ДОНАТ ПАТРИЧА

Патрича Донат Константинович - поэт, прозаик, переводчик, композитор - родился 24 ноября 1934 года в с. Малый Янисоль Володарского района Донецкой области. Здесь же окончил с серебряной медалью среднюю школу. В 1956 году окончил Донецкий госпединститут, а в 1966 году – заочно Донецкое государственное музучилище. Член Союза писателей, Заслуженный работник культуры Украины. Из-под его пера вышли книги "Наша судьба", "Незабвенные места", "Тысяча жемчужин" (в соавторстве с Л. Кирьяковым), "Хоч смійся, хоч плач", "Моя звезда", один из переводчиков шевченковского "Кобзаря". Он является составителем и редактором посмертных сборников стихов донецких поэтов Георгия Патричи "О михио" ("Заветное") и Василия Бахтариса "Зиси, Бугас!" ("Живи, Бугас!"). В 1997 году в Киеве был издан сборник его песен "Калинова вода". Награжден медалью "За трудовую доблесть", нагрудным знаком "Шахтерская слава", Почетной Грамотой Президиума Верховного Совета Украины. Умер 6 декабря 2004 года.


Телефонный звонок
Рассказ

Сергей Васильевич, можно считать, привык к телефонным звонкам. Звонили ему довольно часто как на работу, так и домой. За свои пять с небольшим десятков лет Сергей Васильевич достиг определенного положения в обществе, прослыл человеком добрым и отзывчивым, умеющим "решать вопросы", поэтому и телефонные звонки бывали самые неожиданные. Мысленно он их разделил на три категории: производственные, частные и "взрывоопасные". Больше всего беспокойства доставляли, конечно, звонки третьей категории, потому что они, как правило, были вызваны какими-то экстремальными ситуациями и требовали неординарных поступков, нарушения привычного ритма жизни. Сергей Васильевич почему-то никому не мог отказать в просьбе. Стоило кому бы то ни было обратиться к нему, как он, еще не разобравшись, уже обещал помочь. Впоследствии он не раз себя казнил за столь скоропалительные решения, но поделать с собой ничего не мог. А, дав обещание, Сергей Васильевич, как человек порядочный, вынужден был тратить и время свое, и нервы, а нередко и свои деньги для достижения положительного результата. Разумеется, об этом мало кто знал, но зато многие знали о том, что если Сергей Васильевич возьмется, то можно надеяться на благополучный исход. Поэтому и звонили самые разные люди по самым разным вопросам.
Как-то один из посетителей, пробыв в его кабинете минут десять, сказал запомнившуюся фразу: "До прихода к вам я даже не имел представления о существовании такой организации, а теперь мне кажется, что без вашего учреждения и жизнь на земле остановится".
Особенно беспокоили Сергея Васильевича ночные телефонные звонки. Он привык ложиться спать рано, но затем часа в три ночи просыпался и обдумывал план проведения наступающего дня, делал кое-какие пометки. Если же его будили до полуночи, то он уже не мог уснуть и весь следующий день чувствовал себя вялым, разбитым. Но об этом тоже мало кто знал, поэтому телефонный звонок мог раздаться в любое время. Обычно тот, кто поздно звонил, спрашивал:
– Вы еще не спите? – Как будто можно одновременно спать и разговаривать.
Сергей Васильевич, мысленно чертыхаясь, отвечал дежурной фразой:
– Да нет. Жду вашего звонка.
Но на том конце провода не хотели или не могли отреагировать на сарказм ответа и начинали обстоятельно излагать свою просьбу.
Конечно, можно было бы на ночь отключать телефон, но Сергей Васильевич с детства надеялся на какое-то чудо, которое должно случиться в его жизни, был охвачен романтическим предчувствием чего-то необычного, что должно с ним произойти. Как сказал поэт (кажется, Тютчев):
"Чему бы жизнь нас ни учила,
А сердце верит в чудеса".
Но вместе с тем Сергей Васильевич понимал и то, что хотя в жизни всякое бывает, но с годами все реже. Поэтому чудо может случиться в любую минуту, ибо на его свершение времени остается все меньше. А отключив телефон, Сергей Васильевич может упустить свой шанс.
