Виталий Шнайдер (1954-2023)

Родился в Одессе. В 1962 году, вместе с семьей, переехал в Таллинн (Эстония). Журналист. Работал во многих русскоязычных газетах Эстонии, а также репортером еженедельной криминальной хроники на телевидении. В Германии с июля 2001 года. Входил в Объединение немецких журналистов и прессы (DPV e.V.), один из основателей Немецко-русского культурно-литературного общества Das Mittelfeld. Автор четырех книг стихов и переводов: «Прерванный сон» (1996), «Знак совпадения» (2001), «Иные берега» (2008), «Закатный ветер» (2012). Был главным редактором русско-немецкого интернет-журнала Inter-Focus.de.
 

 


 * * *
Я прожигаю время,
Лежу на диване – жгу,
В землю не сею семя,
С телеэкрана не лгу.
 
Тихий, домашний, кроткий,
Я кристаллически чист, 
Как смирновская водка,
Как неисписанный лист.
 
Люди строят дороги,
Любят, сжигают мосты,
Пьют, возводят остроги,
Бьются в сетях суеты...
 
Жизнь кипит за стеною
Тесной моей конуры,
Я ничего не строю –
Лежу и глаза закрыл.
 
 
ВСПОМИНАЯ БУДУЩЕЕ
 
 «Это не эмиграция, это – эвакуация».
           (Эльдар Рязанов, "Предсказание")
 
Мы будем жить в чужой стране у моря.
Из нашего открытого окна
Увидим мы, как пенится волна,
Сколь бег ее изящен и проворен.
 
На родине хлебнув с избытком горя, -
За морем та далекая страна,
Была нам мачехой, не матерью она, - 
В той стороне горят кострами зори.
 
Соседский домик в три слепых оконца
Напомнит нам с тобой «приют чухонца».
Ты взглянешь на него, вздохнешь украдкой
 
И, отвернувшись к морю, загрустишь.
Я - поглощен трудом, склонясь над грядкой,
Надвину кепи, зубы стиснув лишь.
 
15.08.98, Таллинн
 
 
* * *
 
Не проси лучшей доли у Бога.
Даровать Он не сможет, увы,
Замка с челядью вместо острога,
Слитков золота вместо сумы.
 
Князь, пронзенный стрелой татарвы,
И старуха, сожженная в Клоога*,
Избежать приговора судьбы
Не смогли - их печальна дорога.
 
Кости брошены - "чет" или "нечет",
И, коль выпал ужасный конец,
Не кричи, не ропщи, человече, -
 
Принимай в грудь смертельный свинец,
Возлагай крест страданий на плечи,
А на темя - терновый венец.

 

Tallinn, 05.02.99.
 
* Клоога - концентрационный лагерь неподалеку от Таллинна 
во время Второй мировой войны.
 
 
* * *
 
Моя душа устала от невзгод.
Им нет числа, они из года в год
Преследуют меня, и нет просвета.
Осталось пулю в лоб себе пустить,
Прервать невыносимой жизни нить,
Уйти в тот край, где воды катит Лета.
 
Или бежать, уехать за моря,
Туда, где над хребтами гор горят
Бесчисленные звездные лампады.
Где город, возлежащий на холмах,
Белеет, отряхнув столетий прах,
И время спит под сенью колоннады.
 
Решенья нет, и буду я опять
Бессонницами ночи измерять
И в тишине своим давиться криком.
От маеты моей схожу с ума,
И щерятся соседние дома -
Я пленник в окруженье их безликом.
 
 
* * *
 
Мир за окном – цветное полотно.
На нем дома, деревья, люди, птицы.
Поток автомобилей с ревом мчится.
По снегу такса семенит смешно.
 
В полтретьего уже полутемно.
Я закрываю книжную страницу
Про журавля, что в небе, и синицу
В чужих руках иль в клетке? Все равно.
 
Как Соловей-разбойник чайник свищет.
Иду на кухню, ведь духовной пищей
Желудок не наполнить, сколь ни ешь.
 
И подступает скучный зимний вечер,
И нечем залатать в бюджете брешь,
И плачет горько, как ребенок, ветер.
 

РИСУНОК

 
По утрам просыпаясь рано,
Устремляю взгляд в небеса,
По утрам видеть мир мне странно,
Будто я его создал сам.
 
Будто взял чистый лист бумаги,
Странный город нарисовал,
Стер резинкой ночные страхи
И рисунок заштриховал.
 
Получились дома и птицы,
Перечеркнутые дождем, -
Антимир-фантом – на странице
Перевернуто все вверх дном.
 
В черном небе дома летают,
Рядом с ними дворник с метлой,
В окружении птичьей стаи
Совершает полет он свой.
 
