Владимир Мощенко

 Стихи

* * *
Кучерявый Пантелей.
В пьяном воздухе елей.
Это бабушкин мучитель,
Грустных песен сочинитель.
"Да не жадничей, налей”.
Все он думал о своем.
"Анна Марковна, споем?”
Был он бабушки моложе.
"Хочешь выпить? Ну так что же.
Можно, ежели вдвоем”.
Как возьмет минорный лад,
Рыщут пальцы наугад,
Льется что-то вроде блюза.
"Ах ты, муза моя, муза,
Ах ты, бабка трех внучат…”
Брал меня в кино с собой.
Что с того, что фильм немой?
Он экрану отдавался
Негритянским ритмом вальса,
Каждой пьяною струной.
Люди плакали вокруг.
Трогал душу этот звук.
Мне терзал он тоже душу.
Думал, глядя на Пантюшу:
Что как протрезвеет вдруг?


МУЗЫКА СВЫШЕ

Дж. Рейнхардту
Ты банджо сменил на гитару.
Позволь же сыграть нам напару.
Давай же. И в этой связи
Я должен к тебе быть поближе,
О Джанго, пускай не в Париже –
Хотя бы в твоем Шуази.
Гитара – душа перепалки.
А рядом – лачуги и свалки.
Отсюда и слезы, и джаз.
Но мы еще все-таки юны,
И табора дикие струны
Натянуты, Джанго, для нас.


КАМЫШОВЫЕ КОШКИ

Перстни с кольцами снять уж пора,
Из ушей надо вынуть сережки.
А теперь говори до утра,
Как живут камышовые кошки.
Были заросли прежде густы,
Но они продирались повсюду.
И вздымались победно хвосты.
Не забуду тебя, не забуду.
Пусть вода по соседству темна,
Словно страсти кошачьей изнанка, -
Как знакома мне эта спина,
Все изгибы ее и осанка.
Слыша сердца тугие толчки,
Рвутся жилы высокого стебля,
Чтоб зрачки поглощали зрачки,
Это желтое пламя колебля.
В них пощады не сможешь прочесть.
Но глаза не напрасно жестоки.
Просто шерсть, задевая о шерсть,
Исторгает зеленые токи.
Просто чуткие лапы горды,
Просто хищно смыкаются веки.
От когтей и от воплей следы
В камышах остаются навеки.


* * *

Вмерзли твои пароходы
В лед опозданий моих…
Владимир Соколов

Сегодня на снегу твой болдинский листок.
Ты с нами нежен был, ты с нами был жесток.
В Квишхети лунный блеск ударил по клинку.
Ты помнишь? Но кому ты посвятил строку?
Холодная звезда притягивает свет.
Холодная звезда. Лирический поэт.


* * *

До чего ж облупился наличник!
Стекла выбиты. Кухня пуста.
Я люблю этот мир, как язычник,
Обретающий веру в Христа.
На крылечке прогнившем – картонка,
В ней бутылок каких только нет.
Там, где прежде висела иконка,
В полумраке колеблется свет.
Я люблю этот мир, где разбито
Не одно лишь в окошке стекло,
Где в примерзшее к почве корыто
Столько ржавой воды натекло.


* * *

В этой строчке переводят стрелки:
Отстают часы на пять минут.
А в землянке после перестрелки
Водку пьют и сухари грызут.
Вот девчонка подставляет щечку.
Рифму к ней придумал капитан.
Он еще напишет эту строчку.
Выстрелит еще его наган.
Ревич книгу не издал покуда.
Отчего же в строчке из окна
Слышится, как звякает посуда,
И блатная музыка слышна?
Возвращай долги свои в рассрочку,
Если пощадил тебя штрафбат!
Исказил я, Саща, эту строчку.
Каюсь. Только я не виноват.