...Звонок этот, за которым последовала целая цепь событий, был непоздним, поэтому Сергей Васильевич воспринял его спокойно.
– Сережа, – раздался в трубке мелодичный женский голос. – Ты меня извини, что беспокою тебя. Не узнал, конечно?
Сергея Васильевича давно уже, тем более по телефону, мало кто называл Сережей. Поэтому и сам голос – нежный, ласковый – и это обращение несколько смутили его. Он почувствовал некоторое волнение, даже скорее тревогу, как будто сейчас он услышит что-то не совсем приятное, точнее, нежелательное для себя.
– Да, признаться, не узнаю, – думая о том, кто бы это мог быть, неуверенно ответил Сергей Васильевич.
– Ну, не буду тебе загадывать загадки, – будто радуясь чему–то, продолжала незнакомка. – Люба я. Люба Митько. Помнишь Павловку, школу?
– Да, конечно, боже мой, – теперь уже по-настоящему заволновался Сергей Васильевич. – Как ты здесь оказалась? Откуда звонишь?
– Я приехала в Макеевку к тете. От нее и звоню. А живу я в Харькове.
– Но как ты узнала, что я в Макеевке? И откуда у тебя мой телефон? – Сергей Васильевич никак не мог успокоиться.
– Недавно я была в Павловке, там и узнала, что ты в Макеевке. Ну, а телефон подсказали мне в справке.
– Вот не ожидал! Боже мой! Ведь это мы не виделись больше сорока лет! – На Сергея Васильевича нахлынули воспоминания, он чувствовал себя в полушоковом состоянии и никак не мог прийти в себя. – Надо встретиться, надо обязательно втретиться! Оставь мне свой телефон. Ты когда уезжаешь?
– Я побуду здесь дня два-три, – голос Любы приобрел какое-то лукавство. Чем больше терялся Сергей Васильевич, тем больше ноток удовлетворения звучало в Любином голосе. Ему показалось даже, что ее лицо в данный момент озарила улыбка. – Так ты позвонишь?
Он чутко уловил эти изменения не столько ухом, сколько сердцем.
– Да, постараюсь позвонить, – не совсем уверенно ответил Сергей Васильевич. За эти несколько минут разговора в него неожиданно закралось сомнение в необходимости такой встречи. – Постараюсь, – повторил он, как бы уже давая понять, что, возможно, и не позвонит.
– Буду ждать, – Люба, казалось, не уловила перемены в его настроении. – Спокойной ночи, друг, – все так же ласково попрощалась она.
Некоторое время Сергей Васильевич сидел в оцепенении.
– Ты с кем это разговаривал? – донесся голос жены из кухни.
– Да так, знакомая позвонила. – Сергей Васильевич почему-то не захотел посвящать жену в подробности. Он прилег на диван, по привычке взял свежие газеты, но ему не читалось. Картины детства проносились перед глазами одна за другой. Вспомнился ему тот далекий послевоенный год, когда он пошел в первый класс. Полураздетые, оборванные, голодные, без книжек и тетрадей, без ручек к чернил, что-то приспосабливая под все это, и он и его сверстники были добры, веселы, жизнерадостны, и, несмотря ни на что, учились. "И откуда бралась энергия, – подумал Сергей Васильевич. – Ведь питались Бог весть чем, да и такой еды катастрофически не хватало". Большинство учителей были под стать ученикам: необустроенные люди, заброшенные сюда военным лихолетьем, они, скорее, были озадачены своим бытом, чем учебным процессом. Но Сергею повезло. Вместе со своими однокашниками он попал в руки местного опытного учителя младших классов Ивана Антоновича. Настоящий сельский интеллигент, очень аккуратный, терпеливый и внимательный, Иван Антонович всегда выводил свой класс на первое место в школе по всем показателям. Своей семьи у него не было, поэтому нерастраченную душевную энергию он отдавал школьникам. В их классе, как казалось Сергею, особенной его любовью и вниманием пользовалась Люба Митько. А, может, Сергей просто ревновал ее к Ивану Антоновичу? Собственно, он, не признаваясь самому себе, ревновал ее ко всем. Стройненькая, хрупкая, нежная, всегда подтянутая и аккуратная, она выделялась в классе. Люба излучала какой-то свет, к ней нельзя было относиться, как к другим девочкам. Сергей знал, что Люба сирота, что живет она с бабушкой. Но не жалость сдерживала его: просто в ней были какая-то строгость и неприступность. Он старался будто невзначай встретить ее