Сергей Нежинский
 ЗАРИСОВКА

В такой глуши, в таком дремучем срубе,
Где речь не дребезжит, не ахает мотор,
Где пасмурной воды колышущийся бубен
На ветхом языке ведет свой разговор.

Тут будто вынут слух из темного чулана.
Все отзвуки его тревожат и шерстят:
То листья мельтешат, то шепчутся емшаны,
То накрахмаленные сосны шелестят.

Тут пробует гора, на острый зуб, светила
(Когда То включено), вольфрамовый накал.
Тут ветви стеснены, как персы в Фермопилах
И тень под ними спит, что старый аксакал.

Тут сумерки вокруг звенят сторожевые.
Тут ветра тихий гуд срывается на плач,
И словно паруса, туманы неживые
Спускаются с дерев, как с корабельных мачт.


***

ИЗ НЕДОПИСАННОГО

ты меня не найдешь в полоумной трясине камней
в геометрии света летящего из абажура
словно мир провалился в глубокий зрачок Эпикура
в незаметную жизнь отходящих от жизни ветвей
пусть сегодня умрет концентрический гул пустяков
и сомкнется над нами парабола млечной дороги
на балконных перилах скрипящая птица не дрогнет
так легко ты сойдешь в механический шум облаков
вот когда остановятся шестерни темных глубин
и заглохнет от холода немощный двигатель лужи
о, пойми же меня, ни кому я тут больше не нужен
среди этих обломков и бледных костров георгин


***

БОГА БОЛЬШЕ ТУТ НЕТ

Бога больше тут нет. Он задушен в душе.
Он был выгнан взашей. Был разрушен.
А внутри только вши, да чужие клише,
И высокая цель превратилась в мишень…
Бога нет и он больше не нужен.

Больно колет строка, как под ребра «пером».
И разводит погром, и цепляет багром,
И стенает нутро,
ну, а утром,
Словно тающий снег за немытым стеклом,
В ложках плавится мертвая пудра.

И теперь тот блажен, кто не выдержал крен,
Кто, косясь и ропща пыль сбивает с колен,
Кто судьбою согбен и обижен.
Тут любовь загнивает в периметрах стен –
Самый дальний теперь самый ближний.

Как телеги в грязи, криво тащатся дни.
И слезятся они, и крепчает ледник.
И кто медью разжился намедни,
Тот в кабацком чаду зажигает огни
Заменяя обедом обедню.


***

Грозит небесное темнило.
И, став у мира на виду,
Весь день апрель на город стылый
Справляет вешнюю нужду.

Вода шуршит, как шелк в борделе.
Толпясь, в сторонке ото всех,
Осины будто на расстреле
Дрожат, поднявши руки вверх.

Мой век молчит на очной ставке.
Я перед времени лицом,
Стою у дней на полустанке,
С безмолвием заподлицо.

Я вижу, как дойдя до точки
И перемирие поправ,
Войска деревьев взяли почту,
И окружают телеграф.

Темно и тихо, как в чабарне.
И мнится в этой тишине,
Что Бог, оставив круг гончарный
Рукою тянется ко мне.


***

Жизнь надо пробовать на ощупь,
Как ценный пробуют убрус.
Вгрызаясь в бытность всею мощью,
Жизнь надо пробовать на вкус.

И надо брезговать бойкотом.
Без отлагательств на потом,
Повторов вечную икоту
Запить события глотком.

Рассвет с руками повитухи
Вдыхает в сонный город дух.
Прижмись сильнее к жизни ухом –
Жизнь надо пробовать на слух.

Жизнь надо пробовать на запах.
Ее, как мускус обонять.
И всей душой, на всех этапах,
Ею, как женщиной дышать.


***

ВОСПОМИНАНЬЕ

Пространство мнется, как листок и мнится,
Что лица движутся, как будто поезда,
Что из-за тучи, из-за труб, из-за
угла котельной выпорхнет вдруг птица…

Ах, птица в симпатическом дожде!
Ах, силлабически взволнованная птица!

Сквозь выпукло-стеклянный мотоцикл
Прыщавый мальчик смотрит дням вдогонку.
Замедленно качаются над ним
Клавиатурно пестрые березы…

В перстах мальчишки плавится пломбир
И консерванты капают на брюки.

Дым жрет бетон,
Как девственница, сад,
Стоит, раздвинув пасмурные ветви,
В желудке «скорой» бьется эпилептик,
На входе в ПТУ записка: «Все ушли на фронт».

Листва вокруг шуршит, как граммофон.

И Время говорит из мегафона:
«Не Бруно жалко днесь и не Монро в песцах,
И не запойного Христа самоубийцу…
Мне жаль, что у эпохи нет лица,
В которое так хочется влюбиться!»


