Олейников Николай Макарович (5 (17) августа 1898, станица Каменская - 24 ноября 1937, Ленинград) - русский поэт, драматург.

Родился в станице Каменская области Войска Донского в зажиточной казацкой семье. Окончил четырехклассное Донецкое окружное училище, учился в реальном, в 1916 поступил в Каменскую учительскую семинарию. В декабре 1917 стал красногвардейцем, в марте 1918 записался добровольцем в Красную армию, участвовал в боях с германцами и белоказаками, в 1920 вступил в РКП(б). Вошел в состав редколлегии газеты «Красный казак»; переехав в Бахмут (ныне Артемовск), стал ответственным секретарем газеты «Всероссийская кочегарка». Вместе с приезжими петроградскими литераторами М. Слонимским и Е. Шварцем в 1923 разработал концепцию и организовал издание литературно-художественного журнала «Забой», который к четвертому номеру достиг неслыханного по тому времени тиража в 40 тысяч. В 1925 партиец и опытный редактор Николай Олейников получает от ЦК ВКП(б) назначение в газету «Ленинградская правда» и вскоре становится сотрудником редакции журнала «Новый Робинзон», впоследствии преобразованной в Детский отдел Госиздата, который возглавил С.Я. Маршак. В 1926-1928, активно сотрудничая в ленинградских и столичных журналах, занимается организацией радиовещания для детей. В 1928 назначается редактором новообразованного «Ежемесячного журнала» для детей («Ёж»), постоянными авторами которого стали К. Чуковский, Б. Житков, В. Бианки, М. Пришвин, Е. Шварц, а также поэты группы «ОБЭРИУ» Д. Хармс, А. Введенский, Н. Заболоцкий, — с ними у Николая Олейникова возникло особого рода творческое содружество. В журнале «Ёж» он чаще всего пишет под одним из своих донецких псевдонимов «Макар Свирепый», разрабатывает слог и приемы пропагандистской публицистики для детей и публикует ряд брошюр этого жанра, в одной из которых («Танки и санки», 1929) критик из «Правды» распознал «опошление героической борьбы против белых и интервентов» и заключил: «Книжка вредна. Ее нужно изъять». Действительно, некоторый оттенок пародийной примитивизации, граничащей с издевательством, очевиден во всей «детской» публицистике Николая Олейникова, особенно при сопоставлении ее с его беспощадно ироническими стихами, заведомо не предназначенными для печати. Легальная литературная активность Олейникова в 1926-1937 включает также инсценировки для детского театра, либретто оперы «Карась» для Д.Д. Шостаковича, сценарии (совместно с Шварцем) агитфильмов «Разбудите Леночку» (1934), «Леночка и виноград» (1935), «На отдыхе» (1936), в которых играли Б. Чирков, Н. Черкасов, Я. Жеймо.

 Многообразная литературная деятельность Николая Олейникова имеет лишь косвенное отношение к его художественному творчеству, исключительно поэтическому. Иногда оно выполняло вспомогательную функцию спасительного осмеяния собственных занятий и окружения (шуточные «детгизовские» стихи), но чаще всего прямо противостояло той идейно-воспитательной направленности литературы, которой столь активно содействовал Олейников в своей роли редактора, изготовителя агитпропа и партийного куратора. Шуточные стихи были первичной формой творчества. Впоследствии они меняют качество и назначение: так, сохраняя видимость «посланий», стихотворения становятся по сути дела безадресными (перепосвящаясь, они с издевательской легкостью меняют адресатов) и насыщаются поэтическим содержанием. Вероятно, некоторые ранние стихотворные опыты Николая Олейникова утрачены: Чуковский писал о «множестве экспромтов и шутливых посланий» — правда, не различая ранних и поздних произведений Олейникова. Первые сохранившиеся стихи датируются 1926 («Начальнику отдела»); по-видимому, посвященные Шварцу, они обыгрывают в социальном плане тему «половых излишеств», весьма существенную в дальнейшем творчестве Николая Олейникова, где в любовных излияниях скабрёзным намекам сопутствуют высокопарные наставления, поучения и даже распекания.