во дворе школы, выкинуть какой-нибудь фортель, чтобы обратить на себя внимание. Но Люба проходила мимо, как будто ничего не замечая. Лишь иногда улыбка трогала ее губы, что не ускользало от зорких глаз Сергея, заставляя его сердце учащенно биться. На уроках Люба, как правило, смотрела только на Ивана Антоновича. В белоснежной кофточке, аккуратно причесанная, Люба на уроках была внимательной, даже сосредоточенной. Ее вдумчивый взгляд светлел только тогда, когда она обращалась к Ивану Антоновичу. Сергею казалось, что и Иван Антонович смотрел на Любу как-то по-особому, совсем не так, как на других учеников. Сергей, незаметно для окружающих, постоянно соревновался с ней. Он обладал неплохими способностями и часто выходил в этом соревновании победителем. Выполнив первым самостоятельную работу, Сергей горделиво подходил к учительскому столику, чтобы получить очередную пятерку. Но ему казалось, что Иван Антонович ставит ее нехотя, без радости. Люба обычно выполняла задание второй или третьей. И Сергей с завистью следил за тем, как Иван Антонович издали встречает ее добрым, ласковым взглядом, как он полуобнимает ее, поддерживая под локоть или за плечо. Они успевали даже о чем-то переговорить друг с другом, но делали это так тихо, что Сергей, как ни старался, ничего не мог расслышать.
"Детство, детство, счастливая пора!" – думал Сергей Васильевич, вспоминая то одно, то другое. Он вздыхал, переворачивался с боку на бок, но никак не мог избавиться от какого-то внутреннего беспокойства. Вспомнился ему такой случай.
Иван Антонович имел привычку прохаживаться между рядами парт. Даст задание, а сам не спеша ходит по классу, останавливаясь то у одной парты, то у другой, наблюдая, как работают ученики. И вот однажды он задержался у Любиной парты. Будто бы они ни о чем и не переговорили, как вдруг Люба встала и вышла из класса.
– Ты видишь? Она делает, что хочет! – горячо зашептал Сергею в ухо Петя Саравас, который сидел с ним за одной партой. – А ты что, хуже? Разве ты не отличник?
Сергей, донельзя удивленный поступком Любы, все же сумел скрыть это и внешне спокойно, с какой-то ленцой ответил:
– Подумаешь! Захочу и я без спроса выйду!
– Ты – выйдешь?! – Петя откровенно подзадоривал Сергея. Пока они препирались, Люба вернулась в класс и спокойно села на свое место.
Сергей глубоко вдохнул, как перед нырянием в холодную воду, и неожиданно не только для всех, но и для самого себя устремился к двери. Он выскочил на школьный двор, даже не обратив внимания на то, какая стояла чудесная погода. Было очень тихо, весело чирикали воробьи, солнце ласково горело. Но Сергея это не радовало. Одному на школьном дворе было скучно. Кроме того, ему предстояло вернуться в класс, а как встретит его Иван Антонович, нетрудно догадаться. Однако деваться было некуда, и Сергей, набравшись храбрости, резко распахнул дверь. Войдя в класс, он сжался, ожидая нахлобучки от Ивана Антоновича, но тот, видимо, сумел проникнуться состоянием Сергея и, внимательно посмотрев на него, ничего не сказал. Петя о чем-то возбужденно шептался с соседями по парте, наверное, комментировал происшедшее. По пути к своему месту Сергей победно посмотрел на Любу, но, встретив ее полный недоумения и чуть ли не презрения взгляд, стушевался. Кому и что он хотел доказать? На душе стало горько и обидно. Даже теперь, по прошествии стольких лет, Сергей Васильевич будто бы вновь пережил неприятные минуты. Пришел на ум и такой эпизод: Сергею долго не давался звук "р". Он картавил, и эта искаженная, полудетская речь угнетала его, была предметом его тайных мук. Уже наступило второе полугодие, но в орфоэпии Сергея сдвигов не намечалось. Безжалостные сверстники уже пытались над ним подтрунивать. Но однажды на уроке вдруг будто шарик затарахтел во рту: Сергей почти шепотом произнес раскатистое "р-р-р". Боясь, что он забудет, как это у него получилось, Сергей на весь класс "зарыкал". Он даже забыл, где он находится Класс зашумел, возбужденно загудел. А Иван Антонович мудро посмотрел на Сергея и удовлетворенно заметил:
– Что, получилось? Ну, вышли, потренируйся!
