Жрецы русского постмодерна



ДИСКУССИЯ «ПОСТМОДЕРНИЗМ: ГОДЫ СПУСТЯ»


Продолжается полемика о постмодернизме. Но, обратите внимание, как узок круг обсуждаемых имён. Как и всё в нашей культуре, дискуссия замкнулась на десятке привилегированных либералов, навязанных всему обществу постперестроечной элитой. Виктор Ерофеев, Владимир Сорокин, Виктор Пелевин, Михаил Шишкин, Дмитрий Быков… Из предшественников участники дискуссии лишь вспоминали Сашу Соколова и Андрея Битова…
Больше никакой литературы вроде бы в России не было и нет.
При этом тот же либеральный критик Евгений Ермолин признаёт, что их либеральный постмодернизм оказался гносеологически и этически бездарен. И нашей литературе он не дал ничего столь же значимого, как проза Павича и Эко, Зюскинда и Борхеса. Естественно, Ермолин промолчал, что и сербская проза Павича, и итальянская проза Эко, и немецкая проза Зюскинда, и латиноамериканская Борхеса прежде всего глубоко национальны, а потом уже постмодернистичны. Наши безликие либеральные постмодернисты (так же как и безликие неореалисты, трансавангардисты и т.д.) без своего национального лица не способны чем-то поразить или хотя бы заинтересовать мир.
Без ярлыков
Начнём с того, что любое литературное направление политически, социально, этически и даже национально – нейтрально. Акмеист Гумилёв – белогвардеец, а футурист Маяковский – большевик. Реалист Бунин – тоже белогвардеец, основоположник аналитического искусства Филонов – комиссар. У белогвардейца Гумилёва учились писать и Тихонов, и Багрицкий, и Симонов. У белогвардейца Бунина в учениках ходит вся советская талантливая проза. Объединяет их всех и делает великими общий национальный дух. Конечно, есть приверженцы того или иного метода, есть гении в каждом направлении, и я не думаю, что Илья Репин увлёкся бы авангардной живописью, а Павел Филонов перешёл в последовательные реалисты. Это их чисто формотворческое противостояние. Но, кроме эстетического противостояния, есть и политическое, социальное, национальное, да и чисто человеческое взаимодействие и взаимопонимание. К примеру, мне Василий Иванович Белов не раз говорил: «Володя, мне чужд творческий метод Александра Проханова, но я его бесконечно ценю за преданность Родине, за его русский державный дух». Да и мы с тем же Михаилом Лобановым, моим и соседом по даче и учителем, даже не спорим на эстетические темы. Михаил Петрович так и говорит: «Я тебя никогда в этом не пойму. Ты смотришь на литературу по-иному. Но мы оба всегда за Россию. И я всегда с тобой!»
И потому не будем вешать на постмодернизм никаких политических ярлыков. Сама по себе стилистика постмодерна, взятая как сумма приёмов, не может быть ни хорошей, ни плохой. Постмодернизм передаёт состояние хаоса, фиксирует хаос, но, увы, не литературный постмодернизм создал в нашей стране этот хаос. Тот же постмодернизм в состоянии собирать осколки из разрушенного целого, систематизировать творящийся в стране хаос.
Конечно, постмодернизм связан со временем. У нас в России он, по сути, начался после крушения великой советской цивилизации. Начался в состоявшемся хаосе. Все отсылки к «Лолите» Набокова или к «Москва – Петушки» Венечки Ерофеева ничего не стоят. Можно сослаться и на «Золотого осла» Апулея или на «Ревизора» Гоголя. А уж когда участники дискуссии записывают в постмодернисты всех творцов позднего советского авангарда от В. Некрасова до Э. Булатова, давних моих знакомых концептуалистов, я развожу руками: может, и Малевича с «Чёрным квадратом» запишем в
постмодерн или, наоборот, Дейнеку? У всех что-нибудь отыщем и хаотичное, и цитатное.