 В конце 1920-х — начале 1930-х годов определялись и закреплялись в качестве образца советские стереотипы речи и поведения, стандартная канцелярская формула «идейно выдержан, морально устойчив» являлась, в сущности, предписанием, нарушать которое было крайне рискованно. Этому предписанию иронически соответствуют два лейтмотива поэзии Николая Олейникова, лирический герой которой, во-первых — «политрук», авгур, сопричастный руководящим указаниям, во-вторых — «поэт», обладатель вывихнутого и эклектичного речевого сознания, вдохновенный советский мещанин эпохи «Великого перелома». Для него, стремящегося к «моральной устойчивости», характерно бессознательно-пародийное словоупотребление и смешение словесных пластов: так, в «балладе» «Чревоугодие» (1932) одновременно пародируется «Черная шаль» А.С. Пушкина и «Любовь мертвеца» М.Ю. Лермонтова — в итоге «получается новый языковый знак для обозначения поэта другого качества» (Л. Гинзбург). С предписанием благонадежного морально-политического облика связан и третий, настоятельнейший лейтмотив: гротескные умствования по части «научного» познания и переустройства мироздания («Служение науке», «Озарение», «Хвала изобретателям», «Пучина страстей» и т.д.) — характерный поэтический отзвук вселенских претензий коммунистической идеологии. Здесь, особенно в «Пучине страстей», пародируется уже «хлебниковщина» и натурфилософский пафос Заболоцкого.

 Сюжетно-тематических стихотворений у Николая Олейникова мало, в них намечаются и не столько развертываются, сколько насмешливо обыгрываются социально значимые темы — всевластие «вивисекторов», новых хозяев жизни и смерти («Таракан»), фиктивность человеческого существования в бюрократическом государстве («Перемена фамилии»), оголтелое юдофобство как тайный пафос советской жизни («Жук-антисемит»), ничтожество как залог оптимизма («О нулях») и т.д.

При жизни Николая Олейникова были напечатаны лишь три его стихотворения («Служение науке», «Муха» и «Хвала изобретателям»); в 1934 ему удалось пристроить их в столичный журнал «30 дней». Эта публикация была немедля опознана как враждебная вылазка в статье Ан. Тарасенкова «Поэт и муха» («Литературная газета», 10 декабря 1934). После этого отпал вопрос о напечатании новых, даже самых безобидных созданий Олейникова — циклов «В картинной галерее» (1936) и «Вулкан и Венера» (1937). 3 июля 1937 Николай Олейников был арестован, в том же месяце НКВД разгромило всю редакцию детской литературы. Уцелевшие сослуживцы отмежевались от «врага народа» Олейникова и его приспешников, «контрреволюционной вредительской шайки, сознательно взявшей курс на диверсию в детской литературе». Статья в стенгазете кончалась призывом: «Добить врага!».

 Николай Олейников был расстрелян 24 ноября 1937 в Ленинграде после нескольких месяцев пыточного следствия.

 Олейникова принялись понемногу публиковать с 1964, всячески стараясь замазать и замаскировать его веселое и беспощадное издевательство над советской идеологией во всех ее проявлениях. А. Дымшиц, искажая стихотворные тексты, придумал для них подставного автора, которого якобы высмеивает Николай Олейников, - «технорука Н.» А. Пьянов в статье «Веселые стихи Свирепого Макара» пытался представить их комическим дополнением к журнальной деятельности Олейникова. Между тем прижизненная публикация была подписана его собственным именем, и ни в одном из списков стихотворений Николая Олейникова никакие псевдонимы не обнаруживаются. Лирическим героем его поэзии является сам автор - при том, что «лиричность олейниковская — двоящаяся, дублированная бурлеском» (Л. Гинзбург).

 Содержательную, критическую и резко субъективную оценку его поэтического творчества дает Хармс в стихотворении «Олейникову» (1935). Установлению подлинных масштабов поэзии Олейникова, продолжающемуся по сей день, способствовала статья-воспоминание Гинзбург «Николай Олейников», опубликованная в 1989 и предпосланная в 1991 первому претендующему на полноту собранию его стихотворных сочинений.

Из жизни насекомых

В чертогах смородины красной

Живут сто семнадцать жуков,

Зеленый кузнечик прекрасный,

Четыре блохи и пятнадцать сверчков.

