Валерий Пайков

Без флага и горна –

скромнее, как мудрые учат,

спускаться под горку,

всё ниже, где райские кущи,

где ящериц гребни

мелькают в траве и пугают,

где холодом древним

сквозит, и по самому краю

струится рассвета

прозрачная, нежная просинь.

Здесь вместо ответов

начало для главных вопросов.

Здесь только начало –

и мысли обрывками вьются,

и звёзды ночами

не плачут ещё, а смеются,

и замысла лучик

(Наполнить ли разумом зверя,

и будет ли лучше?)

ещё только в космосе зреет...

Здесь тот перекрёсток,

где можно вернуться обратно,

где должно и просто

понять, что мы небу не братья,

что в хаосе вечном

гармонии больше, чем ныне,

что хватит беспечно

жестокость ваять и гордыню.

Не нужно вечности

Не нужно вечности. Достаточно того,

что жизнь дала. Достаточно – по горло.

Благодарю за прошлое покорно,

за свет сквозь тьму, за боли существо.

Не нужно вымыслов: понятие азов

в наличии разумного предела.

Как жил бы я, и что б вне сроков делал,

лишённый очевидных тормозов?

Не нужно вечности. Какой ещё сюрприз

мне уготован был бы? Может, в осень

сады цвели бы – и река без вёсел

несла б меня, и позолотой риз

сияла ночь, и в сердце бил, маня,

девятый вал? Но… маской Гуинплена

глядит в глаза материя вселенной,

спасая от бессмертия меня.

Экспромт в ямбе

Июнь гуляет по газонам,

набросив маску добряка,

и пряча в дымке горизонта

светила круглые бока.

Чтоб не вспугнуть меня до срока,

он говорит ему "Не тронь!",

то каплю розового сока

уронит с ветки на ладонь,

в прохладе медленной утонет,

и вспышкой радуги блеснёт,

то донесёт из-за кордона

медовый запах диких сот.

И удивляет всё, и манит,

ко мне подстраивая речь.

А я всё думаю: обманет,

и будет в горне лета жечь.

И будем мучиться от жажды,

уже имея по клейму,

чтоб, наконец, суметь, однажды,

не верить больше никому.

Мария из Магдалы

По чечевице, по костям гадали,

по размещенью лун на небесах –

всё бред и грех. Мария из Магдалы

вчера узнала: лишь любовь и страх

спасут её на главном перекрёстке...

Кто он такой: священник, назарей?

Он говорил с ней ласково и просто,

и не тащил в пещеру поскорей

уединиться, как пастух и мытарь,

чтоб в нетерпенье пояс развязать…

В душе простор, как будто всё промыто

от слов его. И что ещё сказать.

На Богословском

Памяти Г. Н.

Старое кладбище. Ветви с пожухлой листвой.

Мрачно. Валежник дымится – и душно от гари.

Где-то у входа задумчивый, в мраморе, Цой –

редкий паломник зайдёт прикоснуться к гитаре.

Между лопатками стынь – от соседства могил,

старых, заброшенных, в чёрных скрипящих оградах.

Вязнет нога. Говорят, здесь целительный ил –

было болото. И вроде, усопшим награда.

Здесь они, наши. Но странно, с трудом нахожу –

путаюсь вечно, как в гиблом свинцовом тумане.

Разве не страшно, что вот я им что-то скажу,

что-то отвечу на целую жизнь с опозданьем.

В сумке дорожной охапка бумажных цветов –

траурный цех не работает. Всё, что осталось.

Вешаю их осторожно на шляпки болтов.

Хватит на всех, на два метра квадратных. Усталость,

словно на мне для полива две бочки везли.

Что поливать – всё растёт, как у Саймака в книгах.

Это тебе все цветы, что принёс я, возьми, –

всё же с цветами не так ощущается иго.

Флажок

Дочурка, ты ещё мала,

в руке твоей флажок,

и словно капельку тепла

осенний день зажёг.

И глядя на тебя сейчас,

я думаю, куда

уходят радость детских глаз,

и свет, и высота.

Теперь усталость в них и злость –

как по живому вброд?

Откуда, всё это взялось,

и где тот поворот?

Наверно, что-то проглядел –

кто знает, назови.

И где, и есть ли тот предел

родительской любви.

Уже осталось мало мне –

по времени пройти,

и птиц в рассветной синеве,

и радости в горсти.

Но, как от пламени ожёг,

внезапный, ослепя,

когда я вспомню тот флажок

в ручонке у тебя.

Поздняя осень

По переулкам цветочного края,

словно в объятиях сладких оков,

тихо кружу, не стыдясь, собирая

запах и цвет золотых лепестков.

Не доверяя привычному зренью,

прошлые тени душой стерегу,

веря, ничто неподвластно горенью,

даже оставшись на том берегу.

О природе

Не устаю восхищаться природой –

щедростью красок, фантазией листьев,

жадностью жизни, которая бродит

в чане небесном, чтоб наземь пролиться.

Стоя под куполом звёздного рая,

кажется, чувствую Бога участье.

Сердце моё, словно рана сплошная,

кровью пульсируя, плачет от счастья.

* * *

Солнца, небесного гения,

слышится зимняя медь.

Всё познаётся в сравнении –

сравнивать надо уметь.