Но, если говорить всерьёз, не связано ли возникновение русского постмодерна с попытками вытащить из перестроечного хаоса хоть осколки, частицы уцелевшей советской культуры? По всем понятиям, в том числе и по требованию ельцинской власти, предыдущая культура должна была полностью исчезнуть, уйти в небытие. И вдруг появляется постмодерн, который цитатно паразитирует именно на предшествующей советской культуре, сохраняя для будущих читателей хоть и осколочное её наследие. Как археологи осторожно собирают осколки ценнейших ваз или украшений, а то и целых зданий, так и постмодернисты, кто осознанно, кто неосознанно, вытаскивают на свет Божий руины великого прошлого. Прекрасный историк Умберто Эко сказал: «Каждая эпоха знает свой постмодернизм». В эпоху упадка культура становится заведомо маргинальной. Приходит время культурного варварства. Но культурное варварство постмодернистских неофитов рушит господствующую ныне либеральную модель жизни. Сохраняя, пусть в осколочном, хаотичном виде, мир великого прошлого.
Читайте внимательно: весь постмодернизм для потомков будет прочитываться едино вместе с самой советской культурой. Без знания, откуда взята постмодернистская цитата, не интересна и самая едкая ирония над этой цитатой.

Охранители советского прошлого

Рухнул Советский Союз, и из груды обломков постмодернисты достают кто бессмертного комдива Чапаева, кто «хорошего Сталина», кто чекистов, кто ту же самую женщину с веслом. Но либеральные постмодернисты делали свою охранительную работу неосознанно – ни Виктор Ерофеев, ни Владимир Сорокин, ни даже Дмитрий Быков сами не понимали, что они реставрируют советское прошлое.
В эту постмодернистскую работу по собиранию осколков и обломков великой Державы вполне осознанно подключились патриотические, державные писатели. Постмодернизм – передышка перед новым взлётом. Да, постмодерн безыдеален, но сегодня и нет никаких идеалов, пока не сформировался в обществе новый идеал, надо собирать обломки старой великой культуры. Собственно, и все вершины западного постмодерна держатся на величии былой европейской культуры. Постмодерн должен быть национален более, чем даже реализм или авангард. Его величие держится на величии национальных предков нынешних творцов постмодерна.
Как не может это понять тот же Евгений Ермолин? Не может быть достижений у российского
постмодерна, если он, в отличие от европейского, не связан с национальной русской историей и культурой. Вот почему вдруг у сообразительного Сорокина возник такой резкий поворот к русско-национальному: «Сахарный кремль», «День опричника», «Метель». Вот почему проваливается нынешний Пелевин с его оккультными увлечениями, – этого не надо. И тому же Ермолину или Шемшученко настоящие достижения русского постмодерна надо искать совсем в другой, патриотической литературе. В постмодернистском её крыле.
Посмотрим же на нашу национальную русскую прозу, щедро использующую приёмы постмодерна. Может быть, если мы внимательно прочитаем явно постмодернистские книги Александра Проханова и Юрия Полякова, Юрия Козлова и Юрия Петухова, Анатолия Афанасьева и Вячеслава Дегтева или щедро использующие постмодернистский инструментарий романы Владимира Личутина «Миледи Ротман» и «Беглец из рая», Веры Галактионовой «5/4 накануне тишины», прочитаем поэзию Юрия Кузнецова и Тимура Зульфикарова, мы отчётливо увидим, что и на постмодернистском пространстве умалчиваемое и оттесняемое господствующей либеральной критикой державно-национальное направление явно завоевало все высоты. Меня лишь поражает, что даже отнюдь не либеральные критики, такие как Владимир Шемшученко, Лев Пирогов, Андрей Рудалёв и Дмитрий Колесников, щедро критикуя либеральные пустоцветы, забывают о достаточно крупных достижениях именно в области постмодернизма русской национальной литературы. Критикам, даже патриотическим, нашими недругами профессионально навязывается одна и та же обойма либеральных имён: хоть ругайте, но пишите только о них. Больше ни о ком.
