Лидия Рыбакова

Три возраста. Три взгляда изнутри.

Обида – юность. Зрелость – гнев и ярость.

И покаянная, стыдящаяся старость,

молящая: прости и прибери…

1.

Когда тебя не любят – не хочется жить.

В недобром мире темно.

В плену у волн морских – больше нечего пить,

и пусто твоё окно.

Но кто-то должен быть виноват, если боль

везде, как жена, с тобой...

Винить любимца глупо: он взял эту роль

из рук Твоих, Боже мой.

О, как легко на горних высотах святых

судить чужую беду!

Но души наши слабы в руках непростых –

и в руки Твои иду...

2.

Любимцем Господа был брат.

Не он был в этом виноват.

Но он был рад!

Да, он был рад.

И я об этом знал.

На луг он гнал свои стада,

а у меня была страда.

Он иногда,

лишь иногда,

мне издали кивал.

Он улыбался, песни пел,

и снисходительно смотрел –

а я пахал,

всегда пахал!

И солон был мой пот.

Помочь ни разу не просил,

один я в поле грязь месил,

и рвал пупок –

я рвал пупок!

И надрывал живот.

Брат, усмехаясь, говорил:

– Какой ты грязный – где ты был?

Напрасный пыл.

Излишний пыл

не нужен никому.

Ты думаешь, за вечный труд

тебя полюбят и поймут?

Какой чудак!

Смешной чудак… –

Совсем не по уму!

О, как я верил, как я ждал!

Но прав был брат. Он словно знал…

Как он сказал?

Он так сказал:

– Любим всегда один!

Лишь тот, кто мил – тот и хорош,

а кто не мил – тот стоит грош,

ему цена

всегда одна –

он нежеланный сын!

И возмутилось всё во мне:

ближайшей ночью, при луне,

среди полей,

пустых полей,

я брата подстерёг.

Рука в крови, душа в тоске,

и тело брата на песке.

Я был жесток –

как Ты, жесток!

Я мерзок – или рок?

Нет, я прощенья не ищу,

и сам себя я не прощу.

Я заслужил,

всё заслужил –

но, правды не тая,

скажи, мой Бог: а гордый дух

не Ты ль дал – одному из двух?

Я виноват.

Да, виноват!

Но разве – только я?

3.

Ты виновен, пока ты помнишь.

Ты прощаешь в момент забвения.

Вечность – совесть и привидения,

дай, о Господи, мне смирения.

Ты ли душу мою омоешь?

Утомлённым бреду скитальцем

на восток от Эдема – странником,

незабытым молвою данником,

и на лике Земли – изгнанником,

а века – как вода меж пальцев.

Неужели не будет срока

для прозрения и раскаянья?

От надежды и до отчаянья,

проклинаемым всеми Каином,

ухожу со стези порока.

Вечность памяти.

Вечность бдения.

Вечность боли – во искупление.

Поднимаясь в гору

Поднимаясь в гору, не бей ногами тех, кого обойдёшь по пути. Ты их ещё встретишь, когда будешь спускаться.

Мы в гору шли – вначале по дороге,

в большой толпе.

Потом, среди добравшихся немногих,

по узкой – трудно даже ставить ноги –

крутой тропе.

Вот впереди замешкался попутчик,

нет больше сил.

Все возроптали: отойди, голубчик!

Пусти, мешаешь! отдохнул бы лучше,

притормозил!

А он ползёт, пыхтя и задыхаясь,

едва живой,

за чахлые растения хватаясь.

И камни с кручи сыплются – срываясь,

грозя бедой.

Направо осыпь, а налево скалы.

Тропа узка.

Хоть ветер встречный – силы небывалой,

мы б добрались, когда б не этот малый –

ведь цель близка.

Прирос к тропе, как ржа или короста.

Как в горле – ком.

Уйди с пути, поганец малорослый!

И кажется, решить проблему просто –

одним пинком.

Но был там старец. Скромен и печален

все дни пути.

Сказал:

– Не троньте. Снова повстречаем.

Нам вниз идти.

Поражены нежданными речами,

все смолкли вмиг.

И гнев растаял снегом под лучами.

Стоял старик,

смотрел на нас спокойными очами,

мудрей в разы...

– Скажи, ты кто?

А он пожал плечами:

– Я? – Лао Цзы.