***

METAMORPHOSES. УРОБОРОС

Геккон и лев синица и змея
Возмездие и куб печать и аксиома
Цветок и лом железо и солома
Стекло и дым зачатье и струя

Лицо и олово ладонь и хризопраз
Точильный камень и необратимость
Тоска и жимолость бумага и невинность
Щека и щит парабола и глаз

Свеча и язва прорубь и фантом
Мотор и дерево бензопила и якорь
Мечта и колокол аквамарин и сахар
Лев и змея синица и геккон


***

НОЧНАЯ ПЕЙЗАЖНАЯ ИМПРОВИЗАЦИЯ

Смысл крепко заперт на замок.
Мертва пустынная квартира.
И месяц бледно-желтый сок
Уныло льет на блюдо мира.

Закат был выдворен взашей.
Хрустальной музыкой, надсадно,
Блюет чудесный соловей
В дурдоме праздничного сада.

Сияют звездные зрачки,
Как переполненные ведра.
И весь отлог оглох почти
От хрипа скрипок крутобедрых.

Золоторогий небофил,
Мой секретарь ущербноликий,
В часах цифирь остановил
И время перестало тикать.

Перо от сердца ждет вестей,
Но ожиданье невозможно.
В стеклянной копоти ветвей
Душа крадется осторожно.

Лампадно корчатся лучи.
Как раны кровоточат вишни.
И страшно в полночи молчит
Пространства колокол недвижный.


***

ЖЕНЩИНЕ

Дымились тощие свирели
Далеких труб, и на горе
В футляре города горели
Кривые грифы фонарей.

В лучах таинственного круга,
Совсем иной струя эфир,
Мы словно тянемся друг к другу
Сквозь этот непроглядный мир.

Душа – О, шхуна Лаперуза!
Зачем тебя разбередив,
Несет губительная Муза
В Её объятья, как на риф?!

Там, как кулон, на гибкой шее
Горит смертельная блесна.
И тело бледное немеет
Под хищной паволокой сна...

Мы дети страшного союза.
Но в свете наших тайных грез
Скажу, как говорят французы:
«On va fixer un rendez-vous»*

* давайте договоримся о встрече (фр.)


***

СКИФСКАЯ ПЕСНЯ СЕСТРЕ

Вот ты овеянная
Телефонной трелью,
На автоматы насевший божок,
Слышишь ли ты
За невидимой дверью
Мглистый пастуший рожок?

Раздёрнув портьеры автомобильного гама
И ужас трепещущих ртов,
Можешь ли ты
Сквозь налет амальгамы
Увидеть галоп облаков?

Там вечные скифы
Кочуют во времени
И звёздный пасётся скот,
И бьётся веселое щелканье стремени
О лошадиный живот.

Направив свои островерхие брови
На чёрную небыль страны,
Слышишь ли ты в бормотании крови
Тихий бубенчик луны?
В тех жилах, подобно
Ослепшему Вию,
Бессмертия крепкий колосс,
Кричит, что не те мы,
Не те! Мы иные!
Мы голос Вселенной!
Мы ворс!..

Плутая по недрам столичных бедламов,
Оглохших от грохота ног,
Слышишь ли ты,
Как сквозь время нас манит
Мглистый пастуший рожок?


***

ОБРАЩЕНИЕ К ЖИЗНИ

Ты тех дней круговая порука.
Полистать бы псалтырь иль букварь,
Но заломлены за спину руки,
Словно за поворот тротуар.

Тишины добиваюсь, как женщины…
Дни, срываясь, идут под откос.
И горят золотые затрещины
На чахоточных лицах берёз.

Предан Цезарь и продан Иосиф.
Небо гордо и шумно, как Рим…
И кустов золотистые осы
Превращаются в каменный дым.

Я читаю твой почерк смертельный,
Этот прочерк между двух дат,
Этот брошенный вызов вселенной –
Дней твоих облетающий сад.

Ты не веришь в позорные числа,
Вокруг пальца весь мир обведя,
О, лишенная всякого смысла,
Помоги мне осмыслить тебя!


***

Мы в сплошном немыслимом угаре,
В неком сумасбродстве тишины,
Где ни гул, ни песня тротуаров,
Ни луна, ни звезды не слышны.

Но замыслив ровно в четверть века
Уложить тысячелетий гуд,
Я читаю в недомолвках снега
Эпилог растаявших минут.

Ты же, оттянув исхода лямку,
Весь налег на письменный прибор.
На столе поблескивают склянки,
За окном ведется разговор.

Бешено стучат часов колеса,
И, дрожа на окончаньях строк,
С громогласным ревом паровоза
Рифмы налетают на листок.