Но давайте хотя бы вспомним, как блестяще высмеял ту же постмодернистскую либеральную прозу теми же приёмами постмодернизма Юрий Поляков в романе «Козлёнок в молоке». О нём не любят писать ни левые, ни правые критики, но книжки-то его точно почитывают.
Говорят, высокий британский чиновник Свифт тоже поражал подчинённых и начальников своими вольнодумными ироническими книгами. Говорят, и вице-губернатор Салтыков-Щедрин приводил в недоумение, а то и в ярость чиновных коллег своими резкими сатирическими произведениями. Вот ещё два великих постмодерниста по жизни.
Поляков – из самых читаемых и раскупаемых писателей, а критики любого направления молчат, будто его и нет. Пусть бы ругали, громили. Обвиняли бы в беллетризме, поверхностности, цитатности, хаотичности, в чём угодно. Нет. Молчат. И в дискуссии о постмодернизме о нём молчат.
Юрий Поляков как бы по второму кругу, после нашумевших повестей в «Юности»: «Сто дней до приказа», «ЧП районного масштаба» и «Работа над ошибками», входил в литературу уже как мастер со своими постмодернистскими книгами: «Демгородком» и «Козлёнком в молоке». Теперь ему в литературе сам чёрт был не страшен. Ещё до «Кыси» Толстой и до кабаковских литературных антиутопий, до постмодернистских изобретательств Пелевина, легко и изящно он сотворил «Демгородок», используя умело весь запас постмодернистских приёмов, и быть бы ему вновь обласканным демпрессой, если бы он затолкал в придуманную им лагерную зону старых коммуняк или же ретивых поклонников «Памяти». Но Юра почему-то умудрился в августе 1993 года в журнале «Смена», в самые напряжённо-кровавые дни, в повести «Демгородок» с изящным бесстрашием выдуманным переворотом смести с власти легко угадываемого Ельцина и всех его сатрапов – более того, по велению своего ума и сердца упрятал их в строго охраняемую зону. Всё своё ехидство развернул в сторону столпов демократии. Естественно, сразу же появились и разоблачители. Ниспровергатели таланта Юрия Полякова. Его попробовали списать за ненадобностью. Спешно перечёркивали всё его творчество. Но читатель оказался умнее демократических ниспровергателей. На их глазах писатель заматерел, стал намного богаче его изобретательный язык, с сюжетом вообще Поляков делал всё, что хотел, и всё получалось. Хотите детектив – найдёте у него такой, что злодея не разгадает до конца никакой знаток Шерлока Холмса. Хотите постмодернизм – вот вам каскад приёмов, весь сюжет переворачивается вокруг самого себя, всё становится игрой, весь мир разыгрывается, словно колода карт. Но сквозь литературную игру читатель доискивается до трагедии, в шуточках прячется драматизм сегодняшнего человека.
Каково было действующим государственным чиновникам, каково было обслуживающей их придворной культурной элите читать про себя талантливо написанные постмодернистские разрушительные «гадости» и разоблачения в канун октябрьских событий? Роман Арбитман в исступлённо-либеральной тогда «Литературной газете» устроил писателю маленький погром: «Юрий Поляков на бумаге отыгрался за все обиды, общественные и личные… Как выяснилось, писателю благоприятствовала атмосфера полуправды, в которой можно было показать себя на правах «разрешённого» обличителя… Пока существовали «белые пятна» и закрытые области, легко и приятно было делать полшага вперёд и открывать Америку. Когда игра в догонялки кончилась и читателя требовалось привлекать чем-то иным, кроме оперативности «отклика», Юрий Поляков был бессилен…»
Сегодня, когда Юрий Поляков, «бессильный и безработный», стал главным редактором той самой «Литературки», тотально провалившейся именно из-за её исступлённо-радикального либерализма, читать эти лживые строчки критика даже смешно. Что ни слово, то явная ложь. А написана и опубликована эта ложь в форме доноса была сразу же после октябрьского расстрела Дома Советов, когда ещё шли аресты противников ельцинского режима.
