Как сладко жжёт о Родине в груди

Павел СЕРДЮК
 * * *
Ночь расшторит первым поцелуем
первый снег, что выпал из гнезда
и лежит, и сохнет. Аллилуйя –
это сердцу облачная мзда,
яко манна телу, что жеманна
в утреннего чая забытьи.
Лезет в память из подкорки Монна
Лиза, Лизавета, где твои
первые прогулки под Луною
в городе Верона не со мной.
Осень жизни красит вечер хною,
а зима дурачится с весной
первым снегом первого отжима
тёплых рук на паперти снежков,
что летят строкою одержимой,
из подглазных вылетев мешков.



 * * *
Выпасаю олешков, тачаю примус, потакаю Музам да тачаю стишки
при лунном свете обратной стороны мироздания.
Постелил стилистику после стирки
в Новый год линованных простыней,
стонет бедный синтаксис от придирки
безударных гласных. Шипит о ней
за стеклом зелёным вискарь в бокале
по привычке пробками в потолок.
Нерестится омуль икрой в Байкале
с бутербродом масла – люблю белок
с овощами квашенных разносолий
и нарезку сыра по колбасе
с ветчиной картошки для новоселий
натуральных чисел в ряду, что все
об одном и том же: любви по счастью
и здоровья крепкого в опохмел.
Жизнь творит и деет деепричастием,
о таком десерте мечтать не смел.
Над ракитой дуба сосны под ёлкой
нахожу подарки, что сам ложил
удивляться в радость и сердцем ёкать,
прилагая суффикс, что приложил
к письмецу в конверте Морозу в слякоть
из лапландских сказок чухонских зим.
За столом так тесно, кусая локоть,
я, как инок в келье, неотразим.

 * * *
Киты не знают, что летать умеют,
и мутят воду, и едят планктон,
а я им намекнуть и то не смею,
давать китам советы – моветон.
Я сам живу и многое не знаю
о том, что говорят со стороны.
Однажды проскрипела ось земная,
что я внебрачный родственник струны,
которая звучит, не увядая,
во мне и присно, встречной полосой
летит ко мне с бубенчиком Валдая,
а мой Есенин по полю босой
идёт во мне – и умирать не хочет.
Он тоже кит, но только без воды.
Однако, поздно скоро крикнет кочет,
пора волне замыть во мне следы.

 * * *
Ещё не утро вечера мудреней,
уже не вечер приходит в гости.
Помню радость, когда я бывал при ней,
обнимая и собирая в горсти.
Воздуха остаётся в надутом шаре,
плещет море озоновой кислоты.
Ты в моём сердце, а я в оффшоре
шаркаю в тапочках золотых
по будущему, что не сдаётся,
но я упорствую, ожидая
тебя на скамейке. Малая йотца
надежды тает, не увядая.
 

 * * *
 Ценность и стоимость – не то же и одно,
время меняется, традиции, упаковки,
жизнь пролетает, ударяясь о дно
копытца ослика, догоняющего морковки.
Таю, таланты приобретая,
в землю зарытые после меня,
нерестящегося икрой минтая,
по волнам бегущего, семеня
семенами морковки, свеклы, петрушки
в надежде, умирающей после всех,
стирая принципы, развешивая игрушки
сохнуть на ёлке для малых сих
воспоминаний о детстве.

 * * *
Метель кружится, завивая патлы,
и складывая пазлы скатов крыш,
поверх которых стелют снегопады
холмы и горки красивейших грыж
на радость детям, дворникам в мороку,
а я в предновогодней суете
купил морковку яблок из Марокко,
а наших нет, повывелись, а те,
что сохранились после артобстрелов,
почти, как дульки видом и на вкус.
Зима кладёт пургу поверх тарелок
антенн, столбов, заборов в перекос,
и всякое дворовое угодье.
Пойду лепить, хватая сНежных баб
за всякое такое новогодье,
поскольку я ещё, как снежный барс,
хорош собой, пятнистый и с усами…

 * * *
 Город с высоты птичьего помёта
кажется муховейником.
Намазав мёдом,
улица наполняется, как волной,
пеной мусора, чтобы веником
ночь подметала всех до одной
души человечковой в капюшоны
квартир одноразовых жизней по одному,
по два, помногу. Вопрос решенный
давит под рёбра, напоминая уму,
что скоро праздник, пора напиться,
терапевты мечтают разбогатеть.
Снегурочка доставляется, как пицца,
не тая при раздевании в темноте.


