Максим Замшев



* * *
Падает мелкий снег
Мягко на тротуар.
Маленький человек.
Гоголевский бульвар.

Вечная толчея.
Вечная молодежь.
- Может быть, ты ничья,
Если одна идешь!

Маленький человек.
Маленькая любовь.
В этот жестокий век
Может пропасть любой.

И не нужна шинель,
Нужен всего лишь взгляд.
А у нее "Шанель"
И дорогой наряд.

Сахарный белый снег.
Белый молочный пар.
Маленький человек.
Гоголевский бульвар.

* * *

Никогда не найти нам пристанища
Ни в столице, ни в южной провинции.
Инвалид, состоявший при станции,
Уезжает на Родину, в Индию.

А за ним отправляются разные
Человеки на долгие поиски.
Только я по утрам что-то праздную
И водой обливаюсь до пояса.

Обливаюсь до крика, до одури,
Чтоб тоски не досталось ни грамма мне,
Чтоб литыми державными одами
Наслаждался потомок неграмотный,

Чтоб не слышать призывов к восстанию
В пустоте, что дождями измерена...
Никогда не найти нам пристанища,
Даже в солнечной южной Америке.

* * *

Я совершал хорошие поступки.
Плохие совершал - к чему скрывать.
Судьба капризно поджимала губки
И заставляла яростно страдать.

Но хладный век насмешлив и спокоен.
Разбилось насмерть зеркало страстей.
Люблю отныне стройность колоколен
И красоту проснувшихся детей.

Как вражьи рати, злоба отступает,
Заглядывают в окна тополя.
А за стеною мама засыпает,
И дождь идет, прохожих веселя.

* * *

Какой тебя еще испачкать краской?
Кому ты даришь царственный покой?
Любовь и кровь рифмуются с опаской,
Любовь и боль рифмуются с тоской.
Кого еще тебе в мужья пророчат?
Какое сердце сладостно дрожит?
А бывший узник над собой хохочет,
И бывший рыцарь под забором спит.
Каким еще окутан чародейством
Престольный град, что воду пьет с руки?
А старики с трудом впадают в детство.
И юноши мудры, как старики.
В какой еще прокуренной таверне
Перебирать засохшие грехи?
Любовь с тобой рифмуется, наверно,
Но я порвал те старые стихи.
А над Москвой опять курлычут птицы,
Умытый мир на подвиги готов,
И я дарю красивой продавщице
Букет нехитрых полевых цветов.

* * *

Козыри все на руках,
Но ничего не покроешь.
Страх, отвратительный страх
Яму позорную роет.
Ты не гадай по руке,
Это бесовское дело.
Эх, искупаться б в реке
Белой, как облако белой.
Но даже лучший плясун
С такта сбивается чаще.
Эх, заблудиться б в лесу,
В розовой сказочной чаще.
Но раздаются в ушах
Мерный всхлипы лопаты.
Страх, отвратительный страх,
Липкий, кривой и горбатый,
Черен, как лживый монах,
Неумолим, как цунами,
Страх, отвратительный страх
Третьим сидит между нами.
Пей не спеша молоко,
Переживем, не впервой нам.
Жили же раньше легко,
Жили же раньше привольно.
День был похож на полет,
Ночь ни о чем не просила.
Я приносил тебе мед,
Ты мне любовь приносила.
Нас не возьмешь на испуг,
Ты не гадай. Я не верю.
Страх, мой застенчивый друг,
Скоро исчезнет за дверью.
И, закрывая ладонь,
Я тебе снова понравлюсь.
Козыри бросим в огонь.
Козыри нам не по нраву.

* * *

Рассвет пусть просочится между веток,
Как ловкий вор сквозь прочную решетку.
Мне хочется сегодня спеть дуэтом
С изящной соблазнительной красоткой.
И к черту завтрак, к черту сигареты,
И к черту сон, где прошлое мерцало.
Смотрю в окно, там шляпы и береты,
Рабочий люб и четверга начало.
Никто не верит, что идут поныне
Полки вдоль изворотливого Ганга.
Смотрю в себя, там искры озорные,
Два-три рубля и медленное танго.