Роману Арбитману так же, как и другим его радикально-либеральным коллегам по разрушению культуры, от писателей требовалась и требуется ненависть ко всем устоям и традициям, ненависть к человеку вообще. К его святыням и идеалам.
Но талант Юрия Полякова лишён ненависти. Он и в иронии, и в сатире, и в публицистике своей, и в самом убийственном ехидстве мягок и сентиментален. Может быть, поэтому его недолюбливают нынешние критики. Сентиментальная ирония, сентиментальная трагедия и прекрасное знание языка улицы. Он не выдумывает слова. А внимательно слышит и видит. Юрий Поляков легко и весело, без излишних потуг соединил классическую традицию реальности жизни и карнавальный постмодернистский камуфляж.
По сути дела, русские постмодернисты разрушали ельцинскую перестроечную буржуазную идеологию. Так же как её уничтожали у себя левые постмодернисты Запада.
Сегодня «Козлёнка в молоке», так же как и «Демгородок», смело можно назвать классикой постмодернизма – ничем не слабее Милорада Павича. Поляков гасил наших либеральных постмодернистов их же собственным оружием. Роман «Козлёнок в молоке» вышел в 1995 году, с тех пор переиздавался не меньше пятидесяти раз. Читают. И есть за что, и есть над чем посмеяться и есть, о чём задуматься.

Предтеча Пелевина и Проханова

Ещё одного Юрия – Козлова – даже либеральные критики сравнивали с Пелевиным. Мол, если бы не держался упорно патриотических взглядов, то и популярность была бы не ниже, чем у Пелевина. Карнавальность и шутовство постмодернизма, его едкая ироничность по отношению к происходящему, та самая разрушительность, о которой так хорошо написал Валерий Рокотов, она присуща всей нынешней постмодернистской прозе Юрия Козлова, но, замечу тому же Рокотову, разрушает эта проза нынешнюю постперестроечную коррупционную идеологию. Увы, и в насквозь
постмодернистской жизни Юрий Козлов, работая в нынешней властной структуре, прозой своей разрушает свою же рабочую структуру. Может, так и надо? Может, так и можно спасти русскую нацию и русское государство? Вполне респектабельный и социально благополучный Козлов в литературе – беспощадный мститель за поруганную державу. При этом мстит он не дубинкой или кривым кинжалом, а своими идеями. Это, скорее, один из русских пророков, увлечённый мистическими и религиозно-философскими мотивами русской нации, вписывающий в нашу либерально-коррупционную жизнь великие мифические модели спасения нации и государства
«Колодец пророков» – роман, где под оболочкой увлекательного триллера скрывается мистическая модель второго пришествия. То ли Христа, то ли Антихриста. Но и под оболочкой мифов скрывается ни много ни мало философия спасения нашего народа. Быть бы ему Кастанедой русским или Бердяевым, но мешает постмодернистская ирония. И над самим собой, и над своей высокой службой, и над всеми попытками разрушения России. Об этом – в произведении Юрия Козлова «Колодец пророков». Уж ничем не слабее, чем романы Умберто Эко. Это один из самых талантливых писателей нашего времени, сумевший сказать новое слово в русском постмодернизме.
В романе «Колодец пророков» налицо и метафизичность, и имперскость, и остросюжетность, и мистическая загадочность, и протестность, и даже социальность. Куда до него и по продуманному сюжету, и по художественному мастерству, и по смысловой многослойности тому же «Коду да Винчи» Дэна Брауна? Скорее я бы сравнил Юрия Козлова с его старшим современником, близким и по отношению к миру, и по стилистике, и по метафизичности мышления Александром Прохановым. Да и «Колодец пророков» скорее прочитывается как явная предтеча прохановского «Господина Гексогена». Творческая близость этих писателей была заметна ещё с «Геополитического романса».