Вылетев из класса, Сергей огласил двор своим рыканьем. Он подпрыгивал, подскакивал, кувыркался, пробуя произносить "р-р-р" в разных положениях. Все у него получалось. Он вернулся в класс с видом победителя, ожидая восторженной встречи, но на него никто даже внимания не обратил: ученики выполняли очередную самостоятельную работу. Люба подняла было голову, посмотрела в его сторону, но взгляд у нее был отсутствующий, она, наверное, была сосредоточена на выполнении классного задания. Огорченно вздохнув, он сел на свое место: ему никак не удавалось стать героем дня. А хотелось очень...
Перебирая в памяти картины далекого детства, Сергей Васильевич незаметно уснул. Но как только он утром проснулся, сразу вспомнил о вчерашнем телефонном звонке. Вообще утро у Сергея Васильевича проходило по четкому распорядку: несколько разминочных движений, горячий душ, бритье и затем холодный душ. В ходе этих процедур он составлял окончательный план проведения предстоящего дня. Анализируя, что ему сегодня предстоит, он пытался выискать свободное время для встречи с Любой, несмотря на то, что внутренний голос подсказывал ему, что этого делать не нужно. В общем, пока он завтракал, пока одевался, колебания его рассеялись, и Сергей Васильевич окончательно решил, что Любе он не позвонит. Ну, к чему эта встреча, о чем они будут с ней говорить? Суматоха дня закрутила его настолько, что он вовсе забыл о Любе, забыл, что она в этом городе.
Но вечером она позвонила снова. Сергею Васильевичу стало неприятно от ее настойчивости, он даже растерялся немного, что-то мямлил о занятости, о том, что возникли непредвиденные обстоятельства, которые не позволили ему встретиться с ней. Люба была доброжелательной, она не высказала никаких обид. Более того, что-то светлое и радостное было в ее голосе, как будто встреча состоялась и принесла ей удовлетворение. Сергей Васильевич скорее под впечатлением от этого голоса, чем обдуманно, неожиданно для себя спросил, в котором часу ее поезд, какой у нее вагон, и пообещал приехать на вокзал проводить ее. Но на следующий день порыв его угас, его снова начали одолевать сомнения: он то загорался желанием ехать, то снова остывал. Это длилось до тех пор, пока он не убедился, что уже к поезду не успеет. Будто тяжелый груз свалился с плеч, однако чувство неловкости не покидало его: он никак не мог решить, правильно поступил или нет, и потому ехал домой в скверном настроении, в глубине души понимая, что, как ни крути, а сегодня он сподличал, смалодушничал. Он пытался себя оправдать тем, что у него семья, а такие сомнительные встречи могут бог весть чем закончиться...
После этих событий прошло года полтора. В первое время Сергей Васильевич чувствовал себя неловко, вспоминая о них, испытывал угрызение совести.
Главное, он никак не мог уяснить, почему так поступил: ведь он хотел увидеть Любу! Но было что-то сильнее этого желания, был какой-то внутренний тормоз, который не позволил ему сделать это. Почему?
Постепенно вызванные телефонным звонком переживания теряли остроту, несмотря на то, что в результате самоанализа никакого вразумительного ответа на свой вопрос он не получил.
