Чёрный Сергей. Городские сезоны
Весна 2010

1

Что есть ветхость человеческой практики
В перемене и сезонов, и глупости?
Недочёты провиденческой тактики,
А точнее — суть божественной скупости

На отмеренных часах-расстояниях
Сущей мелочи пространства и времени,
Как убогими пришли в предстояния,
Так убогими нас клюнут по темени.

Оседлав кобылку жизни саврасую,
Устремляемся к исходу крестовому,
В одиночку каждый, с собственной кассою,
На приём к Петру, агенту торговому,

Где у врат идет подсчёт преимущества:
Рай ли, ад ли, а кому-то чистилище -
Как-же, все мы есть господне имущество
В разленеенных гроссбухах судилища.

Тень ложится на дороги печальные,
Тень изломанной души стеариновой,
Где темнеют в белом мраке венчальные
Обстоятельства судьбы гуталиновой.

Ты на этом свете был из любителей
И, в личине соловья-обольстителя,
Не нуждался, в общем, в ангел-хранителе,
А всего в одном возлюбленном зрителе...

Не о том хотел писать перманентно я,
Только, что-то вдруг замкнуло в способностях,
Эко, вон грядёт весна континентная,
О весне мы и напишем в подробностях.

2

В королевстве поднепровой зеркальности
За снегами не отыщете города,
Но летят скворцы повышенной дальности,
Истребители зимы, то бишь, холода.

Что их снова тянет в зону оседлости,
Сквозняком, через открытые форточки,
В городские рощи серенькой бедности,
На трухлявые, от времени, жёрдочки?

Ностальгия, вроде, птицам неведома,
Там тепло, зачем им наши околицы?
Но летят скворцы, как ТУ в Домодедово,
Обживать свои скворешни и звонницы.

А земля встречает их грязно-белыми,
Уходящими снегами, капелями,
Прошлогодними подстилками прелыми
И текущими небесными гжелями.
И жжужания босоты летающей
При развитии и дня удлинённого,
И солидной тепловой составляющей.

Тень ложится на припёки горбатые
Редковатого, с ветвей, облачения,
Где грачихи и грачи франтоватые
Правят первые в году обручения.

Как весна неоспорима в подснежнике,
Так на белый свет рождаются истины;
И шумят мои беззубые грешники,
То ль безбожники мои, то ли мистики.

3

Пасторальность — это к лету и осени,
Здесь же — буйство и разгул реставрации
Первоцветов, насекомых и гусени,
И пернатых — да любой популяции –

Ареала наших средних возможностей,
Все привычно, нет излишней экзотики,
Зелень прёт вовсю, без предосторожности.
Забывая муки зимней эротики.

И вовсю галдят скворцы-пересмешники,
И везде ажиотаж оуительный
Звуков, запахов, цветов, а в орешнике
Из надрезов как потёк сок живительный!

И лоза слезит, слезит виноградная,
Аистихи снова стали туземками,
И сирень вот-вот оденет парадное,
Отражаясь в лужах вместе с коленками.

На неделе, на страстной, примешь горькую,
А на Пасху так вовсю разговляешься.
И закончишь где-то Красною Горкою -
Столько праздников в весне, что замаешься.

Тень ложится на подножья цветущие,
Где полным-полно мальцов-одуванчиков,
Желтизна которых всюдурастущая,
Доминирует пока в сарафанчике

У весны, что шьёт сады белым золотом,
Значит, время истекло, ненасытное...
Наковальней ты была, был я молотом,
Оттого-то и горчит водка житная.

4

По усердию, апрель — первый, к радости,
Всех плодовых и черёмух-малинников,
Разрывая серых почек пузатости
Теплотою дней, с настырностью циника.

Ну, а май уже вальяжен, с букетами
Ароматов, будто насквозь просмоленный,
Лепестки роняя мелкой монетою,
В подаяние земле обездоленной.

Серый сумрак кочевой непреклонности
Слижет первою грозой пустоцветные
Цветоложа, проявляя наклонности,
К сожалению, не очень приветные.

Тень ложится на кокошник сиреневый
Отношения к весне прочих разностей -
Шепелявых, в дряблой коже шагреневой
Расхитительных соратников праздности.

