Александра ЮНКО (1953-2018)

Я здесь и сейчас,

Я сегодня и здесь.

Вот-вот уловлю

То ли весть, то ли песнь.

Раскрытая настежь,

Сияет душа,

Как ливень, свободна,

Как листья, свежа.

Но слабенький луч,

Разрывающий тьму,

Летит, как письмо

Никуда, никому.

И камень истерся,

И пламень погас,

И время несется,

Ему не до нас.

Но греется дымом

Доверчиво плоть.

О неистребимая

Праха щепоть!

Сухая вода,

Золотая тщета

И светом наполненная

Пустота.

Хлеб

полынью пахнет хлеб чужой

Анна Ахматова

не только запах

меняется вкус хлеба

когда

сомкнувши глаза на миг

просыпаешься

на чужбине

едкий дым над руинами

на слезах замешено тесто

мука пополам с лебедой-

бедой

застревает в горле

кусок

которым вчера привечали

и попрекают нынче

и только во сне

вспоминаешь

детскую сладость

горбушки во рту

ее как раз хватало

на ту же дорогу

от магазина до дома

На бендерском мосту

на бендерском мосту

тишина

тишина

словно тут

никогда

не гремела война

только звезды горят

отражаясь в Днестре

только вдовами

ивы стоят на заре

двадцать лет

простою

на печальном посту

и травой

прорасту

на бендерском мосту

дорогие мои

на одном берегу

и родные мои

на другом берегу

и черту провести

я никак не могу

Свобода

Свобода неволи –

Свобода раба.

Как медленно крутит колеса арба.

Пустую похлебку и тягостный кнут

Ты вспомнишь в последние десять минут.

Свобода лакея – раздеть и разуть,

Подать и убрать, обмануть и надуть,

Намазать елеем нахальную лесть

И к сладкой кормушке поближе подлезть.

Есть полусвобода и полупростор.

Спустили с цепи, но мешает забор.

Зато полагаются миска и кость

Тебе за брехню и прилежную злость.

Свобода свободы – да есть ли она?

Мы этой свободой сыты допьяна.

Похмельем страдаем который уж год –

И снова готовы под плети, как скот.

Свобода базара, купюр и монет.

Кило заверните… Уплачено? Нет.

А ну, голодранец, назад положи!

Свобода продажности, взяток и лжи.

Краснеет бумага, когда я пишу.

Краснеет и воздух, которым дышу.

И я выбираю свободу молчать -

И палец на губы кладу, как печать.

***

Среди безмятежного быта,

когда засыпает душа,

приходят пророки, сердито

привычные стены круша.

И ты между снегом и небом

дрожишь, как несчастный Иов,

без веры, и крова, и хлеба,

одежды, надежды и дров.

Ни власти, не сытой утробы

не сможешь с собой унести.

Ты выстоять голым попробуй,

с отверстою раной в груди.

О Господи, все мы Иовы

и ждем в быстротечности дней

Твоих испытаний суровых

и милости малой Твоей.

Но можно ли вспять возвратиться,

в уюте своем почивать

и, как беспечальная птица,

зерно из кормушки клевать?

Отдаться алчбе и гордыне,

плести словеса-кружева

и слепо скитаться в пустыне,

на мир предъявляя права?

Смерть поэта

1

Ты, перебравший на земном пиру,

Был снят с креста и разрешен от муки.

И словно собутыльники в миру,

Тебя легко берут под белы руки

Два ангела, включившихся в игру,

И подымают вверх.

Слепит глаза

В прозекторской, и голова клонится,

И тихие читают голоса

Стихи,

стихи.

Все с чистого листа,

С уже никем не занятой страницы.

2

Дом долговечней, чем жилец.

Но виноград, увивший стены,

Мы станем жать, а не жалеть,

И опьянеем постепенно.

В душистом облаке пыльцы

Неумолкающие пчелы,

Как золотые бубенцы,

Над соком кружатся веселым.

Не плачь, не жалуйся, пчела,

Что вечер близок, век недолог

И на редуты книжных полок

Пыльца сиротская легла.

Недвижен виноград лежит,

Впадая в смертную истому.

Мы станем не жалеть, а жить,

И рухнуть не позволим дому.

Мы будем не жалеть, а пить.

Гроздь умерла, вино воскресло.

Стакан нетронутый стоит

У твоего пустого кресла.

Возвращаюсь

Зачерствели оглодыши хлеба,

А в стакане прогоркло питье.

Я бы душу доверила небу,

Да грехи не пускают ее.

Там, за солнечным легким забором,

Рать небесные гимны поет.

Ключник Петр, громыхая затвором,

От ворот мне дает поворот.

И, наверно, я выгляжу бледно,

Когда падает лифт скоростной

К черту в пекло, в подвальные недра,

В кочегарку за черной стеной.

О, мелькают знакомые лица!

И, угарного духа вкусив,

Так и тянет немедленно влиться

В разношерстный блатной коллектив.

Но среди непотребства и серы

Я стояла как ангел бела.

Невесомая толика веры

По лицу неуместно плыла.

- Эй, откройте! Оглохли вы, что ли?

Все, развеялся морок ночной.

Снова в сердце просторная воля.

Два запрета - и выбор за мной.

Не берут меня в райские чащи,

Не войти в переполненный ад.

Возвращаюсь

В извечно манящий,

Сверху косо летящий, скользящий,

Под ногами легко шелестящий,

Настоящий земной листопад!