ТАЙНЫЕ ЭКСКУРСИИ В ЧАТТАНУГУ

Жаль, что вас не было с нами…
Василий Аксенов
Вот предисловье – это Подмосковье.
Шоссе. Деревни. Березняк. Поземка.
А мы проносим на зеленой "Волге”,
Врубив магнитофон на всю катушку,
Свингующую скрипку.
Здравствуй, Стефан!
Ты седовласый, словно та береза.
Свингуй, маэстро, около погоста,
Который промелькнул и тут же скрылся.
А это Оскар, это фортепьяно.
Ах, темнокожий тучный монреалец,
Роняешь ты хрусталь вот в это поле.
Как поместился ты в зеленой "Волге”?
Свингующую скрипку мы проносим,
Свингующее с нею фортепьяно,
Проносим сквозь январь и сквозь поземку.
Привет, гаишник, вот права, техпаспорт,
Прокалывай талон, пусть будет дырка.
Теперь прощай, маши вослед нам палкой.
Но мы уже, служивый, не вернемся
На той зеленой "Волге”. Только дырка
Осталась в белоснежном том пространстве.
Осталась только дырка. Только дырка.


* * *

Как всегда. Боже мой, как всегда.
Пусть в конце и не так, как в начале.
Но все те же гремят поезда:
Это сердце мое на вокзале.
Пусть Безглазая точит косу.
Ставлю крестик – пусть ставит свой нолик.
Я букетик фиалок внесу
И в вагоне – в стакан да на столик.
Те же станции и города.
Всюду балки. И всюду бочаги.
Ненадежное слово "всегда” –
Это все-таки признак отваги.


* * *

Я пригласил кавалергарда.
Он кивер снял: "Врубай хард-рок”.
Дитя родного авангарда,
И ты продрог, и я продрог.
Зимой вытаскивать занозы
Из хрупких душ куда трудней.
Что ж ты не скажешь, что заносы
Не для саней и для коней?
И все-таки снега сгорели,
И содрогнулся небосвод.
Кто прозевал весну в апреле,
Тот лета в мае не найдет.


* * *

Вот старый Бахмут. Вот речная излука.
Соборная площадь. Гудящий базар.
Скрипенье подвол… Родословная звука.
Пускай и убогий, но все-таки дар.
А солнце! А запах плетеной корзины!
Холодная Балка. Болото. Лозняк.
И крик мотовоза. И скорость дрезины.
Открытые окна. И лунный сквозняк.
Плакучие ивы. И вот уж Бахмутка.
А там, у моста, камыши кое-где.
И выстрел отца. И подбитая утка.
И кровь на крыле. И круги по воде.
И Южный вокзал. И вагон. И разлука.
И сельское кладбище. И воронье.
Подарок судьбы. Родословная звука.
Богатство мое и несчастье мое.


* * *

Сказал рассудки вопреки,
Не помышляя об удаче.
Там, по ту сторону строки,
Не так, как здесь. Там все иначе.
Но я тебя предостерег.
Полумай. Это так опасно.
А в дом ворвался ветерок.
И что-то ищет. И напрасно.
Ведь было все давным-давно.
Но не искать – намного хуже.
Ты согласись, что здесь темно,
А там луна и звезды в луже.
Я друг тебе. И не злословь.
Сегодня ночью воздух выпит.
Там, по ту сторону, любовь,
И жалок все-таки эпитет.
И телефонные звонки,
Ей-Богу, ни к чему сегодня.
Там, по ту сторону строки,
Господня воля. Да, Господня.


* * *

Я увидел спозаранок
Незнакомый полустанок.
Три минуты остановка. И перронная возня.
Здесь не девушки – девчата.
И ведь это жизнь не чья-то,
А моя и для меня.
Так врываются нежданно
Полусвет и полумрак.
"Где еще два чемодана?
Где записка для Ивана?
Ну, пора. Прощай, казак!”
Так привычно и так странно.
Спешка. Запахи. Сквозняк.
Вон "КамАЗ”, а вон телега.
"Глянь, казак мой пьян в дугу”.
Здесь почти что нету снега.
Тайну своего побега
Разгадать теперь могу.
Я увидел спозаранок,
Как деревьям нужен свет,
Как скребут полозья санок
По земле, где снега нет.


