерация «жад-жда». Вот парономазия «Осенней ранью бабье лето ранит / безумной лаской сердце старику», а в ней не только аллитерация «ранью – ранит», но и катахреза (смешение ощущений и времени). Ещё одна катахреза – «пышно умирает» – это одновременно и аллюзия, подражание пушкинскому «пышному увяданью». Хороша парономазия «плоть плетей», красочны метафора «в крови багрового мерцанья» и хиазм, т.е. перекрёстное расположение в «Они живут мечтою ненапрасной, / полны надеждами они».
 
«Поздняя осень» очень интересно построена. Расколотые зеркала луж, прихваченных морозом, расположены в виде кольца, в начале и в конце произведения. 
Афористично звучит «Возможность счастья отрицая, она уже на смерть обречена».
В следующей строфе происходит смена способа рифмовки с перекрёстного на опоясывающий: 
 
Прощанье с осенью, простуженные крики
Ворон, чей чёрно-белый лёт
На белый снег и на зеркальный лёд
Размашисто впечатывает блики.
 
Здесь же возникает сочетание метонимий «простуженные крики» и «чёрно-белый лёт», изоколона (параллельного расположения частей речи) «На белый снег и на зеркальный лёд» и катахрезы «лёт впечатывает блики в лёд». Чуть дальше «Осенняя пора, пришла твоя пора» – каламбур, «В морщинах жухлых листьев» – метафора. Такое скопление сразу нескольких поэтических приёмов в одном небольшом отрезке речи называется амплификацией.
Давайте немного пристальнее взглянем на метафору:
 
Венчальный призрак аналоя
Не угадать на черни чресл.
 
Выделяю её не потому, что в ней слышна аллитерация «чер-чре», а потому что она сложная, глубокая. Призрак аналоя венчальный, т.к. у аналоя в церкви происходит обряд венчания, который символизирует чистоту, белизну, невинность, в то время как «чернь чресел» (архаизм, имеются в виду «конечности») – символ смерти. Прекрасная метафора оголённых, тёмных от дождей осенних стволов.
«Стоит она у стылого одра как символ временности истин» – возвращение к глубокому символизму «Печати печали» и «Четырёх сторон жизни».
А какая фонетика! «По кроне иней выткал кружева» – слышите аллитерацию «кро-кру»? Заметили, что и заканчивается это с помощью почти аналогичного «кра-рка»? «Глядится осень красотою поздней / В расколотые зеркала» – разве не живопись звуками, т.е. звукопись? И совершенно вороньи «во-вор-вр», каркающее «кр-рк», прощальные, порхающие, как листья, «по-пор-про-пр», дрожащие «др-тр-рт», чернеющие «чер-чре-чёр-ч»!
Только вместо «И, увядая в красоте былого, она живёт, неся свой крест» точнее бы смотрелось «И, увядая, красотой былою она живёт...».
 
В произведении «Лист упал» разгул безразмерности, и всё же стих чертовски хорош. Я уже не говорю об аллитерациях: сладкое, золотистое, отшалившее и полусонное «сл-зл-шл» задействовано в произведении по полной программе, даже перечислять не буду. Красочно и рокочущее «ро» (багровый, роса, роли), и стоящие рядом «ден-дей» (свободен от людей), «ист-ид» (истовых идей), впечатляюще звучит «бзн-бзм» в соседних словах: «Почти болезненность, боязнь финала, безумных планов». И как автор умудрился так интересно соединить настолько противоположные по чувствам «бо», в которых сквозит и боязнь – и Бог, свобода?
Да и каких только приёмов здесь нет! Аллюзия-цитата из Жуковского «Мне мил неясный сон» и своя, собственная аллюзия на древних греков в сравнении «Плывущий за руном без карты, как Ясон». Смелость в сочетании древнегреческих «ясонов» с современными «ликвидаторами» и сигналящим «зелёным светом» семафоров.
Каламбур «Шалить уже умеет только сердце» сменяется ироничным изоколоном, обращённым к красоткам «Вам объезжать, а мне стоять». 
Диссонансная новая рифма с усечением «даётся – детство»: ё в ударном слоге заменяется на е, «а» усекается. 
Эпифора в амебейной композиции вопрос-ответ («Лист упал? Это мир мой упал!»). 
Колоритнейший эпитет «ослезнённый опал» внутри сравнения «Дождь, как Божья роса, – ослезнённый опал», в свою очередь внутри метафоры (после «опала стоит «отмывает от грима и роли»).
 