* * *

Засыпаю, сам себе чужой,
Проклятый друзьями и врагами,
До кровей исхлестанный вожжой,
Потоптавший землю сапогами.

Жизнь парит, неслышная, как моль.
Дышит ночь распаренною грудью.
А в лесах осиновая голь
Не в ладах с березовою грустью.

Все ясней по истеченью лет,
Что напрасно метил я в пророки.
Будет утро, будет белый бред,
Суета и мелкие упреки.

Засыпаю сам себе не свой.
Засыпаю, гордостью палимый.
Потолок висит над головой.
Небеса над Иерусалимом.

* * *

Иду по переулкам не спеша.
Морозно, как у века под рубашкой.
Короткий день, сомнения кроша,
Взлетает. Задевает солнцем башни.

У ЦДЛа средних лет поэт -
Величественен, словно академик,
Он царь земли, он видел дольний свет,
Но нет любви, и друга нет, и денег.

На перекрестке - девушка в пальто;
Стоит, продрогла, видно, ждет кого-то.
Как сладко ощутить, что ты никто,
Зайти в кафе и выпить рюмку водки.

Им все равно, что ты некрепко спишь, -
Поэту, девушке, дворовым кошкам.
А на душе опаснейшая тишь
И хочется пожить еще немножко.

Иду по переулкам не спеша.
И век за мною, крадучись, незримо.
И жизнь идет, - не так уж хороша.
Не так плоха. Одна. Неповторима.

* * *

Когда прилетает муха
К нам в комнату жарким летом,
Какая же это мука,
Особенно для поэта.
И если комар-пройдоха
Свою проявляет резвость.
Поэту бывает плохо,
Особенно, если трезв он.
Но хуже, когда нет денег,
И взоры с похмелья узки.
И папа не академик,
И дядя не новый русский.
И хочется некролога.
И платья не шьют из ситца.
И должен друзьям так много,
Что в пору друзей лишиться.
Но если вы настоящий,
Но если вы гениальный,
Достаньте сухого ящик,
Оплакав сюжет банальный.
И девушек пригласите,
Не думая о финале,
Чтоб люди в промозглом Сити
От зависти умирали.

* * *

Я тебя в любви, как в море, выкупал,
А на море не был никогда.
Тех мгновений нам уже не выкупить
Из ломбарда молодого льда.

Надо проще жить, да вот не терпится.
Полустанки, версты, поезда.
У тебя в душе хоть искра теплится?
Теплится, и в этом вся беда.

А слова, конечно, не докатятся.
Предадут лихие провода.
Телефон разбит. В душе сумятица.
Холода, родная, холода.

* * *

Приходи ко мне утром во вторник,
Я тебя угощу, чем смогу.
Подарю поэтический сборник,
И, конечно, останусь в долгу.

На заржавленных струнах эпохи
Я возьму потаенный аккорд.
Расскажу, что дела мои плохи,
Что я беден, заносчив и горд.

И что я добровольный затворник,
И что мне одиноко в миру...
Приходи ко мне утром во вторник,
Если ты не придешь, я умру.

* * *

Ивану Голубничему

Все хорошо. О кей! Упали кегли.
Россию любишь - значит ты фашист.
Как молодой самоубийца, медлит
Лететь к земле последний гордый лист.

Все хорошо. О кей! Все победили.
Сверчок увидел свой родной шесток
И ужаснулся. Друг мой! Где мы были,
Когда несли свободу на лоток?

Пусть нам кричат: - Пишите веселее,
Покоя нет от ваших сумасбродств.
Но мысли год от года тяжелее
И ненавистней разжиревший сброд.

И невозможно прятать под подушку
Бессилье рук и думать: - Боже мой!
Когда бы с нами жил великий Пушкин,
Он не назвал бы родину женой.