И всего-то, скоротечность весенняя
Уложилась на листках соучастия,
Оставляя неизбежность сомнения:
Вот прошла весна, а где оно, счастие?

В существующем порядке приличия,
Мы не авторы весны — соглядатаи,
В большинстве своем, почти с безразличием,
То уставшие, а то и поддатые.

Тянем в дом букеты роз и тюльпанчиков,
А японцы наслаждаются вишнею.
Ты и сам когда-то, будучи мальчиком,
Плёл для девочки в венок одуванчики,
А теперь, конечно, все это лишнее.


5

Как-то высветлив причины и следствия
Неприятия суровой реальности,
Оставляю в разведенном соседстве я
Комильфо в строке и вольные сальности.

Что позволено быку, то Юпитеру
Не изведать в жизнь, как боги не корчатся.
Шоколад набил оскому кондитеру,
Пивовары только пивом и мочатся.

Все выходит левым боком, итожатся
Не серьёзные вкрапления сольные,
А литая масса, всё что створожится
И сгорит — осадки мелкие, зольные.

Приснопамятных основ благоденствия
Днём не сыщете с огнем — ночь в истерике,
Не конфуз, но в чем причины, в чем — следствия,
Не пытайтесь объяснить эзотерикой...

Бьёт «лезгинку» осетин, а «цыганочку»,
Почему-то, в кабаках пляшут русские.
Я когда-то полюбил иностраночку
За глаза её печальные, узкие.

А ещё за что-то очень развратное,
Оттого второй век вою трембитою,
Только всё это уже невозвратное,
Непрощённое и не позабытое...

Фу, весна совсем ушла, лето жаркое
Отправляет матронессу в изгнание.
Говорят, когда подружишься с Паркою,-
Будешь жить без слёз и сдохнешь в незнании.

09 — 16. 07. 2010

Последний март
Е.К.

Последний март вздувает пузыри,
Пустеет небо и все меньше мела.
Как бабочки, слетелись фонари
На спящий город. И унять не смела
Глухая ночь бессонницу зари.

И облако, из вечномолодых,
Приподнялось, освободив паренье.
Последний март, с тщеславием портных,
Наштопал зелень в переулках тени
И шубы на верёвках бельевых.

Ещё зима не скрыта под засов
И всё рождает мутные купели,
Пока ещё о чём-то не допели
Крамольные проекции басов.
(Но так ли это важно, в самом деле?)

Пока ещё беззвучие пьянит
Или та жидкость, в холоде хрустальном?
Пока ещё не потеплел гранит
И чей-то лик в безмолвии сусальном
О чём-то невозвратном говорит.

Он рядом – и незрим, и невесом,
И так далёк, как эхо вещей твари.
Проступит под безжалостным резцом
Лишь на мгновенье, в перерывах гари.
(Но вновь рефреном: разве дело в том?)

Неповторим, как жест глухонемых,
Летящий март беременностью почек,
Молчанием далёких и родных,
Когда ненужность хлещет из-за точек,
И, сохранив всего один листочек,
Надеешься на чудо чувств иных.

Слова, слова… И будто разговор –
Всего лишь повод, кон для умолчаний,
Падний с облака. Когда рыдает хор
О Вас, мадам. И скрипки перебор
Томит кого предчувствием свиданий.
(Конечно, да! – сейчас не важен спор).

Последний март… Сирень уже слышна
В снегу, в луче, в прозрачности капели.
Сказать, наверно, что-то не успели,
А Пан играет на своей свирели,
И светятся иные времена,
И, чёрт возьми, да здравствует весна!

Март 2004

* * *
Одной знакомой, преподавателю английского
Колченогий и хромой, да кривой на глаз,
С кем ты спорить, Люд, взялась, да о чьей душе?
Православных, мол, задел грешный парафраз,
Бог простит, Люд, а душа все же в неглиже.

Да по камешкам босым, да по остриям,
Люда-мила, как пройти, не пораниться?
Вот и даришь душу влет нимфам – бестиям
И плюешь на эшафот, коли нравится.

Кто-то дьявол, кто-то бог, кто-то змий в раю,
От подмышек до серег. А на звоннице –
Ангел в колокол крылом, то ли, мать твою! –
Черт рогами вышиб звук в такт бессоннице.