Перевернутый мир изорван,
Не похож и похож на наш,
В нем отсутствие горизонта,
Это некий антипейзаж.
 
А на заднем плане в сюжете
То, чего так боюсь и жду, -
Мой уход в рассеянном свете
За таинственную черту.
 
Через дверцу на заднем плане,
Заштрихованную дождем,
Ухожу и таю в тумане,
Растворяюсь бесследно в нем.
 
Tallinn, 13.02.2001
 

ГАННОВЕРСКИЙ ЭТЮД

 
Его дворов тягучая неспешность,
Духмяный, пряный парковый настой,
И беззатейливость, и безутешность
Неясных сновидений в час ночной.
 
Разноязыкость крошечных базаров,
На пестром Крёпке* шумный Вавилон,
И в час закатный тысячи пожаров
В оконных рамах, и вечерний звон
 

Церквей окрестных. Торжество фонтанов

Над мрамором фигур псевдо антик,
И ежики зеленые каштанов
Над черепичностью его кварталов,
И грядки поливающий старик.
 
Таков Ганновер. Смесь Европы с миром
Всем остальным. Ряд островерхих крыш.
Познали в прошлом Лондон и Париж
Величие рожденных здесь кумиров.**
 
Но все проходит. Догорает день, 
Похожий, как две капли, на другие.
На штёкенские*** улочки кривые
Неспешно наплывает ночи тень. 
 
 
* Крёпке – ганноверский City;
 
** Имеется в виду баварско-саксонская  династия живущих и поныне в Ганновере герцогов Вельфов, предки которых в XVIII – XIX веках самодержавно правили Англией и были организаторами и идейными вдохновителями небезызвестного Священного союза;
 
*** Штёкен – один из городских районов.
 
 
* * *
 
Чего я стою здесь,
        в чужой стране,
не зная языка ее и нравов,
здесь издревле царящих?
        Свет в окне
соседнем гаснет. Горькая отрава
сомнений разъедает душу мне.
 
 
Зачем сюда приехал я?
       В каком
родстве я с этим местом незнакомым,               
 каким здесь прокормлюсь я ремеслом?
Казался свет в окне таким
                                  весомым,
но он погас, и сразу умер дом.
 
 
И та звезда,
 что мне с небес сияла,
померкла вдруг – я в темноте стою,
окутан ею, словно одеялом,
но чувствую, я где-то на краю,
 над пропастью...
                      И серп луны – как жало.
       
ноябрь 2001 г. – январь 2002 г.
                        г. Ганновер
 
 

Я и ВЫ

 
Меня вы упрекаете за то,
что не подвержен я, как вы, гордыне,
 но я из плена вырвался, отныне
мне тесно местечковости пальто.
 
Моей душе противно решето
идей национальных, словно в тине
запутались вы в них, сей паутине
предпочитаю волю и простор.
 
Гармонии надмирной слабый отзвук
мне слышится, и на бумаге оттиск
тех неземных мелодий остается.
 
Вы слышите лишь собственные речи,
 ворованным торгуя первородством;
я вышел в ночь, беду взвалив на плечи.
 
Hannover, 19 – 25.05.2002 
 
 
* * *
 
«...земля везде тверда, 
рекомендую США».
                                   Иосиф Бродский
 
Он понял вдруг, что чувство русской речи
почти утратил. И на сердце мгла.
И повторяло эхо: «Онемечен...»
И речь чужая нёбо обожгла.
 
И небо опрокинулось, сдавило.
Жизнь теплилась лишь где-то на краю
сознанья. И неведомая сила
толкала в ледяную полынью...
 
Земля тверда везде, но речь – иная,
вот перемены местности итог.
 
И от хребтов Урала до Синая
звучат наречья разные, сменяя
чуть глуховатый на гортанный слог.
 
 
* * *
 
Взять лицо любимой женщины
двумя 
теплыми 
ладонями.
 
Приблизить к своему лицу так,
чтобы сквозь сумрак комнаты 
увидеть 
ее глаза 
близко-близко.
 
Всмотреться в их темную глубину 
    до рези.
 
Разглядеть на самом их донышке
едва
заметную 
ложь.
 
 
* * *
 
Оставьте, с меня довольно! -
Покоя и вольных снов
так хочется, - душно, больно
от брызжущих злобой слов.
 
Бежать в глухие пещеры,
за тысячу тысяч миль,
иль в град, где надежды, веры
оплот, – золотистый шпиль.
 
Но снова как волка гонят
на красный флажковый ряд,
и егерь в потных ладонях,
целясь, сжимает приклад.
 
Уж гомон погони слышен,
все громче волынок вой.
В зеленой болотной жиже,
что к адской области ближе,
свой вечный найду покой.