Олеся Николаева

САУЛ И ДАВИД

Царь Саул и поныне ищет души Давида.
 Но Давид вовек не убьёт Саула.
Ибо – только вместе с Саулом умрёт обида.
 Ибо – только вместе с Давидом поёт опала.

И тоска ликует. И смерть глядит, как невеста.
 Но когда псалмопевец смолкает и петь не может,
царь Саул себе не находит места:
 чуждый дух терзает Саула, гнетёт и гложет.

Но Давид, повторяю, вовеки – пророк, изгнанник –
 не убьёт Саула на царской его кровати,
ибо тот – Помазанник и Избранник,
 хоть и богооставлен, а всё не лишён печати.

Как он гонит Давида! Сживает его со света,
 наступает на тень его, бьётся с эхо, томится...
И душа моя тоже – и так, и этак, и то и это:
 пророчица и гонительница, страдалица и царица...

Оттого-то мой конь имеет двойную сбрую,
 и двойную жизнь мою знает – этакую, такую:
как горюю и праздную, праздную и горюю,
 как ликую и бедствую, бедствую и ликую.

И когда я умру, уже не имущая вида,
 и когда надо мною скажут: она уснула,
царь Саул, наконец, догонит царя Давида.
 И Давид поразит Саула.

 УРИЯ

Когда любовным треугольником ты сдавлен и закрыты шлюзы,
 а ты в ночной тоске невольником блуждаешь вдоль гипотенузы;
и с этой внутреннею бурею сражаешься ты, как галерник,
 особенно когда ты – Урия и царь Давид – тебе соперник;

и от бессилия, бесславия ты, словно вспорот, перекроен:
 всё спуталось – война, Вирсавия, и муж обманутый, и воин…
И в этих образах двоящихся ты – резь в глазу и жало в горле,
 чтоб тысячи к стене мочащихся тебя из Книги Жизни – стёрли!

Как ни крути, как ни развязывай,
 – всё выйдет зло, и боль, и битва,
И драма, и беда, и с язвами луна, бессонница, молитва…
И царь тебя своей десницею пошлёт за гибелью внезапной,
 но взыщет Бог с него сторицею: «Где воин Урия? Где раб мой?»

…Вот отчего кимвала славного раскаты в поле сиротливом,
 и от лица героя главного метель поёт псалмы с надрывом.
И поднимается от пения всё на воздусях с солнцем красным.
И – жаль всего: любви, смятения,
 всего, всего – с лицом прекрасным!

«ТРИ БОГАТЫРЯ»

Посвящается С.Ф.

На переднем плане три пары ног лошадиных, шесть вертикалей,
 и притом ни одна из кобыл не взбрыкнет,
не ударит в землю копытом,
этакий частокол – колонны Большого театра,
однообразье деталей,
 кони самодостаточны, унылы, сыты.

Да и богатыри под стать им – скучны, безъязыки.
 Латами скрыты тела, головы – шлемами, всё условно,
хоть и вовсе закрась им лица – будут также безлики,
 словно знаки иль манекены – все поголовно.

Пусть бы хоть Алёшка Попович махнул кудрями,
 иль Добрыня Никитич врагу показал дулю,
да Илья Муромец бы изобразил бровями:
 он-де слышит птицу вещую – кукующую зозулю…

Но слишком высока линия горизонта, заземляя картину…
 Не хватает неба, воздуха, свинцовыми облаками
заволакивает головы, и богатырям в спину
 утыкается пространство лбом и всеми руками…

Там – зеленоватые холмы затаились, скрадывая и пряча
 выделку доброй кольчуги леском, дымкой увитым.
А на переднем плане – яркие разноцветные клячи
 верховенствуют своим колоритом!

Никто не отбрасывают теней… Ни спереди, ни слева, ни справа
 свет не бьёт наотмашь, чтоб заслонять рукой, и отныне
хрестоматийная эта банальность очевидна и величава
 лишь для школьника в сочинении по картине.

Но особенно ударяет в глаза контраст оранжево-синий.
 Это Поповича оранжевые порты и синеющая рубаха.
Это иссиня-черный корпус коня, это из вертикальных линий
 жёлтый сапог – охрою бьёт с размаха.

И от этой выставки модной обуви – броской и разнопёрой,
 Рембрандт ворочается в гробу, вот-вот вовсе перевернётся,
а меж тем пейзаж, подавленный монументами, шевелит хворой
 травой, манит изгибом леса, на волю рвется…

…Так мне друг мистик растолковывал жизнеподобья
 ложь и лукавство, когда оно замахнулось
на сакральность мифа… Лишь булава да копья,
да коней копыта, да плавных холмов сутулость.
 2016

Рустаму Хамдамову

Кто бурно жил и к смерти сватался,
 и на миру с тенями бился,
пусть скажет: «Счастлив тот, кто спрятался!
 Блажен, кто вовремя сокрылся!»

Забылся – под еловой лапою,
 в пространствах затаился вышних,
а здесь, меж нами, тихой сапою
 крадётся, не смущая ближних.

Змеёй шуршит, взлетает коршуном
 и – нет его под облаками!
А вздохом давится непрошенным,
 так прикрывает рот руками…

Им ничего не потревожено,
 не переломлено, не смято, –
всё так, как было и положено,
 как и задумано когда-то…

Мир, как дитя благословенное,
 цветные смотрит сновиденья…
Всё хрупкое и сокровенное
 коробит от прикосновенья.

И потому – блажен, кто с мухами,
 как с музами, – огней туманных
не загасивший, вод с воздУхами
 не замутивший первозданных!

Не наследивший! И – по-аглицки –
 ушедший в логосы и зёрна
и тихий голос, голос ангельский
не перекрикивавший вздорно!
 2016