ЖИЗНЬ

Жизнь окидывает взглядом
Цепким,
               долгим, 
                             вечно юным,
Всё, что здесь возникло рядом,
Иль покрылось пеплом лунным.

Эти  звёзды,
                      солнце,
                                     небо
Вызывают изумленье.
Вверх всё тянутся,
                                 и в небыль
Отбывают поколенья.

Узнаю из книг
об этом
Из блужданий по отчизне…
Пусть любовь
прольётся светом
На страницы вечной жизни.


БЕРЁЗА

Латунную луну,
                            припавшую к земле,
Береза нежно к сердцу прижимает,
И все извивы
                          на её стволе
Тем лунным содроганиям внимают.

Поодаль
               ото всех своих подруг
И без того изящна и белёса,
Со всей 
               красой небесною
                                              вокруг
на миг переплетается берёза.


Я  НЕ  ВИНЮ  ТЕБЯ

Судьба сыграла злую шутку -
Я осуждать тебя не вправе.
Не плачь.
                 забудь, хоть на минутку
О той своей любви-отраве.

Она пришла в другом обличье,
Слезами не вернуть былого.
О, как страдает
                             честь девичья,
Когда твой друг не держит слова.

Лишь с виду робок и застенчив;
Волнуясь,
                   топчется под дверью…
Он стережет наивных женщин,
Чтоб поиграть на их доверье.

Меня ж пленят без ложной страсти
Улыбка,
                      голос бархатистый.
И я иду навстречу счастью
С любовью подлинной и чистой.


РЕВНУЮ

Любимую
к дню яркому ревную –
Лучами обнимает он
родную.

И к облакам,
сбивающимся в клубы, -
Те каплями
целуют её губы.

К березкам
белоствольным и зелёным –                                    
она к ним взором   
ластится    влюблённым.

К поэзии ревную, 
Ну, так что же! -
Не я,
а мои песни
ей дороже…


Перевёл с якутского 
Сергей Каратов

* * *
Любовь я не вымаливаю, нет.
Я знаю, что не в приступе гордыни
не даришь мне улыбки тихой свет,
как путнику — глоток воды в пустыне.

“Твоя любовь, — ты шепчешь, — не годна,
под небом невозможно счастье наше…”,
мне предлагая это пить до дна.
Полна любви неразделенной чаша.

В душе ранимой как хранить, скажи,
ухмылки недоступной той гордячки
и дальше строить жизни этажи,
сгорая от любви, как от горячки?

Как мне писать, откуда взять слова,
вдруг осознав отказ твой в полной мере,
не о тоске, а о любви и вере
в жизнь эту, что всегда во всем права?

* * *
Тебя своим дыханьем согревая,
встречая первый луч несмелый дня,
тебе шептал чуть слышно: “Дорогая,
люблю!” Но ты не слышала меня…

Гуляя по цветущему аласу,
в руках букет неброский теребя,
я говорил: “Все больше час от часу
уже который год люблю тебя!”

И вслед тебе, навеки уходящей,
кричал: “Клянусь, люблю тебя одну!”
И этот крик мой, только слух саднящий,
как тяжкий камень, влек меня ко дну.

И эту правду злую постигая,
я плакал наяву и выл во сне:
“Твоей любви не знать мне, дорогая,
поскольку ты назначена не мне…”

* * *
Хотя живу с тобою рядом годы,
все ж по тебе скучаю… Знаешь, ты —
как пробужденье Нмершей природы,
как тихий голос после немоты.

Как радуга, ты рядом незаметно
сияешь, нежной прелести полна.
В моей душе ты столь же семицветна
и столь же недоступна, как она.

Жизнь без тебя, все робкие попытки
с тобою быть — уже мне не забыть,
но не хватает мне твоей улыбки,
чтоб чувствовать в ладони жизни нить.


* * *
О том, чем так душа твоя болит,
что гложет сердце, не страшась, ей-богу,
поведай другу, и огонь обид
смертельных в сердце стихнет понемногу.

И черных мыслей сгинет мрачный рой,
чтоб мог ты наконец-то насладиться
листвы и ветра трепетной игрой
и крылья вдруг почувствовать, как птица.

Тебе не воплотить своих идей,
удача не останется с тобою,
пока не возлюбил ты тех людей,
что встретить суждено тебе судьбою.

И пусть всегда душа твоя для них
открыта и за них всегда в ответе…
Я о тебе писал, а вышел стих
о том, чего важнее нет на свете.

* * *
Когда со мною дети, разом вдруг
светлеет сумрак комнаты вокруг,
а воздух источает ароматы…
И слез счастливых чистые караты
дрожат в моих глазах… Не смейся, друг.

Тогда, ладонью сжав ладонь жены,
я чувствую, как мы обнажены
пред миром, как хрупки в нем и случайны,
и я тону в глазах ее печальных,
что черной глубиною так нежны.

Когда со мною дети, и в плечо
жена во сне мне дышит горячо,
и дарит печь всю ночь свое участье —
не это ль человеческое счастье?
Чего ж от жизни надо мне еще?!

* * *
В том доме, где резвятся в день любой
и беззаботно радуются дети,
куда без приглашения гурьбой
приходят, чтоб забыть о всем на свете,

где всем им приготовлены дары,
где радостью сверкают глаз караты,
хозяева, как правило, добры,
любовью бескорыстною богаты.

Нет, только дети, что ни говори,
умеют в жизни этой без подсказки
узнать все то, что прячешь ты внутри —
добро иль зло великое, как в сказке.

Им в жизни знать не надо, кто есть кто.
От этих чистых глаз куда нам деться?
Они как будто видят сквозь пальто
невидимый размер души и сердца.

Отец вздыхает, нервничает мать,
мол, отрок их кого-то сторонится…
А отрок точно знает, с кем играть,
и сердцем чует, с кем ему водиться…

* * *
Когда ты молод — ясен мир и прост,
и все тебе подвластно: горы, реки…
Идешь по жизни смело, в полный рост,
и кажется, что будет так вовеки…

Когда ты молод, мир — твой лучший друг,
а женщина, конечно, — ангел кроткий,
и если ты повздорил с кем-то вдруг,
то он твой враг — не плыть в одной вам лодке…

Когда ты молод — как тебе уснуть?!
Ты должен слушать старших наставленья…
Но пусть тебе указывают путь —
едва ль свое ты сменишь направленье.

Когда ты молод, ты пред миром наг,
лелеешь в сердце с трепетом кумира
и, с поступью его сверяя шаг,
все ждешь хвалы и почестей от мира.

Горит твоя далекая звезда.
И, вырвавшись из жизни круговерти,
ты молвишь: “Уж любить — так навсегда!”,
поскольку страшно вымолвить: “До смерти…”


Перевод с якутского Евгения Каминского