Время шло, повседневные заботы отвлекали его от этих дум, хотя время от времени он вспоминал Любу, пытался представить, какой она стала теперь. Но чем дальше, тем реже беспокоили его эти воспоминания. И, наконец, настало время, когда он, как ему показалось, окончательно от них избавился.
И именно тогда, как будто специально, последовал ее очередной телефонный звонок Сергей Васильевич после работы поужинал, расслабился и решил в своей комнате посмотреть свежие газеты.
–Алло, я слушаю вас, – не предвидя ничего плохого, спокойно пророкотал Сергей Васильевич в трубку.
– Друг мой! Надеюсь, ты узнал меня? – Сергей Васильевич теперь узнал бы этот голос из тясячи, тем более, если присовокупить к нему необычность обращения. – Почему ты тогда не пришел к поезду? С тобой что-то случилось?
– Да! – ухватился он за эту подсказку, как утопающий за соломинку. – Со мной тогда случилось... – Сергей Васильевич никак не мог сообразить, какую уважительную причину придумать, которая бы оправдала его. – Я уже было и выехал, – продолжал лепетать Сергей Васильевич, лихорадочно соображая, что же все-таки с ним могло случиться, – но по дороге...
– Ты – прелесть! – пропела Люба своим молодым, свежим голосом. – Лгать ты так и не научился. Не мучай себя, я же тебя ни в чем не виню. Да и прав таких не имею, так что не переживай!
– Да я и не переживаю, – Сергей Васильевич постепенно овладевал собой. – Я же хочу объяснить.
– Ничего объяснять не нужно, все и так понятно, – вкладывая в эти слова какой-то свой, потаенный смысл, перебила Люба. – Ты лучше расскажи о себе, а я тебе поведаю о своих злоключениях.
Сергей Васильевич протокольно сообщил о себе некоторые сведения и предоставил слово Любе. Она не заставила себя ждать, а очень связно и обстоятельно обрисовала свою жизнь, особенно последние годы. Два года назад муж у нее умер, дети уже определились, у них свои семьи, и Люба оказалась одинокой и фактически никому не нужной. Обо всем этом она говорила спокойно, певучий голос ее ни разу не дрогнул, как будто она рассказывала не о себе, а о ком-то другом. Но чем дольше слушал ее Сергей Васильевич, тем больше портилось у него настроение. Но не столько от жалости к ней, сколько от того, что снова никак не мог понять, что же ему нужно делать в этой ситуации, как поступить? Наконец, эта экзекуция закончилась. Люба положила трубку, пообещав перед отъездом позвонить еще.
– С кем ты так долго разговаривал? – спросила Сергея Васильевича жена, и он вкратце рассказал ей о Любе.
– Почему же ты не пригласил ее к нам? – заволновалась жена. – Ведь вам, наверно, хочется увидеться, поговорить?
– Встретимся еще! – как-то неопределенно заметил Сергей Васильевич. Перед его мысленным взором, как и после предыдущих телефонных звонков, начали возникать картины детства. Он их видел отчетливо и ярко, как в кино, но, пожалуй, с той только разницей, что за несколько секунд успевал он отсмотреть столько, что в кино на это потребовалось бы, как минимум, полфильма. И вспоминал он эпизоды, так или иначе связанные с Любой.
Сергей всегда старался как-то прикоснуться к ней, задеть ее, а иногда и обидеть. Он хотел вывести ее из того состояния покоя и уравновешенности, в котором она постоянно находилась. Сергей никогда не видел ее плачущей, хохочущей или сердитой. Люба была всегда спокойной, ровной. И это делало ее неуязвимой, будто возвышало ее над всеми. А Сергею, наверное, хотелось приземлить Любу, сделать ее доступной. Скорее всего этим можно было объяснить тот случай, о котором вспомнил нынче Сергей.
В центре села Павловки возвышалась красавица церковь. Когда-то она была украшением всей окрути, но в тридцатые годы, когда власти объявили непримиримую войну религии, церковь была наполовину разрушена. Заброшенная, она стала одним из любимых мест детских игр и забав. Иногда здесь разгорались целые баталии.
