Кирилл Ривель


Ветер дул от норд-остовых румбов в одиннадцать баллов,
И гудели полотнища влажных, тугих парусов…
Шла привычная жизнь в сменах вахт и внезапных авралах
На плавучем мирке, ограниченном сталью бортов.
Там, где крен на подветренный борт постоянный,
Где от ветра и качки ты пьян без стакана!
Океанская пыль солона, как аврал,
И усталая вахта вращает тяжелый штурвал!
Здесь, на палубе мокрой, где ветер в особом почете…
Но, не вспомнить: когда это было? Со мной? Не со мной?
То я слышу, как хлопает фок на крутом повороте,
То команду: Убрать марселя, и бом-брамсель долой!
Вижу я, как по вантам, натянутым косо,
Поднимаются к марсам и реям матросы!
И шипящая пена целует борта,
И бурля, с клокотаньем в шпигаты уходит вода!
Черт возьми! То ли ром виноват, то ль достал меня город?
То ли сон наяву, то ли память рванула швартов:
Горизонт перекошенный, ветер и чувство простора
На плавучем мирке, ограниченном сталью бортов!
Где на палубе шаткой ты скажешь: Ребята! Я дома!
Где в каюте нальют после вахты «для бодрости» рома!
Где от ветра и пыли соленой слезятся глаза…
И на реях дрожащих шумят паруса!
6 февраля 2003

Буранный вечер…

Буранный вечер… нёсся вдоль оси
Воображаемого горизонта
Снега такие только на Руси,
Или в районе города Торонто…
Подходит, впрочем, горный вариант:
Буран в горах — не тема для элегий.
Еще — Аляска: Лондона роман,
Почти любой — о холоде и снеге.
Но, что я всё — о снеге, о зиме,
Буранах, вьюгах — видимо, погода
Воздействует на память… и во мне
Заговорила южная природа.
На бреге Понта, где я жил и рос,
Обычный снег казался чудом свыше!
Средь кипарисов, лавров и мимоз,
На листьях пальм и черепичных крышах…
Он, к счастью, быстро таял, этот снег,
Но помню я на невысоком взгорье
Себя, мальца шести неполных лет,
Смотрящего, как снег идёт над морем.
Не летним, теплым, солнечным, своим,
С зелёно-синей ласковой водою, —
Свинцово-чёрным, вздувшимся, седым,
Гремящим в скалах залпами прибоя…
До сей поры я помню детский страх.
Снег умирал безмолвно и мгновенно.
Он оседал на вспененных валах,
И сам, казалось, превращался в пену…
Сколь лет прошло с тех пор — я не считал.
… Дул ветер с норда, близкий к урагану.
Нам объявили парусный аврал…
И снег летел над зимним океаном.
Он не тонул, он залеплял глаза,
Мешал дышать, летя по ветру косо…
На реях с громом рвались паруса,
Их убирали мокрые матросы.
Спасли, что можно. Что нельзя, увы!
Обрывки с треском в ленты превращались…
Насквозь промёрзнув с ног до головы,
Мы по каютам ромом согревались…
А ветер выл и океан гремел,
В борта стучали пенные тараны,
И параллельно борту снег летел…
Я видел снег над зимним океаном!
… Буранный вечер… сам себе чужой,
Ты, вдруг, поймешь, что снег бывает горек.
Переболеешь детством и собой,
Поэзией, возможно, но не морем!
23 ноября 2002 года

