Анатолий

ЖИГУЛИН

1930 – 2000

ПОЭЗИЯ

                                                        И. Н.

Стоят дубы задумчивы, тихи.
По жёлтой просеке уходит лето.
Ты мне читаешь грустные стихи
Какого-то салонного поэта.

О том, как где-то в городе пустом
На мёрзлых стёклах тает чья-то нежность…
А мы в лесу, в орешнике густом,
Вдыхаем жадно утреннюю свежесть.

Я не люблю бескровные слова,
Холодные, искусственные строки.
Зачем они, когда шуршит трава,
Поют синицы и трещат сороки?

Взгляни вокруг! Открой свои глаза,
Зелёные нетающие льдинки.
Большая золотая стрекоза
Качается на тонкой камышинке…

Поэзия! Она всегда – жива.
Ей чужды стёкол мёртвые узоры.
Она растёт и дышит, как листва,
Как гордая осока на озёрах.

Ей тесен мир условной бахромы
И вздохов у замёрзшего оконца…
Поэзия – она живёт, как мы.
Она не может без любви и солнца!

* * *

                                       И. Ж.

Ты о чём звенишь, овёс,
На вечернем тихом поле?
От твоих зелёных слёз
Сердце тает в сладкой боли.

И слышны во все концы
На последнем склоне лета
Тоненькие бубенцы
Из серебряного света.

Голоса сухой травы,
Голоса сырой дороги.
О покое, о любви.
О растаявшей тревоге.

О неведомой судьбе.
И о днях моих начальных.
И, конечно, о тебе.
О глазах твоих печальных.

* * *

Земля, земля… Следы копыт
На голубой прибрежной глине.
И слышно, как ветла скрипит.
И веет горечью полыни…

Уже и вспомнить не могу,
Когда она в меня запала –
Ветла ни низком берегу
И тихий шелест краснотала.

И то далёкое село,
Где жизнь когда-то начиналась.
Как будто время не ушло,
А навсегда во мне осталось.

Остался тот далёкий дом
И блеск росы по жёлтым пожням.
Наверно, так уж мы живём –
Не только нынче, но и в прошлом.

И слышится: ветла скрипит.
И сердцу дороги доныне
Пучки травы, следы копыт
На голубой холодной глине.

* * *

Тихое поле над логом.
Чистый холодный овёс.
И за обветренным стогом
Рощица тонких берёз.

Родина! Свет предосенний
Неомрачённого дня.
Жёлтым потерянным сеном
Чуть золотится стерня.

Бледные ломкие стебли
Жмутся к косому плетню.
Эту неяркую землю
Каждой кровинкой люблю.

Если назначена доля
Мне умереть за неё –
Пусть упаду я на поле,
В это сухое жнивьё.

Чтобы уже не подняться,
Чтобы в последней беде
Нежно щекою прижаться
К пыльной сухой борозде.

* * *

Кукует поздняя кукушка.
Клубится пар грибных дождей.
Дубы качают на верхушках
Пучки зелёных желудей.

И я иду тропинкой хвойной,
Травинку горькую грызу.
И так чудесно, так спокойно
В согретом солнечном лесу!

Но не могу переупрямить
Ту боль, что сердце мне свела, –
Моя измученная память
Гудит во все колокола.

Гудит во мне глухим набатом
О днях ошибок и потерь,
О том, что сделано когда-то
Не так, как сделал бы теперь…

А лес шумит на косогоре…
Скажи, кукушка, сколько дней
Ещё мне жить, ещё мне спорить
С жестокой памятью моей?

* * *

                                         А. Яшину

Иду в полях. Куда – не знаю.
Межой хрустящею иду.
И всё о чём-то вспоминаю,
И всё чего-то не найду.

Наверно, я ищу рябину,
Степной обветренный дичок.
Вот подойду и сердце выну,
Повешу сердце на сучок.

И буду жить без слёз, без тягот.
Дроздов весёлая семья
Обрадуется цвету ягод,
А это просто – кровь моя.

* * *

                                   А. Твардовскому

Осень, опять начинается осень.
Листья плывут, чуть касаясь воды.
И за деревней на свежем покосе
Чисто и нежно желтеют скирды.

Град налетел. Налетел и растаял
Лёгким туманом в лесной полосе.
Жалобным криком гусиная стая
Вдруг всполошила домашних гусей.

Что-то печальное есть в этом часе.
Сосны вдали зеленей и видней.
Сколько ещё остается в запасе
Этих прозрачных стремительных дней?

Солнце на миг осветило деревья,
Мостик, плотину, лозу у пруда.
Словно моё уходящее время,
Тихо в затворе струится вода.

* * *

Жизнь! Нечаянная радость.
Счастье, выпавшее мне.
Зорь вечерняя прохладность,
Белый иней на стерне.

И война, и лютый голод.
И тайга – сибирский бор.
И колючий, жгучий холод
Ледяных гранитных гор.

Всяко было, трудно было
На земле твоих дорог.
Было так, что уходила
И сама ты из-под ног.

Как бы ни было тревожно,
Говорил себе: держись!
Ведь иначе невозможно,
Потому что это – жизнь.

Всё приму, что мчится мимо
По дорогам бытия…
Жаль, что ты неповторима,
Жизнь прекрасная моя.

* * *

Чёрные листья осины.
Зелень кукушкина льна.
Дивной, неведомой силы
Русская осень полна.

Птицы ли вдаль улетают,
Жгут ли на поле жнивьё, –
Эта пора наполняет
Нежностью сердце моё.

Как бы прошёл я все муки
В той неуютной дали,
Если б не помнил в разлуке
Запах родимой земли?

Да и сегодня, пожалуй,
Жить мне трудней бы пришлось,
Если бы грудь не дышала
Светом притихших берёз.