* * *

Когда все были живы и здоровы,
По улице окраинной брели,
Вздымая пыль, мычвщие коровы.
И запах свежевскопанной земли
Мне нравился. Я видел, как лопата
Лежала у распахнутых ворот,
И чей-то голос: "Это "Травиата”.
Потом другой: "Совсем наоборот.
Не "Травиата”, Бог с тобой, "Аида”.
И звуки репродуктора в окне.
А я грустил, не подавая вида:
В кино хотелось, как хотелось мне!
В тот год мы часто Чаплина смотрели.
Я ничего не знал тогда смешней.
Огни Большого Города горели
В душе едва проснувшейся моей.
Еще я помню: с нашим домом рядом
У церкви выгружали кирпичи.
Она уже давно служила складом,
Тут больше не святили куличи.
Гудков далеких паровозных зовы.
Фиалки. Сумрак. Шорохи. Теплынь.
Тогда все были живы и здоровы.
И наш сосед преподавал латынь.


МЕЛАНЬЯ СЕМЕНОВНА

Пришла ты в апреле восьмого числа.
Ты нас разыскала, согрела, спасла.
Икону Царицы Небесной внесла
В домишко, недавней бомбежкой помятый.
Сказала: "Сынок, не грызи карандаш.
Поправишься ты и экзамены сдашь”.
И я за тобой повторял "Отче наш”.
Конечно, ты помнишь. Весна. Сорок пятый.
При чем же тут годы? При чем твой погост?
Меланья Семеновна, кончился пост.
У нас впереди Николаевский мост.
Китайских фонариков звездочки всюду.
Они – продолженеье пасхальных свечей.
Кончается ночь. Аромат куличей.
Чей взгляд у тебя? Догадаться бы – чей.
И первая зелень, подобная чуду.
Чей взгляд у тебя? Но не задан вопрос.
Я все-таки выжил и все же подрос.
Меланья Семеновна, слышишь? "Христос
Воскресе!” И новая радость ответа.
И вот Николаевский мост позади.
Цветастая шаль у тебя на груди.
"Стучись хорошенько да всех разбуди”.
Еще не светает, но сколько же света!


ТРОФЕЙНЫЕ ФИЛЬМЫ

Как богато мы, нищие, жили!
Ты почти что босой – все равно!
Для тебя – Тито Гобби и Джильи,
Красота и Аиды и Джильды.
Это юность. И это кино.
Ведь для умного и для тупицы
Был тогда одинаковый шанс,
Если, кроме "Индийской гробницы”,
Демонстрировали "Дилижанс”.
И трубач по фамилии Грегер
Нам играл в подворотне регтайм.
А потом симпатичный бутлегер
Погибал ради тайны из тайн.
Славлю щедрости кинопроката
За влюбленную насмерть трубу,
За судьбу фантазера-солдата
С верой в женщин и с пулей во лбу.


* * *

Возле церкви Вознесенья
Пахнет тленом и рекой.
Неужели на спасенье
Нет надежды никакой?
За оврагом – китежанки,
Различимые едва.
Над могилою крестьянки –
Полустертые слова.


* * *

Ангеле святый, твою поруку,
Твои крылья ощущаю въявь.
Укрепи мою худую руку
И на путь спасения наставь.
На земле держусь я что есть мочи,
На земле, боготворящей высь.
Ты прости мне дни мои и ночи,
За меня ко Господу молись.


* * *

Вон как оголилось корневище,
Будто бы начало всех начал!
Там, где прежде было городище,
Радонеж удельный воссиял.
Терема, палаты и лачуги.
Переулок травами пропах.
После боя сброшены кольчуги.
Синий ветер. Паруса рубах..
Вижу я, как загляделся Сергий,
А над ним, желтея добела,
Словно бриллиантовые серьги,
Вдеты прямо в солнце купола.


* * *

Воскресенье вербное.
Снег сошел с могил.
Знаю слово верное.
И не разлюбил.
Головокружение.
Потеплело вдруг.
Храм Преображения.
Венчики вокруг.
Дело перед Пасхою.
Там отец. Там брат.
Пахнет свежей краскою
Множество оград.
Чья-то жизнь короткая
Обожжет огнем.
Вот и стопка с водкою
И стакан с вином.
На скамье истерзанной –
Свежий огурец,
Черный хлеб нарезанный,
Солнце и скворец.