* * *

Друзья мои! Непрочны наши узы,
Безжалостна земная чехарда.
Смотри! На рынке продают арбузы,
И осень уезжает навсегда.

Опавших листьев золотая мелочь
Шуршит уныло. Это не к добру.
Восходит солнце как-то неумело,
И тут же замерзает на ветру.

Друзья мои по темным виночерпьям,
Товарищи моих вчерашних бед!
Скажите, что мне ласточка начертит,
И где купить на Родину билет?

Не знаете. Не скажете. Не надо.
Не танцевать подкованной блохе.
Друзья мои! Пойдем гулять по саду
И говорить о всякой чепухе.

* * *

Напрасно веришь грубым фактам
И в мой запой.
Пересчитай меня по тактам,
По нотам спой.
Ведь я давно уже спокоен
И невесом.
Ведь я давно тобой напоен,
А не вином.
На перекрестке мирозданий
Моя мольба.
Сотри следы моих скитаний
И пот со лба.
А если вдруг под вздох трамвая
Поймешь сама,
Как я, от всех тебя скрывая,
Все жду письма.
Тогда забудь про этот город,
Прости врага.
Пусть упадут тебе на ворот
Мои снега.

* * *

Скоро услышат дети
Голос из пустоты.
Щедро просыпал ветер
Золото на кресты.
После полночных ливней
Солнце напрасно ждешь.
Будешь еще счастливей,
Если сейчас уйдешь.
Осень роняет бубен,
Бьется стеклянный шар.
В темной небесной глуби
Тонет моя душа.
Так уходи, не медли!
Новый ищи альков.
Ждут - не дождутся петли
Ласковых женихов!

* * *

Тепло. Пропало вдохновенье.
Не скрыться от ненужных дел.
А прежде, гордый, шел я гением
Из ЦДЛа в ЦДЛ.
Тогда бутылкам я подмигивал,
Как обрусевший аксакал.
Стакан в руке моей подпрыгивал -
Видать, от радости плясал.
Снежок шаги мои укутывал
Заботливо, как старший брат.
Бывало, бес меня попутывал,
Но чаще сам был виноват.
Спроси меня, о чем жалею я?
И вздрогнет в голосе металл...
Я потерял уже Офелию,
Но даже Гамлетом не стал.

* * *

Зачем приходят нам на смену
Какие-то другие мы?
Глотают, как слюну, измену
И смотрят в сторону тюрьмы.
Они живут в такой квартире,
Где даже пыль не любит нас.
По вечерам стреляют в тире,
А утром пьют холодный квас.
Когда-нибудь на поле брани
Сойдемся в яростном бою.
Самих себя смертельно раним
И не увидимся в раю.

* * *

Свою вину загладить нечем,
Она не складка на штанах.
А по бульварам ходит нечисть,
Какую не увидишь в снах.
С виной своей, как с чемоданом,
Ищу родную колею.
Привычно улыбаюсь дамам
И мысленно в мужчин плюю.
Никто не спросит: - Друг мой, ты ли?
Никто не скажет: - Будем жить!
Не полюбили. Не простили.
И тщетно силятся забыть.
А время движется с опаской
Вокруг обманутой земли.
И бьют часы на башне Спасской...
И молят, чтобы их спасли.

* * *

Торопливые крики вагонов
Распростились со мной навсегда.
Не по мне отбиванье поклонов!
Я не твой, Золотая Орда!
Позади объяснения в прозе,
О которых не спросишь теперь.
Хорошо вспоминать на морозе
Одиночество русских степей.
И, разрушив последние связи,
Веселиться у всех на виду.
А потом с не смирившимся князем
Уходить по непрочному льду.

* * *
Пушкину

Пройдет немало. Десять белых лет.
Я пушкинского возраста достигну.
И будет снова терпкий лунный свет
Поить собой тяжелую отчизну.