Каким они воздухом дышат!

Как сытно и чисто едят!

Как пышно над ними колышет

Смородина свой виноград!

<1934>

Николай Олейников. Стихотворения и поэмы.

Новая библиотека поэта.

Санкт-Петербург: Академический проект, 2000.

Карась

С. Болдыревой1

Маленькая рыбка,

Маленький карась,

Где ж ваша улыбка,

Что была вчерась?

Жареная рыба,

Дорогой карась,

Вы ведь жить могли бы,

Если бы не страсть.

Что же вас сгубило,

Бросило сюда,

Где не так уж мило,

Где - сковорода?

Помню вас ребенком:

Хохотали вы,

Хохотали звонко

Под волной Невы.

Карасихи-дамочки

Обожали вас -

Чешую, да ямочки,

Да ваш рыбий глаз.

Бюстики у рыбок -

Просто красота!

Трудно без улыбок

В те смотреть места.

Но однажды утром

Встретилася вам

В блеске перламутра

Дивная мадам.

Дама та сманила

Вас к себе в домок,

Но у той у дамы

Слабый был умок.

С кем имеет дело,

Ах, не поняла!

Соблазнивши, смело

С дому прогнала.

И решил несчастный

Тотчас умереть.

Ринулся он, страстный.

Ринулся он в сеть.

Злые люди взяли

Рыбку из сетей,

На плиту послали

Просто, без затей.

Ножиком вспороли,

Вырвали кишки,

Посолили солью,

Всыпали муки...

А ведь жизнь прекрасной

Рисовалась вам.

Вы считались страстными

По промежду дам...

Белая смородина,

Черная беда!

Не гулять карасику

С милой никогда.

Не ходить карасику

Теплою водой,

Не смотреть на часики,

Торопясь к другой.

Плавниками-перышками

Он не шевельнет.

Свою любу "корюшкою"

Он не назовет.

Так шуми же, мутная

Невская вода!

Не поплыть карасику

Больше никуда.

1927

Классификация жен

Жена-кобыла —

Для удовлетворенья пыла.

Жена-корова —

Для тихого семейного крова.

Жена-стерва —

Для раздраженья нерва.

Жена-крошка —

Всего понемножку.

Любовь

Пищит диванчик.

Я с вами тут.

У нас романчик -

И вам капут.

Вы так боялись

Любить меня,

Сопротивлялись

В теченье дня.

Я ваши губки

Поцеловал,

Я ваши юбки

Пересчитал.

Их оказалось -

Всего одна.

Тут завязалась

Меж нами страсть!

Но стало скучно

Мне через час:

Собственноручно

Прикрыл я вас.

Мне надоело

Вас обнимать,-

Я начал смело

Отодвигать.

Вы отвернулись,

Я замолчал,

Вы встрепенулись,

Я засыпал.

Потом под утро

Смотрел на вас:

Пропала пудра,

Закрылся глаз.

Вздохнул я страстно

И вас обнял,

И вновь ужасно

Диван дрожал.

Но это было

Уж не любовь!

Во мне бродила

Лишь просто кровь.

Ушел походкой

В сияньи дня,

Смотрели кротко

Вы на меня.

Вчера так крепко

Я вас любил,

Порвалась цепка,-

Я вас забыл.

Любовь такая

Не для меня.

Она святая

Должна быть, да!

1927

Муха

Я муху безумно любил!

Давно это было, друзья,

Когда еще молод я был,

Когда еще молод был я.

Бывало, возьмешь микроскоп,

На муху направишь его —

На щечки, на глазки, на лоб,

Потом на себя самого.

И видишь, что я и она,

Что мы дополняем друг друга,

Что тоже в меня влюблена

Моя дорогая подруга.

Кружилась она надо мной,

Стучала и билась в стекло,

Я с ней целовался порой,

И время для нас незаметно текло.

Но годы прошли, и ко мне

Болезни сошлися толпой —

В коленках, ушах и спине

Стреляют одна за другой.

И я уже больше не тот,

И нет моей мухи давно.

Она не жужжит, не поет,

Она не стучится в окно.

