Валентина 

АДАМОВИЧ

* * *

Ты прорастал в моей душе
Пушистой нежной сон-травою.
Своей любви уже не скрою.
Уже...

* * *

Он дал мне надежду, дал!
Луны голубой оскал
Язвит: не предрешено!
Влетает в моё окно,
Висит, как незрелый сыр,
Без плесени и без дыр,
Кричит: "Не твоё, не трожь!"
По телу озноб и дрожь.
"Но я приросла к нему!"
Сиамский урод... Ему
Не жить средь людей, не жить.
Опять мне волчицей выть
На твой голубой анфас.
А время не терпит нас
Склоняет взашей и вразнос
И ставит ребром вопрос
О сущности бытия.
Обиды ползёт змея –
Не будет без яда жал...
Он дал мне надежду, дал!

* * *

Шершавый контур наших душ
Несовпадаем
И крыльев вылинявший плюш
Неосязаем.
Но всё же нежный шелест их
Ты должен слышать
В ночи, где ветер чуть притих,
Вздремнув на крышах.

Тайком встречаются они
В подлунном мире,
А мы с тобой совсем одни
В чужой квартире...
Мы – оболочка без души,
Как шар воздушный.
В него мечтами не дыши –
Он – мир бездушный.

Два эфемерных существа
Совпали тоном
И резонируют слова
Над камертоном.
А ты задумался хоть раз,
Как неразъёмна
Всепоглощающая связь,
Что так огромна?..

Душевных пут не разорвать.
Сиамским плодом
Незримой сущности летать
Под небосводом
И не зависимо от нас
Ей жить отныне.
А наш зовущий хриплый глас
Вопит в пустыне.

* * *

Ах, сколько зим! Привет, моя пропажа.
Как поживаю? Брякну: лучше всех.
Не виделись с большого вернисажа,
Ты даже помнишь мой прощальный смех...

Присяду и отброшу в угол тряпку.
Работа здесь до крайности проста:
Обхаживать маразматичку-бабку,
Выгуливать ослепшего кота.

Котяру жалко. Он шипит незлобно,
Без ярости и желчью не плюёт.
Карга слегка стервятнику подобна,
Найдёт больное место и клюёт.

И быть тебе Энштейном иль Спинозой,
Иметь два высших, может, даже пять –
Ты будешь льстить, смеяться через слёзы,
Забросив "я", стелиться и молчать.

Продались мы в рабы за еврогроши,
Прогнулись под жирующих господ.
От нищеты, не от судьбы хорошей
Упал и потерялся наш народ.

Но знаю я: хотя бы половину
Воздать нам их земных и райских благ –
Померкнут звёзды тощие на синем
И вывесит Европа белый флаг.

За тем и держит нас, как под прицелом,
Носатых кучка, мнящих, что они
Владеют безраздельно миром целым,
Но их потуги фокусу сродни.

Ответ наш никогда не предсказуем,
Славянских душ объём не измерим,
Но лучше мы при встрече потолкуем,
За рюмкой водки всё обговорим.

* * *

Найди меня на будущей тропе...

В понурой полувыцветшей толпе
Узнай за поворотом промелькнувший,
Схвати в объятья золотом блеснувший
Мой силуэт, стремящийся к тебе.

Не пропусти момент касанья крыш
Лучом зари, когда он мир целует.
Скользнув легко, он контур зарисует.
И смолкнет гул, и разольётся тишь.

Ты песню о любви моей услышь...

* * *

Взрастила тебя на камнях,
Над пропастью чёрно-бездонной,
И в бледных заношенных днях
Тебе рисовала огромный
Цветной заколдованный мир.
Там тайны в шкатулках с секретом...
И глобус, затёртый до дыр,
Вертела. И пела при этом:
«Моя ты хрустальная блажь,
Ты хрупкая, тонкая сущность,
Взлетаешь на сотый этаж
И чувствуешь неба воздушность.
Порхай над вершинами скал,
Беги, не боясь оступиться,
Плыви там, где солнца овал
Теряет морские границы,
Зайди в непокорный вираж,
Пусть сердце насытится новью!
Моя ты хрустальная блажь,
Ты – чудо, что кличут ЛЮБОВЬЮ».

* * *

Знойное небо эфиром струится,
Мается жаждой уставшая птица.
Виснет, родимая, точкой искристой,
Но не скрывается в роще тенистой.
Ей предназначено мир твой лелеять,
Оберегать и спокойствием веять.
Чёрные мошки словесной обиды
Пойманы, склёваны, ветром разбиты.

Больно крылам, опалённым в недоле,
Но не желает другой она роли.
Только явись ей, в бескрайние дали
Молча взгляни и развей все печали.
Пусть окунётся в глаза-океаны,
Страхи исчезнут, затянутся раны.
Эта невзрачная сизая птаха
Всюду с тобой: и в любви, и на плахе.