Люда-мила, шелестеть нам ли крыльями,
Нам ли в небе виражи явью вписывать?
Только выйдет эта жизнь годо-милями
И над пропастью во ржи строчки высыпать.

Кто раскрасит эту ночь, кто раскается,
То ли ангел в душу влез, то ли бес в ребро?
Древнерусской красотой кто красавица,
Или этот рыжий хлыщ лишь размял перо?

Иль в разбег, в разлет, в разгул – что итожится?
Это лишь сатиров пул, обольстителей.
А напротив, за столом – то ли рожица,
То ли зеркало дарит сцене зрителей.

Ты никем, еще никем не изучена,
Люда-мила, я ведь голь перелетная.
Но играет гармонист на излучине
И рояль в кустах, как мина пехотная…

Сколько призрачных побед шелестело зря,
Сколько новых струн распял, нервов на колки!
У весны всегда свои, видно, егеря,
И загонщики свои, и свои стрелки.

Мокрый снег сошел на нет на асфальтовой,
Эта серость мостовых переменчива.
О тебе ль рыдает Круг вместе с альтами,
Эх, мадам, мадам, мадам – просто женщина.

Твой коричневый реглан, стройным тополем,
Промелькнет в последний раз у автобуса.
Был бы волен – я б укрыл плечи соболем,
Да как выкрутить назад сны у глобуса?

Возвратится белый снег – не замаемся,
Он в апреле не дорос до нашествия.
В одиночествах своих отыграемся,
Без надежды, без тоски – без последствия.

А на русское «авось» понадеемся –
Распечалим ночь-полночь днями-думами.
Обмелеют зеркала – мы изменимся,
Да вот жаль, вчерашний снег не додумали.

Плащ на вешалке завис во скворешнике,
А в другой уехал хлыщ самомнительный.
Ну и черт с ним! Но – весна. И в орешнике
Из надрезов как потек сок живительный!

И лоза слезит, слезит виноградная,
И грачихи снова стали туземками,
И сирень оденет скоро парадное,
Отражаясь в лужах вместе с коленками.

А пока еще весна прохлаждается,
Вот и плащ – реглан не спрятан до холода.
Что там завтра? Снова снег ожидается,
Как щенок заблудший в улочках города…

Без обид, Люд, без обид. Все, проехали.
То ль Россия говорит, то ли Англия.
Амальгама, стерва, злит вечно вехами
И, наверно, этот черт рыжий. То есть я.
Апрель 2003

Август 2010. Украина
Поэма

Превосходство и надлом диалектики
Заключается в спиральном развитии
Наложений предыдущей эклектики
На похожие, по сути, события.

Тривиальность излагаемой истины
Не является простым повторением
Процедуры приобщения клистиром
К смрадным, дырчатым террасам роения
Мест отхожих человека разумного,
Хотя, следует сказать, не без этого.
Но случайно и среди бала шумного
Проступает чей-то лик в фиолетовом

Облачении забвенья вчерашнего
Или даже, может быть прошлогоднего,
Но такого, по-простецки, домашнего
Упоения покоя субботнего,

Что не смеешь даже плакать-печалиться
На разгульных трассах препровождения
К перекрестью, где заждался бес с палицей
Или ангел с льготой в сад наваждения.

И боишься не беды, а сомнения
В безысходности путей её праведных,
Где частотные нули отклонения
От извилины судьбы в шутках гаерных

Рвут на части, что осталось от прежнего
Воспитания в пределах ментальности,
Предлагая, кроме мрака кромешнего
Настоящего, былой виртуальности
Разрознённые пейзажи, портреты ли,
Натюрморты, слайды, блики, затмения,
Что уже невозвратимы, как предали
Память, люди, сны и ложь вдохновения.
Что ж, итожа мысль, вернемся к исходному
Постулату правоты соломоновой,
Упрощая жизнь к греху первородному,
Лишь меняя задник актовый, фоновый...

Снова месяц лезет в небо бездонное,
Освящяя отражённым свечением
Пядь квартиры у окна, место тронное,
Где свеча и я дымим с огорчением,
О сожжённых небесах стеариновых,
Что стекли к ногам и ножкам подсвечников,
Там, в груди, стуча, отнюдь, не малиновым
Звоном, сломанных давно, наконечников.
Время не проистечет мимо вашего
Соучастия в нём, мерой старения,
Отбирая жизнь живущего заживо,
Оставляя для расчёта смирение.

