Борис Ластовенко

  Поэт вспоминает московскую юность, Литинститут, друзей и учителей...

”Вновь я посетил...”
 А. Пушкин


Я снова в общежитии, в котором
мне довелось прожить немало дней;
иду давно знакомым коридором
и вижу номер комнаты своей.

Какие только здесь кипели страсти!
Какие бури отшумели здесь!
Когда я нынче думаю о счастье,
мне кажется,
что счастье все же есть.

О поиски единственного слова!..
Средь юных лиц и звонких голосов
печально пел
свои стихи Рубцов нам
и спорил с нами Юрий Кузнецов.

Я выхожу на улицу... В лицо
швыряет снег
крутой январский ветер...
Да, я горжусь, что Николай Рубцов
меня читал, мои стихи — приметил.

Посаженные нами в оны дни,
рябины у крылечка стали выше.
"Россия, Русь, храни себя, храни...” —
я тоже я общежитии услышал.

Оставя ряд алеющих рябин
и белую останкинскую рощу,
в потоке лихо мчащихся машин
приеду я на Пушкинскую площадь.

Здесь, посреди завьюженной Москвы
и осененный снежным хороводом,
он, не клонивший гордой головы,
стоит,
склонив ее перед народом.

"Младое племя”... Вот людской поток
течет, спешит, но яростная вьюга
не заметет алеющий венок
бессмертников с Михайловского луга.

И сквозь кристалл магических стихов,
сквозь мысль и боль
его прозрачной прозы,
отсюда видно очень далеко,
и каждый здесь становится серьезным.

Не потому ль, на лекции спеша,
вдыхая синь московского рассвета,
мы здесь всегда придерживали шаг
и мысленно здоровались с Поэтом.

Пугающе-безмолвный белый лист,
высокое служение Искусству...
"Я не студент, старик,
я — лицеист!” —
торжественно сказал мне
первокурсник.

Он был, конечно, очень молодой,
но не беда: с годами мы умнеем,
а если верить рифме корневой —
Литинститут рифмуется с Лицеем!

Ах, сколько нас, явивших "божий дар”
и жаждущих свое прославить имя,
сюда явилось, на Тверской бульвар
с потертыми тетрадками своими.

Мы все успели вовремя начать,
с надеждой разлетелись по Союзу,
но многих реже стала посещать,
а многих вовсе позабыла муза.

С потертою тетрадочкой стихов,
когда бывать приходится в столице,
я посещаю бывших земляков
и напряженно всматриваюсь в лица.

В тех — радость,
в этих — менторская спесь,
а кто с чужого голоса вещает:
"Провинция...
Все стоящее — здесь!” —
и тут же мне стихи свои вручает,

чтоб напечатал дома... Земляку
я рад помочь. Но все-таки печально,
коль он забыл, что "Слово о полку...”
на родине его — берет начало.

Я не люблю надменно-постных лиц,
но я всегда готов поспорить с теми,
кто позабыл, что несколько страниц
пропахли в "Тихом Доне”
нашей степью.

Знакомые по "Слову...” соловьи,
седой Донец, закаты и рассветы
не обеднеют без его любви,
но все же дело, видимо, не в этом.

Сужается Отечества простор,
давно угрюмы города и веси,
и мне сказал товарищ мой шахтер:
"В Донбассе нашем
больше нету песен...”

Без родников немыслима река,
(я не открыл великого секрета),
без Родины немыслима строка,
ну а без строк — какие мы поэты!

Я очень скромно мыслю о себе,
и не из тех, кто на судьбину ропщет,
ведь навсегда останутся в судьбе
Тверской бульвар
и Пушкинская площадь.

Не все дойдет до завтрашнего дня,
но не пугает сумрачная Лета:
за Слово, что явилось из огня,
спасибо вам, великие поэты!

Я через площадь к Пушкину бегу,
в моей руке качаются под ветром
из той степи,
где "Слово о полку...” —
бессмертники бессмертному поэту.