 * * *
Волхвы идут, и тут и повсеместно,
уже готова в небосвод звезда
войти и показать, где ныне место
Спасителя, и бронепоезда
уже из запасных путей свалили,
бросая в топки щепки вместо дров
тайги, что окончательно спилили.
Уже мосты заводит град Петров
и овцы блеют, сеном отмечая,
грядущий праздник, и ревут волы.
А я молчу стихи на гущу чая
и складываю письменно в столы
прожитый год покапельно, построчно.

 * * *
Окно июльствует, скучая
о лете мая ранних грёз
за краткий до заварки чая
парящий миг, как бы всерьёз,
надеясь, что вернётся верность
теплу касаний в полутьме,
а шторы помнят ветра веерность,
ополоумевши в уме.
А сумрак комнаты прохладен
и зябнет пальцев клавесин,
и чёрным кофе в шоколаде
темнеет за окошком синь.

 * * *
 Снежинки кристаллических бутонов
слагаются в элегии цветов,
растущих на узорах монотонных
тетрадных нелинованных листов,
подшитых, словно валенки, в обложку
шубейки, превращённой в снежный наст,
что покрывает временную лужку.
И ясный месяц, кругл и коренаст,
выходит в поле будоражить лесом
следы весенних простеньких цветков.
И солнце рыжебоко ходит лисом
и обжигает ямки от подков
на счастие промчавшихся лошадок.

 * * *
Сей день встретил трёх почтенных старцев (практически одногодки мои). Спрашивали дорогу на Вифлеем, я показал, как лучше пройти, где минных полей нет. Они очень обрадовались, и даже верблюды игриво помахали хвостом, выражая восторги междометий.

Волшебной ночью зарождался светоч,
к нему волхвы через холмы веков
шли на поклон, чтобы из сердца вытечь
коленопреклоненных стариков
любви давно забытой, но в пещере
лежит весь мир, и фауна мычит,
и задувают ветры счастья в щели,
и ангелы поют, и звездочёт
пересчитал светила, но подобных
Младенцу не бывало в небеси –
и счёт открылся миру в числах дробных
покорной фразой: Господи, спаси!


 * * * 
У света мать – вольфрамовая нить
и колба из стекла для жизни краткой.
Главнее всех включатель, чтоб вменить
движение в цепи, текут украдкой
нейтроны, электроны, что ещё,
блуждая вдаль магнитными полями –
и каждый с миром втайне совмещён.
Фотоны мчат повсюду королями,
а я учу уроки, чтоб в углу
мне не стоять за цифру ниже тройки
на деревянном с щелями полу –
и рифмовать возвышенные строки
учителке по А, Б, В, Г, Д…

 * * *
 Весёлые не мы, немы, как говорится,
закаты утр в расцветах вечеров.
Корит из подсознания корица
в приправах и супах седых дворов,
что в суете почиют на излёте
ошмётков дней, исполненных часов,
проплаканных в неистовой валюте
премудрых новостей летящих сов,
курлыками оповещая паству,
что скоро Праздник, иже по уму
и вере снег, напоминая пасту,
падёт покорно, судя по всему.
Но не рабы мы, мытари, конечно,
и пращуры добрейших самарян
идут с Волхвами в вечность бесконечно,
приветствуя подарками мирян.

 * * *

Заварил в заварнике заварушку,
пахнет лесом ёлок моя стезя,
предваряя сдобу, балдёж, пирушку
по привычке детства. Молчать нельзя
в эту ночь, меняя палитру чисел,
шелестя игрушками мишуры.
Дед Мороз в подарки меня зачислит,
планетарных игрищ висят шары
в мандаринных корках лимонных долек
с коньяками звёзд в небосводе лет.
И ложится снег на моё раздолье
серпантином вьющихся в память лент.

