Александра Барвицкая



Смена ориентации
И была я девочкой-цыпочкой.
(Отец моим воспитанием занимался рьяно!)
Лет с шести играла на скрипочке,
А с семи — на фортепиано.
Приходил отец поздно, да ещё — зверски уставший.
Брал в правую руку ремень, а в левую — ноты.
Говорил маме: «Поднимай Сашу!» —
И требовал отчёта о проделанной работе.
Всё твердил: «Огинский сошёл с ума,
Когда закончил знаменитый полонез!
А что сможешь ты написать сама,
Если не отличаешь где бекар тут, а где — диез?»
Я, конечно, невзлюбила этого сумасшедшего поляка,
Но его гениальную музыку помнят пальцы и до сих пор!
Спросонья ныла: «Учила „К Элизе"»,— и начинала плакать.
Отец одобрял Бетховена, но слёзы ставил в укор.

И, собственно, неудивительно, что в девять я сменила ориентацию:
Моё тело отказалось любить клавиатуру.
Неожиданно стала писать стихи и впадать в прострацию,
А отец заключил: подрастает дура.

Тридцать пять. Подсчитываю убытки и жизненные уроки,
Уже отмахиваюсь от назойливой Музы рукой,
А кто-то заставляет детей учить наизусть мои строки.
Нет, надо было слушать отца и заниматься музыкой.


* * *
Дура, лежу и бумагу пачкаю…
Знать бы, что любишь ценой, а не сдачкою.

Пеплом опять сигарета беременна.
Знать бы, что хочешь навек, а не временно.

Жизнь — не страница. Не выправишь стёртую.
Выпить бы! Только вода — мёртвая.


Верка
1.
Говорила всем про чертей:
Как над нею они склонялись
И слагали песню смертей.
Не поверили. Посмеялись.

Разошлись по своим домам:
Кто-то — пить, кто — качать ребёнка.
К ней же в хату по всем углам
Сто чертей вползают вдогонку.

А поутру её кума
Обсуждает, вовсю полощет:
— Верка точно, сошла с ума —
Как шальная кричала ночью!

Из соседей собрался круг:
Языками чесали крепко.
А одна из старушек вдруг:
— Ну, пойдёмте-ка, бабы, к Верке!

— Позови-ка из дома мать!
Дочь котят пеленала ловко:
— Я её не сумею снять —
У двери висит на верёвке.
2.
Она заходила под вечер. Приносила вишнёвые веточки
И малину из своего сада.
Садилась на краешек стула: «Кушай, деточка.
Я — сумасшедшая. Люди сказали. А ты мне рада.

Ты хорошая. Только люди, знаешь, они черствеют, скупеют душами.
Я вижу над их головами чёрные знаки.
И воздух мутнеет. От привкуса мяса становится душно мне.
Они постепенно всё потеряют. Но сами не знают.

Смотришь, что туфли в пыли? — Ходила на кладбище.
Тишь там. Но скоро будет громко от бабьих криков.
Трупы не в морг повезут, а в баню, на склад ещё —
Валом навалено будет в той базилике.

Я прихожу к тебе подышать. На тебе отметина —
Можешь судьбу угадывать. Но не пробуй.
Думаешь, к счастью дары раздавались эти нам? —
Лучше не знать, когда самому — за гробом.

Что ж ты малинку не кушаешь?.. Вечер стелется.
Скоро уйду я. Скажут — повесилась. Ты не верь им».

А я под сердцем носила долгожданного первенца
И не знала ещё значения слова «потеря».


Стихийный неподарок
Сама себе природа изменила! —
Воскресным днём, в предчувствии заката,
Плеснув по небу мутные чернила,
Открыла действо медленным стаккато.
Бабахнул гром в оскалившихся тучах,
И ураган понёсся в дикой пляске:
Запутав крылья в проводах паучьих,
Срывая крыши, вывески и маски,
Дубы и ели с корнем вырывая,
Швыряя прочь людей, автомобили,
Уродуя от края и до края
Тот городок, который мы любили…
Минут пятнадцать длилось наважденье!
Но вдруг утихло.
Наступила осень.
Я подняла бокал за день рожденья —
Мне в этот миг сравнялось двадцать восемь.