«К осени» – такая же полиметрия, смена размера на размер. 
Что понравилось? Объединяющий листья и птиц, а потому образующий катахрезу эпитет «голос шелестяще-птичий» и метафора «пот твой – это влага / полям пшеницы золотой». 
Аллитерации: 
– в соседних словах: «коль... укрой»; 
– в стоящих друг над другом в смежных строках «ВЕтрена... дреВЕсная»; 
– шесть (!) «ст» внутри одной строфы.
И, конечно, игра с рифмой. Одна из строф полностью основана на единственной рифме «ха»: «стихая – тиха – лихая – стиха», а ещё две строфы – на рифме «аг»: «благо – влага – нагой – ногой» (первый слог в «ногой» безударный и звучит как «на»). Как будто автору мало рифм, и нужно их черпать полной горстью, – таков творческий азарт и огненность натуры.
 
«Осень жизни» – всего лишь две строфы, но и те полиметричны! «Не может быть, – скажете вы. – О ужас!» 
И тем не менее, всё очень афористично и буквально сразу запоминается. Почему? Видимо, потому что, несмотря на всякие правила, есть ещё такая вещь, как полное попадание в десятку. Сказано так приподнято-красиво, так эмоционально выразительно, задушевно и гениально просто, что вам уже неважно, что там с размерами. 
Люблю это стихотворение с его исповедальным и подкупающим звучанием – почти что пушкинским.
Смотрите, как всё идёт строго одно за другим, друг друга усиливая и сливаясь в одну замечательную амплификацию: «Осенняя пора обвыта и отпета» (рыдающий ассонанс «о-о-о» вместе с авторским неологизмом «обвыта», так колоритно напоминающим народный плач-причитание, вой над покойником), «Как эта грусть, обнажена, стара» (сравнение, сменяющееся бессоюзием). Такое же бессоюзие (асиндетон) во второй строфе: «Так красоваться, опадать, стареть / и плакать о себе сквозь мрака проседь...». 
А готовый лирический афоризм «Любимая, пойми, что осень для поэта / намного больше, чем пора» только выигрывает от того, что он наложен на гиперметрию (удлинённую строку). После мягко, нежно звучащего обращения «Любимая, пойми» так и хочется остановиться и вздохнуть – получается небольшая пауза, и предложение естественным образом распадается на три части, поэтому длинная строка вами и не замечается. 
Лирических афоризмов в этом произведении даже два – по одному на каждую строфу. Это ли не мастерство?!
 
Как мы едины по поре –
Осенний я и эта осень.
 
Хорошо сказано! Насмешливо и грустно, просто и в самую точку. И опять рассыпано по строчкам вздыхающее и голосящее «о-о-о»...
 
Но учтите: такой же анархизм в построении, но без этой красоты и выразительности будет звучать безвкусно, потому что в лишённом своих достоинств поэтическом тексте резче выпячиваются голые рёбра недостатков. Поэтому подражать увлёкшему вас автору нужно с умом, а не фанатично всему подряд у него. Подражание мастеру даже в его недостатках – признак несамостоятельности мышления.
Например, Марина Цветаева слишком смело обходилась с рифмой и что только с ней, бедной, не творила. Безусловно, она была гением, но честно скажу, что более требовательный (как у Пушкина и Маяковского) подход к рифме намного усилил бы звучание её стихов и сделал бы их ближе людям. Стихи Цветаевой и без того очень смелые и по содержанию, и по конструкции фраз. «Слишком» в поэзии всегда плохо, чего бы это ни касалось, свободы размера и рифмы или насыщенности метафорами. А когда одно слишком сложное, а другое – в этом же тексте – слишком бедное, невзрачное (например, рифмы), это не способствует желанию прочесть, понять и восхититься. 
И учтите, что говорю это я – большая любительница цветаевской поэзии, глубоко её понимающая и ценящая, а не «любящая» её стихи только потому, что так принято. 
Совершенно так же мне обидно за автора «Осенней поры». Книга просто великолепная, не побоюсь этого слова! Но при более требовательном подходе автора к себе она действительно бы цены не имела, а в таком виде – одно бесценно, а другое эту высоту несколько обесценивает.
Во-первых, мешает произвольный размер, т.е. размер, сменяющийся внутри одного произведения несколько беспорядочно и без особой необходимости. Нельзя сказать, что использовать полиметрию нельзя вообще, но несоблюдение единства размера, чуть ли не возведённое в принцип, когда многие произведения страдают отсутствием плавности, гармонии, совсем не украшает стихи.
И ещё меня удивляет, когда такой опытный мастер, как Михаил Перченко, рифмует однокоренные слова «людям» и «безлюдным», когда у него встречаются слишком произвольные рифмы, вернее, их отсутствие, поскольку сложно назвать рифменными парами «листву – весну», «пора – года», «юность – грусти», «кружева – зеркала», «исподнем – морозом», «сознавать – образа», «суГРОба – КОпят», «заСЫПлет – ПРИбыль», где не согласованы согласные, а иногда и гласные ударного слога и нет компенсации в заударном пространстве. Увы, но бывают у автора подобные небрежные рифмоиды наряду с талантливыми, искусными, неповторимыми рифмами, которые по плечу далеко не каждому поэту... Лично я не считаю, как Маяковский, что рифма – наиглавнейшее в структуре стиха, у меня другой подход. Но и относиться к ней небрежно тоже не стоит.
 