Забытые чувства теснятся в груди,

И сердце мне гложет змея,

И нет ничего впереди...

О муха! О птичка моя!

<1934>

Чревоугодие

(Баллада)

Однажды, однажды

Я вас увидал.

Увидевши дважды,

Я вас обнимал.

А в сотую встречу

Утратил я пыл.

Тогда откровенно

Я вам заявил:

- Без хлеба и масла

Любить я не мог.

Чтоб страсть не погасла,

Пеките пирог!

Смотрите, как вяну

Я день ото дня.

Татьяна, Татьяна,

Кормите меня.

Поите, кормите

Отборной едой,

Пельмени варите,

Горох с ветчиной.

От мяса и кваса

Исполнен огня,

Любить буду нежно,

Красиво, прилежно...

Кормите меня!

Татьяна выходит,

На кухню идет,

Котлету находит

И мне подает.

...Исполнилось тело

Желаний и сил,

И черное дело

Я вновь совершил.

И снова котлета.

Я снова любил.

И так до рассвета

Себя я губил.

Заря занималась,

Когда я уснул.

Под окнами пьяный

Кричал: караул!

Лежал я в постели

Три ночи, три дня,

И кости хрустели

Во сне у меня.

Но вот я проснулся,

Слегка застонал.

И вдруг ужаснулся,

И вдруг задрожал.

Я ногу хватаю -

Нога не бежит,

Я сердце сжимаю -

Оно не стучит.

...Тут я помираю.

Зарытый, забытый

В земле я лежу,

Попоной покрытый,

От страха дрожу.

Дрожу от того я,

Что начал я гнить,

Но хочется вдвое

Мне кушать и пить.

Я пищи желаю,

Желаю котлет.

Красивого чаю,

Красивых котлет.

Любви мне не надо,

Не надо страстей,

Хочу лимонаду,

Хочу овощей!

Но нет мне ответа -

Скрипит лишь доска,

И в сердце поэта

Вползает тоска.

Но сердце застынет,

Увы, навсегда,

И желтая хлынет

Оттуда вода,

И мир повернется

Другой стороной,

И в тело вопьется

Червяк гробовой.

Октябрь 1932

Николай Олейников. Пучина страстей.

Ленинград: Советский писатель, 1991.

Чарльз Дарвин

Чарльз Дарвин, известный ученый,

Однажды синичку поймал.

Ее красотой увлеченный,

Он зорко за ней наблюдал.

Он видел головку змеиную

И рыбий раздвоенный хвост,

В движениях - что-то мышиное

И в лапах - подобие звезд.

"Однако,- подумал Чарльз Дарвин,-

Однако, синичка сложна.

С ней рядом я просто бездарен.

Пичужка, а как сложена!

Зачем же меня обделила

Природа своим пирогом?

Зачем безобразные щеки всучила,

И пошлые пятки, и грудь колесом?"

...Тут горько заплакал старик омраченный.

Он даже стреляться хотел!

Был Дарвин известный ученый,

Но он красоты не имел.

1933

Таракан

Достоевский1

Таракан сидит в стакане,

Ножку рыжую сосет.

Он попался. Он в капкане.

И теперь он казни ждет.

Он печальными глазами

На диван бросает взгляд,

Где с ножами, с топорами

Вивисекторы2 сидят.

У стола лекпом3 хлопочет,

Инструменты протирая,

И под нос себе бормочет

Песню "Тройка удалая"4.

Трудно думать обезьяне,

Мыслей нет - она поет.

Таракан сидит в стакане,

Ножку рыжую сосет.

Таракан к стеклу прижался

И глядит едва дыша...

Он бы смерти не боялся,

Если б знал, что есть душа.

Но наука доказала,

Что душа не существует,

Что печенка, кости, сало -

Вот что душу образует.

Есть всего лишь сочлененья,

А потом соединенья.

Против выводов науки

Невозможно устоять.

Таракан, сжимая руки,

Приготовился страдать.

Вот палач к нему подходит,

И, ощупав ему грудь,

Он под ребрами находит

То, что следует проткнуть.

И проткнувши, набок валит

Таракана, как свинью.

Громко ржет и зубы скалит,

Уподобленный коню.