Как-то летом Сергей бесцельно слонялся по этим развалинам в ожидании своих однокашников. И вдруг он заметил Любу, которая неизвестно почему оказалась здесь. Сергей при ее виде начал, как всегда, скакать, кувыркаться, выделывать всякие кульбиты, но Люба будто не замечала его. Тогда он начал бросаться в нее камнями. Вначале он хотел просто попугать ее, бросал, стараясь не попасть. Но Любино пренебрежение постепенно раззадорило его, и он начал бросать прицельно. Когда казалось, камень вот-вот попадет в нее, она каким-то неуловимым движением увертывалась от него, причем делала это не суетливо, а с элементом достоинства. Было ясно, что Сергей однажды попадет в цель, и он ждал, что Люба попросит прекратить этот "обстрел". Но она молчала. И вдруг один из камней попал ей в голову. Сердце Сергея оборвалось. Люба от удара вздрогнула, рукой она прикрыла ушибленное место, вся как-то согнулась и медленно пошла в сторону своего дома. Сергей ожидая, что она сейчас заплачет и побежит жаловаться, как это делали обычно в подобных случаях его сверстники и сверстницы. Но этого не произошло. Все так же сгорбившись, Люба шла не спеша и плача, ее не было слышно. Она, наверное, и дома не пожаловалась, потому что этот эпизод не имел никаких последствий для Сергея... "Господи, как давно это было, – думал Сергей Васильевич. – А как будто вчера".
Вечером следующего дня Люба позвонила снова. Разговор произошел какой-то натянутый, в основном говорила Люба. Несмотря на красноречивые жесты жены, Сергей так и не пригласил Любу в гости. И даже когда она намекнула, что не против встретиться, Сергей неожиданно для себя, то ли хихикнув, то ли хрюкнув, сказал, что он, в общем, тоже не против, но ничего конкретного не предложил. Они сухо попрощались, так ничего и не решив. Сергей Васильевич вдруг с обидой вспомнил, как однажды, когда они учились в шестом или седьмом классе, его пригласили на день рождения к двоюродному Любиному брату Николаю. Сергей заволновался, понимая, что и Люба там обязательно будет..
Он оделся во все лучшее, что у него было, и отправился на эту вечеринку, как говорится с трепетом в груди. Собралось несколько однокашников. Почему-то здесь оказался и мальчик из восьмого класса, который, по мнению Сергея, ничем особенным не отличался, ничего интересного из себя не представлял. Но он все время отирался возле Любы, вел себя с ней довольно смело, даже несколько нагловато и, что особенно поразило Сергея, она не противилась этому. А когда они, не дождавшись конца вечеринки, вдруг ушли вдвоем, все померкло в глазах Сергея. Ему захотелось тут же немедленно уйти, но он сдержал себя, пытался шутить. Одна из девочек энергично заигрывала с ним, даже выхватила и спрятала его платочек, намекая, что отдаст "потом". Но он не захотел дождаться этого "потом", ему стало очень тоскливо, и он ушел домой, сказав, что уже поздно, а ему далеко идти. Седьмой класс и Сергей, и Люба закончили с отличием, и оба, не сговариваясь, поступили в Донецкий горный техникум.
Впервые оторвавшись от дома, они никак не могли привыкнуть к новому режиму жизни. Любе, возможно, было проще, она жила у родственников, Сергей же в общежитии испытывал массу неудобств. Вначале, когда он узнал, что Люба тоже поступила в этот техникум, в нем вспыхнула надежда. Он решил, что в первые же дни подойдет к ней, заговорит и установит необходимый контакт, возьмет над ней, так сказать, мужское шефство. Но жизненные неурядицы все время отодвигали это решение. И хотя Сергей изредка замечал, как Люба смотрит на него внимательно и вопросительно, он так и не подошел к ней. Люба тоже не сделала решительного шага. Так завершился учебный год, в конце которого произошли необратимые события. Сергей решил бросить техникум, Люба же осталась доучиваться. Их жизненные дороги окончательно разошлись.