Меркантильность каждой третьей отдушины
Отдаёт иезуитским изяществом,
Но роняет август в воздух жемчужины
Персеид, с присущим небу ребячеством:
Коль, не дам дождя, пусть что-то, да катится
С высоты на землю вдовую, грешную,
Мол, загадывай, что хошь — все наладится...
Вы живёте там, внизу, лишь надеждою
На волхвов, на небо, на управителя,
На иконы, обереги и ладанки,
На гниющие останки крестителей,
Да на свечи, стеариновой катанки.

А надежда — есть приют слаборазвитых,
По людским, довольно жёстким, критериям,
И поэтому, к земле часто давит их,
Отдавая дань церковным мистериям.
На рябиновой заре, на исходную
Выползают короли-благодетели:
Бальтазар и двое иже с ним, вводную
Получившие звездой на рассвете ли,
На закате ли, в ночной ли бессоннице,
В сумасшедствии ли, в яви-бредятине, -
Но вставай, народ, лупи в свои звонницы,
Если веришь волховской отсебятине.

Видно, веришь, раз растут эти маковки,
Золотые аневризмы крестовые,
От солицы до задрипанной Шлаковки
Вымогают квоту слуги христовые -
За рождение, за смерть, за крещение -
Заграбастали всю жизнь, узурпаторы,
Профи, ассы-молодцы обольщения,
Вольных душ нетленных приватизаторы.
Вот вам шиш, а вот вам — кукиш к Успению,
Лебезить ни перед кем не приучены.
Я на Спас поел медку без свячения,
Под ранетом на донцовой излучине.

Говорят, договорюсь до анафемы,
Будьте проще и как Меня — топориком.
Ох, пути твои, Гундяев, незнаемы,
Как у той блохи над мопсовым ковриком.
Как святейший батя плыл Украиною,
Как пытался объяснить нам, неопытным,
Что вы были, есть рабочей скотиною,
Нуи будете, конечно, безропотно.
Ты бы ножкой освятил нас куриною,
На свиную не хватает — и ладно нам.
Так что парь другим мозги ночкой длинною
В предстоятельских хождениях с ладаном.

Пусть вороны гаркнут дружно каприччио
Восходящему светилу вальяжному,
Может быть, оно, от гомона птичьего,
Вдруг прервет свои пути каботажные
И продлит на час рассвета величие,
Чтобы вспомнить смог потом эти данности,
И искать в иных рассветах отличия
От исходных по объему сохранности
Той рябины и вот этой акации,
Что привычны в ареале питания,
Где не слишком и видны деформации
Приближающегося увядания.

Обстоятельства роднятся и полнятся
По каким-то отдалённым параметрам.
Если мне сегодня что-то и вспомнится,
То гомеровским конкретным гекзаметром,
Оттого, что будни катятся волнами,
Непрерывно — не вздохнуть, не опомниться, -
В дряхлой памяти слоясь априорными
Междометьями с тоскою-надомницей,
От которой так-то вдруг не избавиться,
Не запить и не забить, и не вытравить...
Что ты снова лезешь в душу, красавица,
Я, как старый воробей, чую — выдра ведь,

Как и все мои знакомые женщины,
Ни одной не знал надёжною умницей,
Даже та, с которой были обвенчаны,
Оставляла пьяным дрыхнуть на улице.
Не буди во мне самца, волоокая,
Я давно забыл о любвеобильности.
Пусть уж лучше ночь придет одинокая,
Чем доказывать тебе о двужильности
Организма ветерана-любовника,
Хотя, мог бы иногда, в самом деле-то.
Что ты хочешь — опосля сороковника,
Больше мнишь о небесах, чем о теле-то.

Тирли-бом, а тирли — ёпсель кагоровый,
Это я к тому, что все мозгоебени
Возвратятся к стороне пифагоровой,
Той, что круче двух других в энной степени,
Потому, что есть основа строения
Треугольной мировой эволюции,
Где неравенство, по определению,
Закрепляют церковь и конституция.
Вот и шляешься, как чёрт по понятиям,
И углы твои, знать, пронумерованы.
А когда, с косой, прижмется в объятиях -
Ляжешь голым в гроб, как все, обворованный.