Эвелина Ракитская
 Поэзия

* * * Д. Б., литературоведу

Чашка кофе, ломтик хлеба,
нищета со всех сторон.
Для чего ж я слышу с неба
то ли ветер, то ли звон?
Я ж совсем асоциальна –
лишь писательский билет...
Я почти нематерьяльна.
Нет меня на свете, нет.

Я и жизни-то не знаю
к тридцати восьми годам
и все время забываю,
где родился Мандельштам...
Среди суетного света
не имею я друзей
и в колонку в Литгазету
не пишу своих статей...

И не то что от гордыни,
просто лень – моя беда, –
ни в Париже, ни в Берлине
я не буду никогда...
(И не то что денег мало,
а подумаешь – на кой
ехать мне куда попало?
Пользы в этом никакой...)

Для чего ж таким убогим,
не добитым кирпичом,
с неба Бог диктует строки,
не подумав ни о чем?
Ведь никто меня не вспомнит,
не похвалит, не издаст...
Антибукера никто мне
да и букера не даст...

Пропадут мои скрижали,
бесполезные – умрут.
Лучше б это написали
те, кто правильно живут.
Кто всегда мечтал явиться,
правду людям возвестить,
из провинции столицу
кто приехал поразить...
Кто боролся, добивался,
пробивался из низов,
а не глупо улыбался,
наломав по жизни дров!

Я рифмую все глаголы,
ассонанс и диссонанс.
Я вообще ушла из школы,
не зайдя в десятый класс.
Я вообще не понимаю,
где Моне, а где Дега.
Я давно уже хромаю –
у меня болит нога.

Дуракам закон не писан.
Мне и горе – не беда.
Я хорошая актриса,
если надо иногда.
Я веду себя по-свински,
говоря без дураков,
например, что П. Басинский –
лучший критик всех веков...
А еще веду по-скотски,
заявляя много лет,
что поэт Иосиф Бродский –
внешне – Игорь Меламед.

И о том, что вся картина
подравняется потом –
и Суглобову Ирину
от Цветаевой Марины
отличат с большим трудом.
...Ветер носит в чистом поле.
Что хочу, то и мелю.
А не все ли мне равно ли? –
все равно друзей люблю!

Для чего ж таким убогим
и неправильным, как я,
с неба сбрасывают строки,
не подумав... ничего?
...Будто лето, день слепящий,
по поляне – дети вскачь...
Я ловлю с небес летящий
надувной блестящий мяч...
1998

Волк не знает, что он волк. Но он – волк.
Даже если он из рук ваших ест.
А от волка средь людей – какой толк? –
он ночами все равно смотрит в лес.

Даже если волка очень любить,
даже если пригласить и принять,
волку волчий лес вовек не забыть,
сколько б нам ему на то ни пенять.

И детеныш у него – будет волк,
и по-волчьи будет выть на луну.
Может – полуволк, но все-таки – волк,
даже если не видал ту страну,

ту страну, где волчий снег, волчий свет,
волчья ягода и волчья вода...
Даже если той страны больше нет
и не будет никогда, никогда.

Волк не хочет волком быть, но он – волк,
сколько волка ни корми и ни грей...

Разве волка обвинишь, что он – волк?...

2005


* * *
Это было в далекие годы.
Жил на свете один человек.
Он рассказывал в лекциях что-то
про запретный Серебряный век.

Был он даже доцент, не профессор,
но девицы сходили с ума!
Прибавляла к нему интереса
эмигрантская тема сама.

Ходасевич, в чердачной трущобе
свой последний увидевший час….
Романтично… трагично… еще бы!
(но пока не касается нас.)

Или Бунин с одним чемоданом,
или мало ли кто там потом…
Адамович… Георгий Иванов…
тишина под парижским мостом.

Говори же, Смирнов, говори же!
(все его называли В.П.) –
мы, конечно, умрем не в Париже,
это все не о нашей судьбе!

Нам под Ваши высокие бредни
о России трагических дней
сладко спится за партой последней –
в самом сердце державы своей.

… Мы умрем и в Париже, и в Ницце,
в Тель-Авиве, в Нью-Йорке, везде…
это прочное слово "граница” –
не прочней, чем круги на воде.

Это цепкое слово – "держава” –
разлетится салютом во прах.
Это слово летучее – "слава” –
приземлится синицей в руках.

Сладко спится под говор Смирнова,
под его вдохновенную речь!
(Но высокое русское слово
никого не сумеет сберечь.

Но высокая русская проза
и поэзии белая кость
обернутся безумною позой,
превратятся в чернильную злость…)

…Говори же, В.П., говори же,
говори нам о самом святом.
В тель-авивской коморке под крышей
я тебя через годы услышу.
И неважно, что будет потом.


* * *
Был Пушкин весельчак и легок на помине
и не держал в руках он собственной судьбы.
А Тютчев был педант, подверженный гордыне,
и он вставлял везде сравнения – "как бы”…

Не "как бы”, а "как бы”. Подобных откровений
не стерпит интернет, но это не беда.
(Кто слышит, тот поймет, – а ставить ударений
сама в своих стихах не буду никогда).

Сравнение "как бы” прошло потом сквозь годы –
его употреблял почти любой поэт.
И был у них талант, но не было свободы,
и не постиг никто немыслимый секрет.

Талант дарует черт, а Бог дарует гений –
прозрачный, как вода, бессмысленный, как смех,
не ставящий в стихах значочков ударений,
не ценящий ни слов, ни рифм и ни сравнений,
не ясный никому, но на устах у всех…

Он так и входит в мир – как человек случайный,
нечаянно не ту калитку приоткрыв.
Был на устах у всех, но оставался тайной,
и умер, и умолк (а Тютчев вечно жив)…

(Когда была бы я лите-рату-роведом,
я б написала труд про гений и талант.
И мой огромный труд, и мой научный метод
по праву б оценил какой-нибудь педант.)

Но умерли они – кто знал, что это важно
(не удержав в руках груз собственной судьбы) –
про гений, про талант, про то, что жить не страшно,
и про большую роль сравнения "как бы”…