 * * *
Когда тебя назначат маяком,
то не жалей о том, что по волне
не ты идёшь на судне моряком,
зато ты светишь искренне вполне,
даёшь сигналы, освещая путь,
и свет твой развевается огнём.
И пусть штормит, и лихорадит пусть,
но для кого-то ночью или днём
ты будешь солнцем смысла на скале.
Ну что с того, что ты там одинок.
Случайки носят звёзды на крыле,
а твой маяк, как луч или клинок
пронзает тьму.


 * * *
"Единственные живые существа на земле, которые умирают от разлуки с человеком,- это собаки".
Константин Паустовский, Таруса, 1961 год

Я сдохну без тебя, не уходи,
я так привык вилять тебе хвостом,
что бьётся по тебе всегда в груди
в особом состоянии шестом,
точнее, чувстве, если так сказать.
Я знаю каждый след твой наизусть,
я научился лайкать и вязать
стишки тебе, но вырваться из уст
они не могут – не хватает букв
моей собачьей жизни в языке,
которым улыбаюсь – и судьбу
хвалю за то, что у тебя в руке
мой поводок, ошейник и рассвет,
когда мы рядом мысленно хотя б.

 * * *
«Цветочная проснулась ваза»
О. Мандельштам.
Цветочная проснулась ваза
рассветом в мареве теней.
Ночь отошла, как баба с воза –
и я тот час забыл о ней.
А бабка всё считает бабки
прошедших лет, по часовой
всегда закручивает банки
и конкурирует с совой
в премудрости прикосновений
к основам царственных высот.
А день растёт, чтоб внутривенней
законопатить дёготь сот
на карточку банкрота в банке.

 * * *
Я добрый повелитель зла,
точнее, злющий добродетель.
Пришла с подснежником Зола –
и ей на утреннике дети
так рады. Я, конечно, с ними,
и Дедмо розовый Снегирь
поёт и пляшет в солнца нимбе.
А я поднял не с той ноги
давление воды в системе
сосудов крови мозговых,
но всё равно, гуляю с теми,
кто огоньками восковых
свечей рассвеТчивает полночь
и шепчет: Боже, сохрани,
аще туман ложится навзничь
в мои прожиточные дни,
ночей, что стенками к коленям.
А уходящий год к оленям
взывает, не гони коней!

 * * *
В Московской областной Думе состоялось открытие выставки художников ДНР и ЛНР в рамках проекта Дорогами Великой Победы. Как всегда, все организаторские работы, по проведению выставки, были с блеском исполнены Анаит Агабекян. Один в поле не воин, но ОДНА воистину воин!
Донбасс прорастает мазками
глубоких и точных картин
земли, что плодила веками
народ для труда и годин
кровавых, седых испытаний.
Как волны, шумят ковыли,
как реки текут под мостами,
кровавые гроздья калин –
горят, словно жгучие раны,
подранки, подрамники битв.
Холсты, как алмаз, многогранны –
и каждый навылет пробит.

 * * *
Фея улицы вышла замуж,
выходя под вечер за облака,
примеряя ситец, парчу и замшу
к небу серому, как плакат,
чтобы плакать в лужи ручьями счастья,
не смотря на зимние холода,
чтобы ветром в гриву конями мчаться
в белоснежный март под покровом льда,
чтобы жить блаженно, приехав в гости,
не теряя времени по углам,
заезжая в лето, как будто в Хостел,
чтоб звенеть капели колоколам.


 * * *
Слава тебе, сердечная боль!
Как сладко жжёт о Родине в груди
на вдохе, при наклоне, повороте,
или во сне. Создатель наградил
душой болящей. Из окна напротив
приходит вечер поседеть слегка
за чаем чаек, что кричат над бездной,
впадающей в болота, облака
моей природы безупречно бедной,
простой и рукотворной по дворам
понурых хат эпохи постобстрела.
Как сладко золотится Божий храм
кровавой медью, что не догорела
закатным солнцем на кресте страны.

 * * *
Забытые потомками поэты
через меня любовь передают,
а я читаю, став на табуреты,
в компании пажей седых и юнг.
Вокруг трава, на ней искрится иней,
темнеет рано, хочется тепла
и некой дружбы параллельных линий,
хотя б, трамвайных, чтобы истекла
дорога вдаль касанием ладоней,
чтобы сидеть бочком, смотреть в окно,
но серый волчник заведётся в доме,
укусит с краю (так заведено).