Кладбище в Ялте

Возвращенье… возможность легко умереть от последнего вздоха.
Потому – я боюсь возвращений в былую эпоху,
Где любил и страдал, выпивал иногда вечерами…
Всё банально и просто: немного земли под ногами.
Впрочем, где там земля? Там асфальт и дома переростки.
А земля под ногами осталась, дружок, на погосте,
Где покоится прах под могилами с видом на море…
Помнишь череп в руках принца датского: Бедный мой Йорик!
Почему я не он? Я бы тоже с Могильщиком выпил
Из бутылки одной, чтоб душа удержалась от крика…
Иль с Лаэртом упал от отчаянья в чужую могилу…
А потом уж кричал, чтобы Время от горя застыло!
Чтоб от боли твоей солнце вспять повернуло на небе…
Ты вернулся! Зачем? Чтобы выпить – в Раю иль в Эребе?
Ибо вновь из земли не восстанут истлевшие кости…
Ты любил их, живых, что ж ты плачешь на мертвом погосте?
Даже череп, увы, подержать ты не можешь любимый…
Среди плит и травы не витают их души незримо.
Им давно хорошо среди горних пределов до срока…
Ты вернулся. Один. Им на небе – не столь одиноко!
Здесь Офелии нет. Ты – не Гамлет, и нет Эльсинора.
Здесь погост стерегут молчаливо- зеленые горы.
Ни злодейств, ни интриг, ни убийств, ни конечной расплаты…
Вот Могильщик несет старый череп с бутылкой пузатой.
- Выпьем, друг, за него! Кто он? Шут при дворе, кто же спорит!
Бурый череп из рук я беру, как тогда: - Бедный Йорик!
Мне пора. Меж могил виноград бронзовеет кистями…
Так бывает: душа навещала фантомную память…
Старый крымский погост, где лежать, может быть, и неплохо,
Где, пожалуй, легко умереть от последнего вздоха…
Что ж, Могильщик, давай, слышу, булькает нечто во фляге –
За дурацкий колпак! За последнюю шутку бедняги!
Слышал, Гамлет, ваш принц, в землю лёг не от яда, от горя…
По последней, старик, наливай! Бедный принц, бедный Йорик!
…И куда мне теперь, коль, откуда вернулся – не знаю?
Под ногами земля, значит, нету – ни ада, ни рая!
Что земля, что асфальт, где давно уж не бьются на шпагах?…
Стол и ручка в руке над проклятой, великой бумагой,
Что убила в тебе чувство сказки, лишь отзвук оставив…
Где в кошмарах ночных бесконечная схватка без правил…
Где ушедшая жизнь – это просто ушедшее что-то,
Ибо память твоя – сплошь – миражи, химеры, пустоты…
Где в сплошной темноте, ты не встретишь ни друга, ни брата…
И легко возразишь, мол, бумага во всем виновата!
Этот проклятый дар – забывать, и писать забывая,
Что ты видел нигде, и кого повстречал, не встречая…
Черноморский норд-ост и погост на брегах Каттегата…
Старый крымский погост и старинная датская сага…
И великий Шекспир, как и ты, сын бумаги и Рока,
Бард высокой мечты о слепом благородстве от Бога –
Мы могильщики оба, где смерть на вершине Фавора! -
Старый крымский погост, фехтовальный ли зал Эльсинора…
Ты приходишь… Куда? Ты кричишь, словно нищий в пустыне…
Но никто не подаст, кроме старой больной ностальгии:
Вспомнил? Где там земля? Там асфальт и дома переростки…
А земля под ногами осталась, дружок, на погосте!
Где покоится прах под могилами с видом на море…
… Чей там череп в кустах? Вам на память, милорд? Бедный Йорик!
…Возвращенье… возможность легко умереть от последнего вздоха…
19 сентября 2006 года

Моя жизнь и боль...

Моя жизнь и боль,
И любовь, и усталость
Скоро кончатся в свете луны…
Жаль, на ненависть силы
Уже не осталось
У последней, расстрельной стены.
Миг – и пуля в затылок,
И ангел крылатый
Унесёт меня в горний чертог…
Ну, а то, что осталось
Зароют солдаты
Под простуженный, злой матерок.
И пока будут строить
Других под пригорком,
Включат фары, чтоб проще игра…
Запах пороха кислый
И запах махорки
Вмиг развеет шальная бора.
И в холодную яму,
Где я с остальными
Каменистой присыпан землей,
Через пару минут
Молча лягут другие
Под «Максима» раскатистый бой.
А тем временем души
В декабрьском небе
Поднялись уже к звездам почти…
Не закажут по ним
Поминальный молебен,
Не зажгут в Божьей церкви свечи.
Но Господь
Примет наши бессмертные души
С милосердьем, присущим Ему…
А потом повстречаем
Мы души заблудших,
Тех, что нас расстреляли в Крыму.
Мы их встретим, как русских,
Как братьев, что жалость?
Их жалеть вправе Бог, но не мы…
… Жаль, на ненависть силы
Уже не осталось
У расстрельной, последней стены.
23 октября 2006 года

Все о давнем...

Все о давнем, о том,
Что минуло, прошло, улетело…
Вот опять за углом
Та же надпись украденным мелом…
Лабиринты дворов,
Кипарисов и лавров соседство…
Перекресток миров,
Между морем, горами и детством…
Старый дом, старый сад,
Прадед с терпкой мадерой в стакане…
Память бьет наугад
По затянутой временем ране…
Перед взором моим
Зелень гор, черепичные кровли…
Возвращение в Крым,
Где я счастлив был… только не помню.
Все о прошлом, о том,
Что уже не вернется, - тем паче –
Из предзимних времен
Возвращенье сулит неудачу…
Здесь когда-то был двор.
Нынче – серый от времени камень…
Над отрогами гор
Полыхает закатное пламя!
Словно черной парчой
Накрывает с высот перевала
Все, что было со мной,
Оставляя мне самую малость,
Чтобы камня у ног
Я успел напоследок коснуться…
Оставляя мне вдох,
Чтоб увидеть, обнять, оглянуться…
15 августа 2003

Я душу сжег...

Я душу сжег в заснеженных степях,
В ревущих жерлах орудийных глоток.
Закат запекся кровью на штыках,
Когда я в рост шагал на пулемёты.
Я шёл в шеренгах именных полков
И офицерских сводных батальонов.
Но золото московских куполов
Не заиграло в золотых погонах.
Над Сивашом раскаты батарей,
Трубач «отход» трубил усталым ротам.
Увы! «Последний довод королей»
Не в нашу пользу высказан народом.
Вставала борта серая стена,
Толпа роняла в воду чемоданы.
Ах, господа! Чужая сторона
Не возродит разрушенные храмы.
Я сердце сжег и прах его пропил
От Петрограда до Владивостока,
Где меж крестов заброшенных могил
Потерян крест последнего пророка.
И вспыхнул мозг, и погрузился в тьму,
И все грехи мне пуля отпустила…
Я был расстрелян в декабре в Крыму
В десятках тысяч сдавшихся на милость.
1988