Февраль короткий месяц, он два дня
Отдал весне, беспечно, бескорыстно.
- О, Натали, вы любите меня?
Снега молчат. Безмолвие искристо.

И три желанья рыбке золотой
Шепнуть охота, только не придется.
- Хозяюшка, пустите на постой.
Но вход забит. Наш домик продается.

Тогда, конечно, все текло не так:
Балы, пиры, корсеты, царедворцы.
И все ж сходил за умного дурак,
А на границах бесновались горцы.

Хандрил Онегин, покидая свет,
Седой Дубровский уходил из леса.
Я не погибну через десять лет.
Поди, попробуй, заслужи Дантеса.

* * *

Что было в жизни? Голуби, кино,
Трамвайный шум, армейские побудки,
Учителя, дешевое вино,
Измятый луг, дожди и незабудки.

Что будет в жизни? Голуби, кино,
Свиданья на трамвайной остановке,
Зажмуренное летнее окно,
Нехитрые соседские обновки.

А не было француженки-жены,
Поездок на Гаити, на Таити,
Коварных премий, пестрой седины,
Подруг невзрачных, радостных открытий.

Чего не будет, знать не суждено,
Но думаю порою, ради шутки:
- Какое счастье! - Голуби, вино,
Трамвайный шум, армейские побудки.

* * *

НА ЗАКАТЕ ЭПОХИ

Выросли злыми, вздорными,
Что же теперь поделаешь?
Будем гулять по-черному,
Если нельзя по-белому.
Дети сидят на корточках,
Дружно рисуют Ленина.
Птица влетает в форточку,
Если окно заклеено.
Девоньки, губки яркие!
Где ваши сны вельможные?
Стали бы хоть доярками,
Коль ничего не можете.
Хватит с лихвой веселья нам.
Грозному веку - веково.
Будем любить Есенина,
Больше любить нам некого!..

* * *

Зачем приходят нам на смену
Какие-то другие мы?
Глотают,как слюну, измену
И смотрят в сторону тюрьмы.
Когда-нибудь на поле брани
Сойдемся в яростном бою,
Самих себя смертельно раним
И не увидимся в раю.

* * *

Ферзем обернулась пешка,
И в гневе король неистов.
Не стоит стрелять поспешно
В последних контрабандистов.
Сперва потеряешь ловкость,
А это уже улика.
Потом обнаружишь легкость
И вздрогнешь во тьме от крика.
Бросай же смелей на рельсы
Обломок чужой короны.
И разом забудь про стрельбы.
И другу отдай патроны.

* * *
Покоя хочу, покоя,
Счастья хочу, любви.
А мне говорят: - По коням!
Умерли соловьи.
Под слоем дорожной пыли
Вижу следы порой.
А мне говорят: - Забыли
Имя твое, герой.
Свобода моя, свобода!
Брошенная звезда.
А мне говорят: - Погода
Портится навсегда.
Еще говорят, что сети
Ладят по всей стране.
И машут платками дети
Облаку или мне.

* * *

Я мостовые переделывал в рояли,
Я дирижировал оркестром подворотен.
Какую музыку твои шаги играли!..
Такого скерцо больше не воротишь.

Настой дождя на молодом безделье
Я расплескал в окрестностях Арбата.
Какое было детское веселье,
Какая будет взрослая расплата.

Я знаю, звезды не бросают небо,
А долгий сон еще страшнее были.
Но всё ж кричу от боли и от гнева:
- Зачем такое скерцо погубили?

В который раз в дождливый понедельник
Не хватит места гордому покою.
Когда приходит к нам ноябрь отшельник,
Земные чувства тянет к водопою.

И на себя приняв мои напасти,
Бредет любовь, уставшая, как лошадь.
Со свитою губительных пристрастий
Я потерялся в улицах оглохших.

А где-нибудь в предместии Берлина
Ты в новой жизни горестей не знаешь.
Довольная, идешь из магазина,
И никогда меня не вспоминаешь.