Читаю новый роман Козлова «Закрытая страница». Как замечает либеральный критик Лев Данилкин, «обскурантист и мракобес» Юрий Козлов «…тоже умеет жонглировать метафизическими тарелками в режиме реального времени, и это увлекательное зрелище. Его философский свиток развёртывается с удивительной естественностью, будто легкоступый божок танцует над теплотрассой…» Есть в рецензии Данилкина масса верных замечаний (так кто же его упрекнёт в непрофессионализме?), но сводить всю «Закрытую таблицу» к похождениям «отца и дочери – помешанных на смерти и сексе…» я бы не стал. Уши гламурной «Афиши» так и торчат из такого пристального прочтения. Скорее, для меня главная восемнадцатилетняя героиня нового козловского романа Альбина-Беба – это его писательский постмодернистский щуп в новое поколение, в новое время, его убеждённость, что и в этом якобы насквозь испорченном поколении пепси господствуют совсем другие, отнюдь не потребительские инстинкты. И, заглянув в закрытую таблицу будущего России, он видит в этом будущем и место для Иисуса Христа, и место для нового прочтения Иосифа Сталина. Тонко чувствующий слово, ироничный прорицатель и метафизик погружается в русскую державную кондовость. Что делать с таким небожителем? Как попридержать его от проникновения в главенствующие постмодернистские «списки голубых фишек русской литературы»?

Сплошь русские ребята
Хотел бы отметить, что само предположение о либеральной сути постмодернизма глубоко ошибочно. В тех же США постмодернисты обычно выражают взгляды прорасистского реакционно настроенного «белого молчаливого большинства». Постмодернизм решительно отрицает саму либеральную толерантную контркультуру как доведённую до предела практику мультикультурализма. Постмодернизм направлен на разрушение, но разрушение разлагающегося либерального общества. Когда у нас с 1993 года после свержения советской власти и разрушения великой державы установился гибельный ельцинский режим, именно постмодернизм и должен был обрушиться на него.
Что он и сделал. Вместо заданного идеологами режима пафосного антисоветизма гуляет в нашем обществе спасительная постмодернистская ирония в адрес наших перестройщиков, благодаря ей не установить у нас ни культ Егора Гайдара и его дружков, ни культ «спасителей Отечества» Ельцина и Горбачёва. Вовремя пришёл к нам разрушительный русский постмодернизм. Я в восторге от статьи Валерия Рокотова, но он же признал – разрушили державу не постмодернисты, которых во время оно не было вовсе, а обуржуазившиеся партократы, самые примитивные соцреалисты, прибравшие к своим рукам целую цивилизацию. Закончится время постмодернизма, хаоса и осколков, неизбежно придут и новые лидеры, и новая литература. В советское время тоже сначала в головах у народа вымывали дореволюционные ценности (плохие они были или хорошие – другой вопрос), а потом уже создавали советскую героику.
Вспомните 90-е годы, когда на Ельцина молились миллионы людей (а это, увы, было!). Не будь разрушительного постмодернизма, вот и утвердился бы на века в сознании народа этот дикий капитализм.
Когда мы лет пятнадцать назад с моим ныне покойным другом Юрием Петуховым задумали и стали выпускать серию «Библиотека сверхреализма», по сути, мы и выпускали нынешнюю классику русского постмодернизма. Этот термин уже тогда перехватили либералы, жаль, мы с ними не поборолись. Я убеждён: в России всё должно быть русское – от русского реализма до русского
постмодернизма. Все лидеры всех авангардных, модернистских и постмодернистских направлений – это заведомо национально русские творцы. Николай Гумилёв и Александр Блок, Даниил Хармс и Александр Введенский (обериуты сплошь были русскими националистами), Василий Кандинский и Владимир Татлин, Павел Филонов и Велимир Хлебников, Всеволод Некрасов и тот же Дмитрий Пригов, вплоть до Владимира Сорокина и Виктора Пелевина – сплошь русские ребята. Они и доходят до своих крайностей и чрезмерностей чисто по-русски, безоглядно.