Ангел ли ведает судьбы людские
Или незримые силы другие –
Не огорчай свою птицу-надёжу.
Может быть, я это...
Светлая тоже.
Правда, лишь только в безумном виденье
Я воспаряю и падаю тенью
В твой растревоженный сон на рассвете.
Нежно целую...
Ты думаешь – ветер...

Прости... Прощай

Я обещала больше не писать
О городе, который был жесток,
Но растекаясь горечью меж строк,
Опять заставит память продолжать.
И вновь безумно пить вино любви
И трепетать, касаясь нежных губ.
Но тщетно.
Город холоден и груб.
Твои прощанья – тромбами в крови.
Наш недорай на недоэтаже
Грызёт осколками упреков и обид.
В районе сердца всё ещё болит
И тесно в полувыжатой душе.

Я отмечаю годовщину наших встреч
И задаюсь вопросом вновь и вновь:
Что есть моя последняя любовь,
Та хрупкость, что почти не уберечь?
Срывается нечаянно с ресниц
Предательски противная слеза.
Но грустью улыбаются глаза.
В гримасе губ – обман театра лиц.

Тебе ножом по венам плач навзрыд.
Мне ли не знать: не терпишь женских слёз.
Ты безучастен.
Но висит вопрос.
И он по-прежнему болезненно открыт:
"О, небеса! Так что же есть любовь?"
Молчание.
Предиктор странно глух,
Хоть мой вопрос фальцетом режет слух
И медленно заваривает кровь.
И сердце рвётся от вскипевших вен,
И осознание придавливает грудь.
Осколком правды память полоснуть –
Что, кроме опыта, дано взамен?

Где безусловность,
Аксиома бытия?
Где вера без претензий и заноз?
Я пустоту восприняла всерьёз,
И утонула в трелях соловья.
А серый птах, Нарциссом воплотясь,
Смотрел влюблённо в омут льстящих вод
И выпускал в промокший небосвод
Пространных строк таинственную вязь.

Прости...
Прощай.
Последний мой бросок
Был слаб и непростительно смешон.
Я Ворона искала средь ворон
И подставляла выстрелу висок.
Но удивительно,
Пока ещё живу.
Контрольного не будет.
Не дано.
Стучится в посветлевшее окно
Синичка.
Птица счастья.
Наяву.

Я тебя…

Я тебя отмолила у дальней дороги,
Так настойчиво звавшей в чужие края.
У ветшалых домов, обвивая пороги,
Плющ мне знаки сулил, доброты не тая.

Я тебя отшептала у дальнего грома,
Что старинной арбой грохотал за рекой.
Эта темень небес мне до боли знакома:
Небо хлынет дождём и наступит покой.

Я у горного бога тебя отпросила:
"Дай же счастья, мудрейший, в родной стороне!
Не бери меня в плен своих склонов красивых,
А верни на равнины, где дышится мне".

Низко кланяясь солнцу, ему улыбалась,
Заклиная светить и тебя согревать.
Пусть обнимет лучом и умчится усталость,
И захочется новое утро встречать.

Я тебя отозвала у буйного ветра,
Завывая при полной луне по ночам.
Сквозь напористый шквал проходя километры,
Выносила любовь.
Как же больно плечам!

Как же больно рукам, что опору искали
На пружинистых ветках сплошных ежевик.
Как же больно коленям, что в пропасть сползали.
Шаг неверный – становится вечностью миг.

Я тебя загадала под павшей звездою,
А судьба скрежетала: умрёшь на мели.
Рассевая цветы, посмеюсь над судьбою.
Ведь цветы – это всё же улыбки Земли.

Синдром Адели*

Я разбавлю синоптиков толпы, забывших о Боге,
Воздающих хвалу всем стихиям земли и небес.
Запою о душе, поистёртой о камни дороги
И о странном костре, воспылавшем всем догмам вразрез.

Это даже не страсть, а попытка не виснуть над бездной,
Переполненной страхом потерь под ногами земли,
И потуги мои излеченья почти неизвестной
Полумнимой болезни с названьем "синдром Адели".

Кем он бы для меня...
Невесомой кристальной кометой,
Прочертившей расплывчатый след в одинокой судьбе,
Леденящим огнём бирюзово-лилового цвета,
Не согревшим, но очень настойчиво звавшим к себе.

Но я всё же незримо парила над морем иллюзий,
И, к нему приближаясь, дрожала листом на ветру,
Утопала в стихах его, не допуская дискуссий,
Ежечасно твердила: "Родной, без тебя я умру!"

А комета, украсив шальной траекторией небо,
Безучастно уплыла к другой поманившей звезде.
Вновь зима... (о погоде ни слова!)
Но мне бы
До конца осознать: он исчез и не вспыхнет нигде.

Как болит в подреберье кусок окровавленной плоти...
Я придумала всё. Вы ЕГО никогда не найдёте.

__________________________________________________

* – душевная болезнь (безответная любовная зависимость,

      схожая с наркотической), зачастую необратимая.

* * *

Не гадала и не ожидала,
В дежавю абсолютно не верила,
В облака, в белый дым вновь попала,
Мокрых гор километры отмерила.
Низкорослые древние глыбы,
Сплошь лесистые, мшело-косматые,
Раздавить мою смелость могли бы,
Но смущённо взирают, горбатые,
На немую минор-мизансцену
Как плетётся тропою процессия.