И тогда к нему толпою

Вивисекторы спешат.

Кто щипцами, кто рукою

Таракана потрошат.

Сто четыре инструмента

Рвут на части пациента.

От увечий и от ран

Помирает таракан.

Он внезапно холодеет,

Его веки не дрожат...

Тут опомнились злодеи

И попятились назад.

Все в прошедшем - боль, невзгоды.

Нету больше ничего.

И подпочвенные воды

Вытекают из него.

Там, в щели большого шкапа,

Всеми кинутый, один,

Сын лепечет: "Папа, папа!"

Бедный сын!

Но отец его не слышит,

Потому что он не дышит.

И стоит над ним лохматый

Вивисектор удалой,

Безобразный, волосатый,

Со щипцами и пилой.

Ты, подлец, носящий брюки,

Знай, что мертвый таракан -

Это мученик науки,

А не просто таракан.

Сторож грубою рукою

Из окна его швырнет,

И во двор вниз головою

Наш голубчик упадет.

На затоптанной дорожке

Возле самого крыльца

Будет он, задравши ножки,

Ждать печального конца.

Его косточки сухие

Будет дождик поливать

Его глазки голубые5

Будет курица клевать.

<1934>

Примечания:

1. Эпиграф — реминисценция на первую строфу басни капитана Лебядкина (Ф. Достоевский. Бесы. Ч. 1. Гл. 5. IV).

2. Вивисекция (живосечение) — вскрытие живого существа для изучения внутренних органов в действии.

3. Лекпом — помощник лекаря (ассистент).

4. «Тройка удалая» — песня на слова Н. Ф. Глинки «Вот мчится тройка удалая / Вдоль по дорожке столбовой...».

5. Его глазки голубые. — С. Полянина отмечает: «Быть может, не случайно глаза у таракана голубые, т. е. цвета, типичного для русских, главных объектов социального эксперимента» (Полянина С. Две заметки о поэзии Олейникова // Neue Russische Literatur. 1979—1980. No. 2—3. 5. 229).

Строфы века. Антология русской поэзии.

Сост. Е.Евтушенко.

Минск, Москва: Полифакт, 1995.

Послание артистке одного из театров

Без одежды и в одежде

Я вчера Вас увидал,

Ощущая то, что прежде

Никогда не ощущал.

Над системой кровеносной,

Разветвленной, словно куст,

Воробьев молниеносней

Пронеслася стая чувств.

Нет сомнения — не злоба,

Отравляющая кровь,

А несчастная, до гроба

Нерушимая любовь.

И еще другие чувства,

Этим чувствам имя — страсть!

— Лиза! Деятель искусства!

Разрешите к Вам припасть!

1932

Николай Олейников. Стихотворения и поэмы.

Новая библиотека поэта.

Санкт-Петербург: Академический проект, 2000.

ПОСВЯЩЕНИЕ

Ниточка, иголочка,

Булавочка, утюг.

Ты моя двуколочка,

А я твой битюг

Ты моя колясочка,

Розовый букет,

У тебя есть крылышки,

У меня их нет.

Женщинам в отличие

Крылышки даны!

В это неприличие

Все мы влюблены.

Полюби, красавица,

Полюби меня,

Если тебе нравится

Песенка моя.

 (1928)

КОРОТКОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ В ЛЮБВИ

 Тянется ужин.

Блещет бокал.

Пищей нагружен,

Я задремал.

Вижу: напротив

Дама сидит.

Прямо не дама,

А динамит!

Гладкая кожа.

Ест не спеша...

Боже мои, Боже,

Как хороша!

Я поднимаюсь

И говорю:

- Я извиняюсь,

Но я горю!

(1928)

Солнце скрылось за горой.

Роет яму подхалим во тьме ночной.

Может, выроет, а может быть, и нет.

Все равно на свете счастья нет.

(1931)

Птичка безрассудная

С беленькими перьями,

Что ты все хлопочешь,

Для кого стараешься?

Почему так жалобно

Песенку поешь?

Почему не плачешь ты

И не улыбаешься?

Для чего страдаешь ты,

Для чего живешь?

Ничего не знаешь ты, -

Да и знать не надо

Все равно погибнешь ты,

Так же, как и я