Когда мы с Петуховым говорили о сверхреализме, мы и имели в виду постмодернистское направление, отражающее весь хаос наших дней, воссоздающее из осколков разбитого новую картину мира. Мы успели издать в серии книги Александра Проханова, Владимира Личутина, Тимура Зульфикарова, Виктора Пронина, Анатолия Афанасьева, самого Юрия Петухова… Готовились к изданию книг Юрия Козлова, Юрия Полякова, Веры Галактионовой, Юрия Мамлеева, Анатолия Кима, Владимира Орлова, Эдуарда Лимонова, хотели привлечь даже Владимира Сорокина с его новыми опричными романами.
Петухов сказал в беседе со мной: «Что касается традиционного русского реализма, то он не умер и никогда не умрёт. То, что создано веками, что увековечено русскими гигантами, от Толстого до Бунина, будет постоянно развиваться. Хотя, я уверен, у каждого реалиста есть и мгновения сверхреализма. Скажем, у Распутина в «Прощании с Матёрой», у Белова в «Привычном деле», у Личутина в «Беглеце из рая». Русский реализм – это осевое направление в литературе. Оно было, есть и будет. Столбовую дорогу никто отменить не может. А сверхреализм даёт возможность расширить поле реализма. Когда мы видим несусветную дурость мира, в котором всё нелогично, всё не связано, нам требуется иное видение предмета. Иное постижение. Включается наше подсознание, наше сверхсознание. Мы даём отпечаток того, что происходит в мире. Пусть это – изменённое зеркало нашего подсознания, всё равно оно существует, и значит, даёт возможность прояснить мир. Я считаю, что тенденция сверхреализма будет расти во всём мире. Ибо ушли былая ясность и простота событий… Дорог мне роман «Бойня», где я предвидел всё, с нами произошедшее. С «Бойни», несомненно, пошла вся обойма антиутопий в русской литературе. От «Кыси» Толстой до «Дня опричника» Сорокина. На «Бойню» написали даже пародию. Потом внезапно замолчали. Абсолютно все. Обидно, что царит заговор молчания. Не ругают, не хвалят – не замечают. Но есть читатели…»
Неслучайно же первым великим жрецом красного постмодернизма назвал священник Александр Шумский не какого-нибудь Пелевина или Сорокина, а Александра Проханова. Вот истинная глыба русского национального постмодернизма. Вот у кого могут поучиться и Павич, и Эко, и Зюскинд. Но, как водится, «лицом к лицу лица не увидать».
Меня поражает, что даже Проханова за полгода никто в дискуссии о постмодернизме не назвал. Какая же тупая у нас критика. Неужто видят всерьёз в Проханове замшелого реалиста? Как говорил Станиславский: не верю! Почему сводят постмодернистское литературное направление к одной политической либеральной группировке? Кто-нибудь знает, каких политических взглядов придерживался серб Павич? За какую партию голосовал Зюскинд? А куда подевать ультраправого профашиста Борхеса? Так и в русской литературе – постмодернизм был порождён Александром Прохановым.
Когда же закончится у нас вся эта либеральная жандармерия, диктующая свои взгляды в литературе даже отнюдь не либеральной «Литературной газете»? Ведь измени набор имён, назови в дискуссии имена Проханова, Козлова, Полякова, Галактионовой, совсем другая дискуссия получилась бы!

Миссия на обломках
Александр Проханов – это главный символ русского постмодернизма. Главное его достижение. Всё творчество Проханова, стиль его поведения, его работ, его публицистики, стиль самой газеты «Завтра» надо рассматривать как явления постмодерна, причём такого уровня, который никогда не снился самым либеральным постмодернистским идеологам. Не скрываю, я об этом писал и говорил уже лет десять, не меньше. Писал о том, что в своей прозе Проханов выглядит не упёртым националистом, а утончённым постмодернистом. Он своим романом «Господин Гексоген» раззадорил целое племя молодых постмодернистов. Не у Сорокина и Пелевина они учились, а у Проханова.