За пустяшную пробную цену
Продаётся судьба редколесию.

Впереди – я с телегой амбиций
И с баклажкой невыпитых горестей,
Чуть поодаль подраненной птицей
Топчет путь силуэт моей совести.
Волочатся за мною обрывки
Старых снов, на кудель перечёсанных,
Бултыхает прокисшие сливки
Воздаяний кувшин нерасплёсканный.
Позади ковыляют обиды...
(Их бы в пропасть и с прошлым завязано).

Взгляд вперёд на журчащие виды –
Бирюзой тень печалей помазана.

Шум воды...
И о вечном не сказано...

* * *

Я хочу тишины до холодного звона в ушах,
Чтобы слышать, как шепчутся росы в траве молодой,
Как дрожит паутинка в застывших речных камышах
И по лунной дорожке крадётся туман над водой.

Я хотела бы слушать дыханье твоё по ночам,
Замерев на мгновение, шорох ресниц уловить,
Рассыпáть поцелуи по сильным уставшим плечам
И, пьянея от счастья, нектар любви медленно пить.

* * *

В ночной реке, в бездонной глубине
Привидится лицо твоё вдруг мне.
Возможно, это блики на воде,
Мираж всего лишь.
Нет тебя нигде...
И дремлет равнодушно диск луны
В холодных водах. Ей ведь не нужны
Моих вомпоминаний облака,
Что принеслись в теперь издалека
И растворились в стынущей ночи.
Молчи, река, о прошлом не кричи
Неспящей выпью в черных камышах
И тишиною не звени в моих ушах.
Купай в объятьях бледную луну
И не напоминай мне про весну,
Запрятанную в бесконечность лет, 
Где жили счастьем и не знали бед.

А в лунном свете блики на воде,
Мираж всего лишь.
Нет тебя нигде...

Помолчим

Однажды ты устанешь ждать меня
И ринешься в объятья страстной девы,
Сгорая от всесильного огня,
Притупит память образ королевы.

К чему журавль в далёкой пустоте,
Когда ласкается синица рядом,
И не летает в непонятной высоте,
И прикасается горячим взглядом.

Захочешь верить, что мечты лишь тлен,
Размякнешь от устроенности быта,
И та, что подняла тебя с колен,
Водоворотом жизни будет смыта.

Из приглушённой памяти твоей
Фантом исчезнет, канет в подсознанье.
Не рви ты душу и костёр залей,
И не живи несбывшимся свиданьем.

Но если вдруг в промозглой тишине
Поймёшь в тоске, что больше не любим,
Зайди на сайт и расскажи всё мне...
Смахнём слезу и вместе помолчим.

Плач горлицы

Я не на воле, не на ветке,
А в тесной, с позолотой, клетке.
Туман висит, дождь не стихает
И ржа на прутьях проступает.
К чему мне сытость, корма горы,
Когда не вижу неба, моря,
Когда забыт попутный ветер.
А мысль буравит: как там дети?

Есть в белоруской древней мове
Одно отчаянное слово.
Оно кричаще и ранимо,
Почти что не переводимо.
То слово – "роспач". Это значит,
Что небеса тоскою плачут.
"Пранiзлiвы узлёт адчаю" –
И вера в чудо тает, тает.
В нём безысходность, боль потери,
Захлопнутые к счастью двери
И осмысление былого...
Как неподатливы оковы,
Под блеском фальши прут железный.
Путь на свободу – неизвестный.

Вы песню горлицы хотели?!
Под вольным небом пили-ели,
Теперь вам подавай услады,
Красой обманываться рады.
Мой трубный глас вас усыпляет
И смех сквозь слёзы удивляет.
Я падаю на дно без силы
И чудится мне мрак могилы...
Вдруг крик в толпе: "Она не дышит!
И ничего уже не слышит.
Давай посмотрим".
Дверь открыта.
Лечу к мечтам полузабытым.
"Туды, дзе сонца, мiлы, дзеткi.
Пад кры’ламi – гаi, палеткi..."

Растаял сон.
Я в той же клетке.
И не на воле, не на ветке.
"Журба, нядоля, роспач душыць
I цяжкiх крат мне не парушыць."
Я больше не издам ни звука.
Беззвучный плач – какая мука!

Однажды

Однажды я вернусь из всех америк...
Заросший незнакомым лесом берег
Меня не спросит о потерянных годах.
Сулящим знаком вылетит навстречу,
Заполнив задремавший тихий вечер
Протяжным криком, оголтелый птах.

Медовый Спас на предосенних ветках
Раскрасит серебром паучьи сетки,
Росой алмазной их легонько окропив.
Когда закат карминной кровью плачет –
Я запою (пусть обо мне судачат...)
О злой любви затасканный мотив.

Однажды я вернусь из всех америк.
Меня узнает постаревший берег...

_____________________
© Валентина Адамович