Сравнивать ливни весёлые,

молний пылающий жгут,

наледей хрупкое олово,

песни, которых не ждут,

землю, где птицы залётные

вьют себе дом меж ветвей,

с тою, далёкой, холодною,

словно чужой, но своей.

Cонет

Был лес со мною откровенно груб –

хлестали ветки, обжигали иглы.

Играло эхо в дьявольские игры,

от крайних троп заманивая вглубь.

Здесь дым белёсый и болотный пал

ползёт по следу линией гудящей.

Из прошлого я шёл за настоящим,

но словно в позапрошлое попал...

О, как мы легкомысленно тверды,

круша в мгновенье все свои труды,

и превращая дом свой в гору щебня,

чтобы с её вершины разглядеть

иную даль, где звоном льётся медь,

где люди в белом.

Но напрасно. Тщетно.

В районе Среднего моря

Тверди земной тревога

докатилась неблагой вестью.

По Среднему морю* вижу:

волн всё громадней стены,

не разобрать ни слога –

сплошного шума завеса.

Кто-то дождался, выждал,

чтобы внести смятенье.

Тревожно на море Среднем,

хоть нет давно Карфагена,

и римляне стали наши,

и кельты – давно не кащеи.

Но мало ли в мире бредней –

и вновь пузырится «пена»,

и прёт, как «мишкина каша»,

из всех углов и расщелин.

Ивана-царевича кости

давно уже в почве тлеют,

а новые полководцы

верят только в «апачи».

И говорят нам «Бросьте!»

наследники Бармалея,

и Среднее море бьётся

о ночь, содрогаясь в плаче.

*Средиземное море (ивр.)

Первая школа

Открыть бы двери в первый класс –

но сколько нужно сил и глаз,

тетрадей сколько и чернил…

Зачем я это сочинил?

И школы первой нет уже,

а в ней на первом этаже

нет класса, парт и нет доски.

И грустью полнятся виски

от слова «нет», похожем так

на ветхий брошенный чердак.

Нет дома даже – есть не тот,

где вас никто уже не ждёт.

Но я вошёл. Консьерж сидел,

и всех глазами словно ел,

суровый, как вахтёр у касс:

«Куда?» – Сказал я: «В первый класс».

И вышел… День был тих и чист,

кружился рядом жёлтый лист,

и проплывали облака,

на землю капая слегка.

Всё, как тогда, давным-давно,

и сердце падало на дно,

и билось громко, как сейчас…

И шли мы с мамой в первый класс.

В Восточной Пруссии

Он был городом раньше – разрушен.

Много лет пронеслось – и не счесть.

Но цветущие сливы и груши

и сегодня, в том городе, есть.

Нет ухода за теми садами –

не подкормят их, не подстригут.

Они, как зачарованы, сами,

вопреки всем невзгодам, растут.

И поймёшь: эти груши и сливы,

словно пасынки в нашей судьбе.

Никогда мы не будем счастливыми,

потому что пришли не к себе.

Потому что не мы их растили,

охраняя и небо моля.

Потому что мы дети России,

и вредна нам чужая земля.

Хочу сберечь

Закатилась поздняя звезда.

Бродит ветер по верхам и вехам.

Отзвучав в ночи далёким эхом,

прошлый день уходит навсегда...

Удержу, дрожа на холоду,

обжигаясь первобытной синью,

чьё-то слово, брошенное в спину,

чей-то взгляд, скользнувший на ходу,

чувство страха, вспыхнувшее вдруг

на краю душевного ненастья,

тонкий хруст разбуженного наста −

застеклённой лужи полукруг,

теплоту коснувшихся колен,

майский сон, осенний запах прели −

всё, что не сказали – не сумели,

чтоб опять не превратилось в тлен.

Ночные поезда

Всегда любил ночные поезда.

Звезда в окне мерцает, не сгорая.

Ещё перрон, ещё одна верста –

и словно нет им ни конца, ни края.

Сидеть без сна на боковой скамье,

колёсных пар вычитывая фразы,

ловить во тьме, как изумрудным глазом

фонарь судьбы подмигивает мне.

Всю ночь смотреть в живую темноту,

что начинает розоветь у края…

Я знаю правду, чистую: не ту

я прожил жизнь – мне не нужна другая.

Мой поезд мчит, куда, не знаю сам,

сквозь города, что всё шумней и выше.

Я мог бы выйти к тем рукам, глазам,

что звали так, манили. Но не вышел…

Мой поезд мчит бесшумно где-то там,

я у окна, ещё не стар и холост,

и ночь, спеша, бежит по проводам,

и я ловлю её далёкий голос.

 "Синь апельсина" <!-- [if gte mso 9]> Normal 0

<!-- [if gte mso 10]> /* Style Definitions */ table.MsoNormalTable {mso-style-name:"Обычная таблица"; mso-tstyle-rowband-size:0; mso-tstyle-colband-size:0; mso-style-noshow:yes; mso-style-parent:""; mso-padding-alt:0cm 5.4pt 0cm 5.4pt; mso-para-margin:0cm; mso-para-margin-bottom:.0001pt; mso-pagination:widow-orphan; font-size:10.0pt; font-family:"Times New Roman";}23.04.2014