Владимир Спектор

* * *
Тротиловый эквивалент любви
Не убивает, не калечит.
Кому-то расправляет плечи
Пульсируя в восторженной крови.
 
Ну, а кому-нибудь наоборот
Ссутулит плечи и фигуру.
И кровь струиться будет хмуро,
Хоть ничего-то не произойдёт.
 
Но там внутри, где эхо тишины
Не менее взрывоопасно.
Где ничего ещё не ясно,
Слова любви, как выстрелы слышны. 
 
И там тротиловое волшебство,
Любовью время разгоняя,
Разгадывает сущность рая,
Где есть любовь и больше ничего.
  

* * *
С прошедшим временем вагоны
Стоят, готовые к разгрузке.
Летает ангел полусонный
Вблизи ворот, незримо узких.
 
Там, у ворот, вагонам тесно,
И время прошлое клубится...
Всё было честно и нечестно,
Сквозь правду проступают лица.
 
Всё было медленно к несчастью,
Со скрипом открывались двери.
Власть времени и время власти,
Учили верить и не верить,
 
И привыкать к потерям тоже -
Друзей, что трудно и не трудно.
До одурения, до дрожи,
Себя теряя безрассудно,
 
Терпеть, и праздничные даты
Хранить, как бабочку в ладони,
Чтобы когда-нибудь, когда-то
Найти их в грузовом вагоне.
 
Найти всё то, что потерялось,
Неосязаемою тенью...
А что осталось? Просто малость -
Любовь и ангельское пенье.

* * *
«...не жизнь, а сплошной КВН»
из разговора

Переостроумничать друг друга
Где-то в миллиметре от испуга,
Так, что страх — на кончике пера.
Так, что слово становилось красным,

(обжигающим, но безопасным) -
Вот такой была порой игра.

Изменилось время и мотивы,
Где слова по-прежнему красивы,

Но уже красны не как тогда…
Перемены выставили цены,
И хохочут, не краснея, сцены
Где-то в миллиметре от стыда.

* * *
Двойные стандарты. А, может, тройные…
И даже не прячется фига в карман.
Враньё — как экзема. Как жизнь — аллергия.
И кажется, тот, кто не пьян, всё же пьян.

А если не пьян, то считает нетрезвым
Тебя и меня, всех, кто слышит враньё…
По сердцу стеклянному будто железом
Ведут и ведут, и долдонят своё…

* * *
Никого по отдельности нет.
Все впрессованы в родственный лёд –
И повенчанный с ночью рассвет,
И закат, давший ночи развод.

Лёд, случается, тает порой,
Обнажая греховность обид.
Вновь скрепляет всё только любовь,
Даже тем, что внезапно молчит.

 *  *  *
Мама обожала мелодрамы,
«Жизненные фильмы» - говорила,
Пересказывала их упрямо,
Поучая на примере «мыла».
Что там нынче смотрит «баба Женя»,
Зная, что гроза не миновала?
Жизни поднебесной отраженье,
Где войною стали сериалы?
В облаке, как в кресле, засыпая,
Облетая горести по краю...
 
Мамины послания из рая
Понимаю и не понимаю.

 * * * 
По городу, в котором «да» и «нет»,
Витают, то спеша, то не спеша,
Шагает вместе с памятью, след в след,
Полузабытая, как сон, душа. 
 
Не пустота страшит, не тень в глазах,
Не поцелуй, угасший поутру.
А позабытый, видно, впопыхах,
Наивный взгляд на бешеном ветру.
 
* * * 
Старых фотографий небеса,
Памяти наивное враньё…
«Ошибаться можно, врать нельзя»
Я не вру, но, Боже, ё-моё…

Этот мальчик, ставший стариком,
Что он видит, глядя в объектив?
Время, что промчалось кувырком,
В спешке ничему не научив…

* * * 
И, всё-таки, дело не в том, куда повернут  поезда
Оттуда, где гул за углом, где время не знает, куда
Проложен на завтра маршрут (а кто опоздал, тот не в счёт),
Минуты, как прежде, идут, и время, как речка, течёт.

 Конечно же, дело в другом. В неясности звуков и фраз,
Не думай, что всё на потом, когда это всё - на сейчас,
Когда тишина между строк – витает чужим холодком. 
И память - то впрок, то не впрок. Но дело, конечно, не в том.