Это авторское нарочитое несоблюдение правил хорошо видно в последнем стихотворении из осенней темы книги (вообще там есть и любовная лирика, но я не стала разбирать ещё и её, чтобы не уходить от темы). Произведение «Жанна д’Арк» выделяется как потрясающей оригинальностью и метафоричностью, так и превышающей рамки полиметрией, нарушением стилистики и алогичностью в переходе от одной мысли к другой. Из-за этого нет стройности, так что встречающиеся здесь два рифмоида – на фоне и без того озадачивающего впечатления – даже незаметны. 
Казалось бы, есть прекрасные элементы оформления, всегда придающие тексту музыкальность и гармонию: 
– кольцо, к тому же построенное в виде хиазма – перекрёстного расположения частей речи («веры колос» в начале стиха и «колос веры» в конце); 
– анафоры «Пусть... пусть... пусть...) в начале строк; 
– риторические восклицания; 
– асиндетон. 
Всё это как раз то, что привлекает сердца читателя, – тем более в сочетании с великолепными метафорами. Чего стоят только «никнет веры колос», «колос веры налитой / серп месяца у неба просит», «облетит святая страсть» (здесь внутри метафоры ещё катахреза «святая страсть» и аллитерация «ст»), «Дай всем, кто для распятия готов, / короткий вскрик копья, костров объятья» (метафора + аллитерация «ко»)! А какая чудесная аллитерация «И речи пламенно пророчьи!» и удивительный силлепс «языки толпы и пламени»!
Но начинать сразу, сходу с гиперметрии в трёх первых строчках... И со смысловой тавтологии «Всё ждёт Спасителя, как Господа во хлеве» (разве Господь и Спаситель – не одно и то же?!)... И вплетать в высокий, торжественный строй риторических восклицаний неуместные здесь просторечия «на ушах» и «рвань»... И допускать невнятное скопление согласных, затрудняющих произношение («молитв – как брань»), – правда, всего один раз на всю книгу. 
А самое главное – здесь красОты поэтических приёмов не урегулированы плавным переходом от мысли одной строфы к мысли другой. Не хватает нарастания эмоций от начала к концу и катарсиса в завершении. Мысль идёт дёрганная, нервная, пульсирующими толчками, как в неподготовленном, спонтанном монологе. А поэзия – это красота отрегулированной речи! Для того поэзии и даны ритм, размер и рифма как элементы, организующие речь. 
Жаль, что в поисках и дерзких пробах, найдя для стихотворения что-то удачное и отчаянное, автор успокаивается и понижает себе планку, упуская из виду остальное. Может, он считает, что удачи перекрывают промахи? Зачастую да, но – не всегда и не все. Не надо подражать классикам в худшем.
 
И всё-таки прочтите книгу «Осенняя пора» – вы откроете для себя уже не пушкинскую, а удивительно современную и близкую сердцу осень. Не только высокую и торжественную, как у классиков, – осень разнообразную, оригинальную, сильную, талантливую, осень с безумствами исканий и алмазами находок. Над такой осенью вздыхаешь и сострадаешь, плачешь или хохочешь, живёшь всем спектром чувств и эмоций. Книга буквально заряжает жизнью, несмотря на свою не весеннюю тему увядания, одаривает цветом, красками, пламенными контрастами и изумительным фонетическим звучанием. После такой книги хочется самому изобретать, дерзать и летать!
Как можно не ценить такие смелые поэтические находки и глубокие мысли в поэзии Михаила Перченко, если их не могут обесценить даже случающиеся иногда изъяны. Оплошности свойственны всем. У кого-то их меньше, но зато меньше и нестандартных, удивительных, не похожих ни на чьё творчество произведений. Учтите это, дорогие коллеги и все поклонники поэзии!
Заслуга Михаила Перченко именно в том и состоит, что – при всех его перехлёстах – он  самобытен и оригинален, поэтому его удачи – это настоящие поэтические Открытия, пробивание новых путей в поэзии, а не просто случайные находки. Уверена, что когда-то на это откроют глаза и без меня. Придёт время.
 
И последнее, о чём хочется сказать. Возможно, кто-то уже задавался вопросом: а по каким принципам она вообще выбирает автора, о котором пишет?!
По разным, но уж точно не по дружбе, не принципу моего личного отношения к человеку. Вдохновение приходит только тогда, когда совпадает поэтическое пространство – моё и автора, а без этого нет смысла браться за перо. Поэтому сердце может отзвучать и на человека мне неизвестного или относящегося ко мне не с лучшей стороны. А может не отзвучать, как бы я ни хотела, на прекрасную поэзию, которая при этом чужда тому, что я ценю. 
С направлением поисков Михаила Перченко я полностью совпадаю.

Тема осени в стихах. Поэзия осени (stihi.pro)