И вот теперь эти звонки. Хотя после второго телефонного звонка Люба не предпринимала больше попыток поговорить с ним. Сергей Васильевич же потерял бумажку с ее телефоном, фамилии родственников, у которых остановилась Люба, он не знал, и потому, даже при желании, он не мог с ней связаться.
"Значит, не судьба!" – с облегчением, но и с некоторой грустью подумал он. Но грусть эта задержалась в его душе, он не мог окончательно избавиться от нее. Пусть не часто, но он все-таки вспоминал о Любе, не связывая с ней никаких конкретных планов. Он вспоминал о ней, как вспоминают о юности, то есть о поре ожиданий и надежд, когда впереди еще столько неизведанного и желанного, когда столько светлого и радостного ожидается от жизни.
Но Сергей Васильевич понимал, что не нужно обманывать свое сердце, что никакие сомнительные встречи и изменения в его жизни нежелательны, что нельзя вернуть прошлое.
И все-таки, вспоминая о телефонных звонках, он испытывал какое-то волнение. Прошел еще год. Как-то Сергей Васильевич оказался в Павловке и зашел к Любиному брату Николаю. Это случилось под вечер прекрасного летнего дня, когда все в селе готовится к отдыху, все постепенно затихает. Как водится, жена Николая накрыла во дворе стол. Выпили по рюмке, по второй. И Сергей Васильевич то ли под действием винных паров, то ли потому, что ему хотелось с кем-то поделиться своими переживаниями, рассказал Николаю о Любиных телефонных звонках и о своем отношении к ним. Рассказал искренне и честно, закончив свой рассказ тем, что ему неловко, что он жалеет, что не встретился с Любой, что он хотел бы с ней объясниться, но у него нет ее адреса. Николай сказал, что адрес у него есть, и, конечно, он даст его Сергею Васильевичу. Но потом они выпили еще, отвлеклись от той темы, и, когда Сергей Васильевич уезжал, они оба забыли об адресе. Однако недели через две Сергей Васильевич получил письмо от Николая, в котором тот сообщал и Любин адрес. Сергей Васильевич начал настраивать себя на то, чтобы написать ей письмо, анализировал, о чем он напишет и в каком тоне, но каждый раз находилась какая-то причина, которая отвлекала его.
Стояло бабье лето. Точнее, осень только начиналась. Листья деревьев все больше окрашивались во всевозможные осенние тона. Было тепло и грустно. И в один из таких вечеров Сергею Васильевичу попался на глаза Любин адрес. Он решительно сел за стол, чтобы написать ей письмо. Но не успел обдумать первую фразу, как раздался телефонный звонок
– Как я рада, друг мой, слышать твой голос! – Люба, а это была именно она, лишь только услышала "да", безошибочно узнала Сергея Васильевича. – Как видишь, я снова в Макеевке и снова звоню тебе. Не возомни, что я преследую тебя. Поверь, я это делаю без всякого умысла. Просто в этом городе, кроме тебя, никого знакомых у меня нет.
Сергей Васильевич что-то мычал, пытался вставить слово, но Люба говорила энергично, голос ее, молодой и свежий, завораживал его. Он был поражен тем, что всякий раз, когда ему особенно хотелось ее увидеть, Люба, как будто догадываясь об этом, звонила ему.
– Чем ты завтра занят? – неожиданно спросила она, не давая возможности Сергею Васильевичу придумать что-то уважительное.
– Работой, как всегда, – вяло ответил он.
– Может, используем твой перерыв и встретимся наконец? – в голосе Любы слышалась дерзкая настойчивость.
– Да, да конечно, – поспешил согласиться Сергей Васильевич. – Приходи ко мне на работу.
– Нет, зачем же на работу? – казалось, у Любы был заранее готов ответ на такое предложение. – Давай встретимся в скверике, у памятника. Это как раз напротив моего дома.
Сергея Васильевича неприятно поразила ее расчетливость, но он не стал акцентировать свое внимание на этом и согласился.
– А как мы узнаем друг друга? – растерянно спросил он.
– Я думаю, это не представит особого труда, – все с тем же оттенком бесшабашной удали в голосе ответила Люба. – Но, на всякие случай, запомни: я буду в зеленой кофте.
