Владимир Шемшученко





* * *
Слышащий — да услышит.
Видящий — да узрит.
Пишущий — да напишет.
Глаголящий — повторит.

Всяк за свое — ответит.
Каждому свой — черед.
Слово, если не светит, —
Запечатает рот.

Пуля, она — не дура,
А Провиденья рука…
Да здравствует диктатура
Русского языка!

Петербург

На озябшем перроне и пусто сегодня и гулко.
Милицейский наряд прошагал безучастный, как снег.
Точно так же глядел на меня, выходя на прогулку,
Насосавшийся крови двадцатый сдыхающий век.

Ах ты, память моя!
Я прощаю, а ты не прощаешь!
Отпусти же меня, помоги мне обиду забыть.
Ничего не даешь ты взамен, даже не обещаешь,
Кроме ветхозаветного — быть!

Славный выпал денек, с ветерком, до костей пробирает,
Гололедец такой, ну, совсем, как у Данте в аду…
Я всем мозгом спинным понимаю — меня забывает
Полусонный вагон, убывающий в Караганду.

Он забудет меня, одиноко ржавея на свалке,
Как забыли меня все, кому я тепло раздарил…
Здесь, в несломленном городе, люди блокадной закалки
Отогрели меня, когда жить уже не было сил.

Смейтесь, братья мои!
Нам ли нынче стонать и сутулиться!
Смейтесь, сестры мои!
Вы затмили достойнейших жен!
Посмотрите в окно… Кто метет и скребет наши улицы? —
Это дети оравших в безумии: "Русские вон!”


* * *
Дождь походкой гуляки прошелся по облаку,
А потом снизошел до игры на трубе.
Он сейчас поцелует не город, а родинку
На капризно приподнятой Невской губе.

И зачем я лукавую женщину-осень
С разметавшейся гривой роскошных волос
Ради музыки этой безжалостно бросил?
Чтоб какой-то дурак подобрал и унес?

Я по лужам иду, как нелепая птица,
Завернувшись в видавшее виды пальто…
Этот сон наяву будет длиться и длиться —
Из поэзии в жизнь не вернется никто.


* * *
Хлеб оставьте себе — дайте света!
Ведь не даром прошу, а взаймы.
Я верну вам, слово поэта, —
Рассчитаюсь всем снегом зимы.

Кто-то явно кусает губы.
Кто-то тайно кровоточит.
За окном из асфальтовой шубы
Светофор, как заноза, торчит.

Жизнь земная вперед несется.
Жизнь небесная вспять бежит.
Отворяющий кровь не спасется —
Кровь возврату не подлежит.


* * *
Апрельское утро грачами озвучено.
Уходит в подлесок туман, не спеша.
Еще две недели, и скрипнет уключина,
И лодка пригладит вихры камыша.

Еще две недели, и синяя Ладога
Натешится вволю, подмяв берега.
И в небе проклюнется первая радуга,
И рыба пойдет нереститься в луга.

И ветер с Невы — аж до самого Таллина! —
Молву донесет… А пока среди льдин,
Как спящая женщина, дышит проталина
С лиловым цветком на высокой груди.


* * *
Ветер нынче строптив, хамоват и развязен.
Вот и верь после этого календарю!
Паутинкой-строкою к нему я привязан —
Потому и стихами сейчас говорю.

Ветер ходит, где хочет. Живет, где придется.
То стрелой пролетит, то совьется в кольцо.
Окликаю его — он в ответ мне смеется
И кленовые листья бросает в лицо.

Он стучится в окно без пятнадцати восемь,
Словно нет у него поважнее забот.
Он несет на руках кареглазую осень,
И листву превращает в ковер-самолет.

Он целует ее, называет своею —
И ему аплодируют створки ворот!
Я стою на крыльце и, как школьник, робею.
И сказать не умею, и зависть берет.

Два стихотворения
1.

Меня спросили: "Кем ты был?”
Я не ответил — я забыл.
Меня спросили: "Кем ты стал?”
Я не ответил — я устал.

Меня спросили: "Чем ты жил,
Какому богу ты служил,
Какого сына воспитал,
О чем несбыточном мечтал?”

Жена в глаза взглянула мне:
"Как страшно ты стонал во сне…”

2.

Стало страшно читать и писать,
К нелюбови людской прикасаться.
Потерявший желанье — спасать,
Обретает желанье — спасаться.

Спит дочурка. Спит маленький сын.
Ночь звезду за звездой зажигает.
Разжигаю стихами камин.
Мне жена помогает.


* * *
Бессмысленно былое ворошить —
Пока я к лучшей участи стремился,
Двадцатый век оттяпал полдуши
И треть страны, в которой я родился.

И я тому, признаюсь, очень рад —
Похерив все небесные глаголы,
Кремлядь не прикрывает куцый зад,
И близятся костры Савонаролы.

Приветствую тебя, Средневековье!
Мне обжигает лоб печать твоя.
Я жгу стихи, мешаю пепел с кровью
И смазываю петли бытия.

О, как они скрипят!
Послушай, ты,
Бегущий мимо к призрачному раю, —
Я для тебя в лохмотьях красоты
На дудочке поэзии играю.

Марине

Скрипит под ногами ледок.
Чирикает воробьишка.
Меняет и наш городок
На плащик худое пальтишко.
Любимая, вот и весна!
Снега уползают в овраги…
Вот брякну в сердцах: "Не до сна!” —
И двину из греков в варяги,
Минуя веселый Париж,
В котором полно чернокожих,
И хищники снежные с крыш
Не падают на прохожих,
И каждый пугливый сугроб
Сметанен и даже — творожен,
И каждый любовный микроб
Опознан и уничтожен,
И веник у них не цветет,
А наш, посмотри, расцветает…
Любимая, я — идиот —
Европа стихов не читает!
Не смейся, родная, прошу!
И пусть непростительно трушу,
Я лучше тебя напишу —
Слушай…

* * *
Подснежник скукожился в банке,
Как ставшая былью мечта.
И незачем бегать к цыганке,
Чтоб прыгнуть с Тучкова моста.

Рассыпалась жизни телега,
И губы предсмертно свело.
А тут из словесного снега
Строка родилась, как назло.

И, словно отмоленный грешник,
Для жизни открывший глаза,
В душе расцвела, как подснежник,
Взлетела, как стрекоза,

И вспыхнула, будто надежда
В преддверии Судного дня,
И губы оттаяли прежде,
Чем кто-то окликнул меня…

Спасибо, случайный прохожий,
Бог ведает имя твое —
Поэзию чувствуют кожей
И в банку не ставят ее.