Помнишь, как сойдя на полустанке,
Ты признал величия позор,
А вокруг шумели, звали няньку,
Из избы тащили всякий сор.

В той возне газетных посягательств,
В мимолетном небе пустоты
Так легко, без лишних отлагательств,
С неизбежным перейти на «ты».

Но теперь же, как во время оно,
Все бело, и все лежит в тиши.
И с пустого темного балкона
Некуда и незачем спешить.


***

ВИДЕНИЯ
(сестре)

В такие дни
порфиры мягко льнут
к царям-утесам…

Здесь в полуподвале,
скрипач глотает кислое вино.
Под колесницей дохнет тень прилавка.
На тротуарах толкотня и давка,
как на панно.
Лист падает на дно,
Весь век застыл в зрачках Буонаротти.
И на листах горело:
«Боже, кто ты?..»
Свеча, как крыса, грызла темный стол…
За ширмою Пилат понтийский плел
Венок сонетов…
Помнишь сколько света
Пролилось в день, когда Аустерлиц
Кипел в огне чудовищных пророчеств?..
И стих горел, и воздух падал ниц
Под гулким гнетом киммерийской ночи…
Ты помнишь, как мы пили у обочин
Густую смесь авто и быстрых лиц?
Как мы брели под грохот колесниц,
Как плыл Евфрат, как Тигр блистал на солнце,
Как лязгала по бедрам нашим бронза,
Как нас убили возле Сиракуз,
И притащили к погребальной яме?
И далеко, вне нас, теперь над нами!
Уже кричали третьи петухи…
Погиб закат и ночь сменила вечер
В саду мелькали красные огни…

В такие дни…
О, как в такие дни,
мне хочется обнять тебя покрепче.


***

Был спор минут.
Плыл звездный сор.
Опал горел дремучих сосен.
Я будто спал.
Мне снилась осень.
Косились капли.

Как простор
Была открыта речь и взор
Был слух наполнен птичьим вздором
Был страшен бор как лепрозорий
В позорной бледности озер

Я будто спал

Листвой шурша
Пространство шаткое ветшало
И в чаще маялась душа
И суша медленно дышала

Плыл шум
Я вышел налегке
Мне дождь читал завет Начала
Февраль маячил вдалеке
И речка за плечом качалась

Кончалась клинопись кустов
Причал изглодан был тоскою
Я будто спал
и надо мною
Горела вечность, как свеча…


***

Эпоха скончалась, как шлюха в дешевом борделе.
Ты помнишь, как щеки ее на постели белели?
Как блеяла тьма, как дымилась в ней лунная лава?
Отравы б тогда нам. О, травы - отравы, отравы!

О, милый мой Людвиг,
Ты вспомни те мертвые страны,
Где речь, как река пересохла в немотных гортанях.
Ты помнишь еще ли метель ту, милейший мой Морган,
Как лед отдавал голубикой и кафелем морга,

На ликах лиловых те бледные лунные блики
И ливня столбняк,
И столбы,
И столапые липы?

О, слабый мой Лео, ты вспомни ленивую Клео
И весла Харона, и кроны в пустом Эмпирее,
И ломку олив,
И великую ликантропию,
И Лету аллеи, и лес, и блужданья ночные!

Где ж лоск холодеющих листьев?
Где лилии лепет?
Где пламени плеск?
Где алеющий в воздухе пепел? -

Эпоха скончалась, как Мерлин, в холодной постели,
И петел скулил, и качались елейные ели…

Я ключ повернул.
Я захлопнул тяжелые двери…
Не верю в потерю!
Не верю! Не верю! Не верю!


***

НАМ ВРЕМЕНА МОЛЧАНЬЯ НЕ ПРОСТЯТ…

Нам времена молчанья не простят.
Скажи, как быть мне в доме опустелом?
Что делать мне с душой моей и телом,
Когда весь голос тишиной отнят?

Сестрица жизнь,
что делать мне скажи?!
Сверчок во ржи не ржет,
умолкли птичьи стаи,
Лишь опустевший дом мой надрывает
Голосовые связки тишины.

И мрут века в залысинах стихов,
Тоска, как пес в них смотрит, оробело.
Быть может, Бахус скажет, что мне делать
Без вдохновенья, музыки и слов?

Под сенью звезд плакучих,
в страшной мгле,
Что делать мне?
Дымит листва, как ладан
в беззвучном пламени ржавеющего сада…
В его огне,
Скажи, что делать мне?

Из горла бьет: «Простор мой осужден!..»
… И виснет лист, и льется лес осенний…
Что делать мне, когда в подтеках тени,
Луна, как сердце бьется в ребрах крон?

… Но глух во мгле сентябрь-негоциант.
Замолкли дни и онемели дали.
Так замолкает голос у рояля,
Когда ложится в землю музыкант…