«Господин Гексоген» – роман не столько реалистичный, сколько постмодернистский по всем канонам этого направления. Классика постмодернизма. У Проханова цитатны даже названия романов: «Теплоход «Иосиф Бродский», «Человек Звезды», «Надпись». Уход «красной империи», по словам А. Проханова, настолько радикальная тема в жизни страны, что на это разрушение надо было ответить своим постмодернистским тотальным разрушением нынешнего либерально-коррупционного строя. Постмодернизм как оружие в руках русского пролетариата.
Кто читает так называемых постмодернистов Михаила Шишкина, Александра Иличевского, Слаповского или Зайончковского, или Яркевича? Никто, кроме их друзей и родственников (увы, и преподавателей вузов, которым этих либеральных постмодернистов просто навязывают силой наши власти). У Проханова или Полякова, Козлова или Кузнецова читателей в десятки раз больше. Ибо, кроме постмодернистского инструментария, у них есть ещё русская национальная энергетика.
О своём постмодернизме не один раз заявлял и сам Александр Проханов. «Постмодернизм возникает на обломках того, что строилось веками и вдруг обрушилось. Постмодернизм есть исчезновение осей, эстетических, этических, каких угодно. Рухнул Кёльнский собор, и постмодернизм выхватывает из груды кирпичей кусочек витража, фрагмент алтаря, какую-нибудь химеру с кровли. И втаскивает в свою копилку. Ведь творчество остановить нельзя. А материалов для творчества нет. И новое творчество пользуется этим распадом…»
Из постмодерна мы рано или поздно выйдем, как старые революционеры, ставшие строителями и охранителями, потеряв надежду на старые истины, но обретя в конце концов новые. И мы уже на новом уровне обретём свою новую русскую Истину. В эпоху постмодерна все былые константы теряют своё значение, и религии, и идеологии. Но если мы сейчас живём во мраке тотального разрушения России, то самое важное – разрушить эти константы разрушения, используя тот же
постмодернизм. Неслучайно же движущей силой патриотической литературы нынче являются не традиционалистские направления, и на смену Василию Белову и Николаю Рубцову пришли во имя той же России Александр Проханов и Юрий Кузнецов и их более молодые соратники. Почему увлечены приёмами постмодернизма все наиболее яркие русские писатели: от Павла Крусанова до Владимира Личутина, от Веры Галактионовой до Марины Струковой? Потому что используют его для создания нового Дивного мира. Хватит оплакивать погибший мир, надо собирать его обломки и осколки.
Постмодернизм – это мир осколков. Ну что ж, будем через осколки всматриваться в великое прошлое, постигая великое будущее.
Всё-таки всегда именно русские национальные силы определяли развитие русской культуры во всех направлениях. Неслучайно и Пастернак с Мандельштамом прорывались в русскую национальную культуру «сквозь еврейский хаос», неслучайно Иосиф Бродский не ходил в синагоги и отказывался от поездок в Израиль. Дело не в еврействе, они понимали, что в мировую литературу они могут пройти только через русскую. Уничтожив в себе местечковость.
Русский постмодернизм для своей всемирности должен стать национальным русским постмодернизмом. Постмодерн, когда все старые смыслы утеряны, а новые ещё не обретены, должен стать временной опорой в своей цитатности и историчности, сосредоточивая всех нас на великих русских шедеврах прошлого. Надо не преодолевать постмодернизм, а сосредоточивать его на коллекционировании осколков великой русской культуры.
Мы и на самом деле жрецы нашего русского постмодерна!

Владимир БОНДАРЕНКО

http://www.lgz.ru
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.