Все утро следующего дня Сергей Васильевич работал как-то машинально, мысли его были заняты предстоящим свиданием. Поразмыслив немного, Сергей Васильевич послал секретаршу за цветами. В сквер он пришел минут за пятнадцать до назначенного времени, облюбовал свободную скамейку, с которой легко просматривалась центральная аллейка, и стал терпеливо ждать. Любу он приметил издали, но совсем не по кофте: она шла, как в детстве, прижав руки к бедрам, совершенно ими не размахивая. Она сохранила свою походку "столбиком" и осталась такой же худенькой, как в детстве и юности. Сергей Васильевич встал и пошел Любе навстречу, улыбаясь, еще издали протягивая цветы. Но когда он подошел к ней близко, то от неожиданности оцепенел: ничего не было в ней от прежней Любы.
Он смотрел на эту пожилую женщину с желтым, морщинистым лицом, на ее худые руки со вздувшимися венами, заскорузлыми пальцами и со страхом думал о том, как выйти из создавшегося положения. Казалось, Люба не реагировала на его состояние, она о чем-то говорила, но Сергей не мог смотреть на ее бледные, вялые губы, на ее увядшее, какое-то болезненное лицо. "Это же и я в ее глазах такой! – в ужасе подумал он. – Зачем я пришел на эту встречу?" Сергей Васильевич о чем-то говорил с Любой, отвечал на ее вопросы, но его не покидало чувство скованности и растерянности. А Люба все щебетала, иногда с нежностью притрагиваясь к его руке. Казалось, она не отдавала себе отчета в том, как она выглядит, даже пыталась кокетничать. И это было особенно тягостно. Сергей Васильевич надеялся, что пройдет какое-то время и первое впечатление сгладится, но оно не только не сглаживалось, а еще больше усугублялось, ибо он находил в ней все больше деталей, подчеркивающих, что у этой женщины уже все в прошлом.
Сергей Васильевич с облегчением вспомнил, что перерыв его скоро заканчивается и у него появится спасительная причина уйти. Люба между тем рассказывала ему, как она собирается провести здесь оставшиеся дни, время от времени делая паузы, как бы ожидая предложений с его стороны. А Сергей Васильевич с нарастающим нетерпением ждал той минуты, когда получит возможность, соблюдая приличия, наконец, уйти.
– А время-то, время как быстро прошло! – попытался он сфальшивить. – Перерыв заканчивается, и мне пора.
Они встали со скамейки, и Сергей Васильевич жестом пригласил пройти по аллее, давая понять, что он собирается проводить ее. Но как только они дошли до конца аллеи, он вдруг засуетился, сказал, что совсем забыл, что ему именно сейчас следует быть совершенно в другом месте. Пробормотав извинения, Сергей Васильевич стремительно зашагал в противоположную сторону, оставив Любу в недоумении, одиноко стоящей на краю осенней аллеи. Сергей Васильевич спешил уйти от места встречи, но тоска, охватившая в первые минуты свидания, не покидала его. Он повернул на боковую аллею сквера, стремясь как можно скорее скрыться от одинокой женской фигуры. И когда ему это удалось, когда он значительно углубился в сквер, тут же устало опустился на скамейку, испытывая очень сложные чувства. "Все, жизнь прошла, конец!" – эта мысль неотвязно давила его мозг. "А чего ты, собственно, ждал? – пытался он себя успокоить. –Что, собственно, произошло? Все естественно, все нормально".
Но перед его мысленным взором, независимо от него, проносились картины детства, юности. Он видел Любу чистой, нежной, хрупкой, стройной, как молодой тополек. Но образ увядшей женщины как бы отодвигал эти картины на задний план, окуная Сергея Васильевича в реалии сегодняшнего дня.
"Да, жизнь прошла!" – все более настойчиво стучало в его голове.
Сергей Васильевич с грустью и неосознанной завистью смотрел на желтые листья, думая о том, что вот они теперь опадут, но весной дерево снова зазеленеет, молодые листочки украсят его крону.
Почему же человеку этого не дано?