Если бы снова и снова
Не осыпал я росу
С зонтиков болиголова
В этом осеннем лесу.

* * *

Ах, как весело листья летят
И шуршат по безлюдному скверу!
И соборы крестами блестят
И хранят позабытую веру.

Сберегают в осенней тиши
И несут из столетья в столетье
Нерешённую тайну души,
Неизбывную жажду бессмертья.

По старинной по белой стене
Над сухим, над развеянным клёном
Я иду в ветровой тишине,
Словно к рощам лечу отдалённым.

Этот вечный простор с высоты
Всё тревожней, туманней и глуше…
И с обрыва слетают листы,
Словно наши бесплотные души.

* * *

Невыразимой сладкой тишью
Полны осенние луга.
И с высоты следит за мышью
Проворный сокол пустельга.

То на высокий провод сядет,
То снова вьёт свои круги…
А у болота ветер гладит
Сухие заросли куги.

И ничего не надо больше:
Смотреть на чистые поля,
На облетающие рощи
Желтеющего сентября.

Смотреть бездумно и беспечно,
С ребячьей радостью вокруг –
Как будто жизнь чиста и вечна,
Как этот золочёный луг.

Как будто может повториться
На том печальном рубеже
И эта даль, и эта птица,
И этот лютик на меже.

* * *

                                              Ирине

Огненно-рыжий дубок,
Стройный, худой и лохматый.
Облака синий клубок
В жёлтой полоске заката.

Тихо в больничном саду.
Нет ни тревоги, ни страха.
Вместе с тобою пройду
До луговины оврага.

Осень, а клевер цветёт –
Мелкий, неяркий, лиловый.
Скоро зима заметёт
Этот цветок бестолковый.

Это – потом… А сейчас –
Прелесть осеннего сада.
Свет понимающих глаз.
Лучшего в жизни – не надо.

Злые забуду года,
Боль и душевную смуту.
Боже! Продли навсегда
Сладкую эту минуту.

* * *

День ни солнечный, ни пасмурный –
Как несмелая любовь.
Ни кораблика, ни паруса.
Словно музыка без слов.

Хвойной сушью мягко выстлана
В сонных дюнах тишина.
Легкомысленно, безмысленно
На песке шуршит волна…

И почти невыразимая
Начинается с утра
Предосенняя, предзимняя,
Предпечальная пора…

Улетят в воспоминания –
Ни забыть, ни передать –
Наши тихие гуляния,
Золотая благодать…

Только музыка прощальная
Всё же внятно говорит,
Что совсем не беспечальная
Нам разлука предстоит.

Что когда-то каждой клеточкой
О последнем этом дне
Дрогнет сердце хрупкой веточкой,
Как от ветра на сосне.

* * *

По лесному перелогу,
По ракитовым кустам
Прямо выйду на дорогу
К дорогим моим местам.

С ручейком посередине
Сыроватый редкий бор.
Там сорока на осине
Мне знакома с давних пор.

Удивляясь, словно чуду,
Всяким травам и хвощам,
Понемногу позабуду,
Что кому наобещал…

Позабуду день, что прожит
В бестолковой толкотне,
И друзей моих хороших,
Что злословят обо мне.

Ничего она не стоит,
Вся на свете суета,
Рядом с мудрой красотою
Придорожного куста.

* * *

Наконец пришло спокойствие.
Листья падают, шурша.
И рябиновыми гроздьями
Наслаждается душа.

Спит ручей за тонкой наледью,
Сонно, медленно струясь.
Между ним и давней памятью
Есть таинственная связь.

Сердце чувствует согласие
Свежих ран и дальних вех…
Снегири сидят на ясене,
Сыплют семечки на снег.

______________________

ЖИГУЛИН, АНАТОЛИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ (1930 – 2000), русский советский поэт, прозаик. Родился 1 января 1930 в Воронеже. Отец – выходец из крестьян, мать – из дворянской семьи Раевских. В 1949 опубликовал первые стихи; вскоре был арестован по обвинению в принадлежности к анстисталинской подпольной Коммунистической партии молодежи и отбыл 10 лет заключения в Сибири. В 1954 был освобожден, в 1956 реабилитирован. Окончил Воронежский лесотехнический институт (1960).

После первой, «тоненькой и слабенькой», по словам самого Жигулина, книги стихов Огни моего города, вышедшей в 1959 в Воронеже, опубликовал стихотворные сборники Костер-человек (1961), Рельсы (1963), Память (1964), Полярные цветы (1966), отразившие суровые жизненные впечатления от работы на северных лесозаготовках и рудниках, от встреч с обездоленными людьми и разоренными деревнями. С середины 1960-х годов в русле традиции «крестьянской» поэзии (С. А. Есенина и др.) им создаются лирико-философские стихи, вдохновленные среднерусской природой, ясные и сдержанные, проникнутые светлой печалью осознания быстротечности и хрупкости бытия (сборники Прозрачные дни, 1970; Чистое поле, Свет предосенний, оба 1972; Горящая береста, 1977; Соловецкая чайка, Калина красная – калина черная, оба 1979; Жизнь, нечаянная радость, 1980; В надежде вечной, 1983). «Левитановская» словесная живопись («осока стылая в воде», «упрямо выживший побег», «поле седое») сочетается в поэзии Жигулина с есенински-клюевской темой ностальгической влюбленности в патриархальную деревню – истинную родину русского человека (стих. О, Родина!, В неярком блеске..., Дорога в Плес, Ах, как весело листья летят...), но в то же время не отрицает органичности и примет нового времени, «звенящих косилок» и «стучащих тракторов».

Заметным событием в «лагерной» литературе первых лет перестройки стала автобиографическая повесть Жигулина Черные камни (1988), предложившая подробный и спокойно-искренний, без налета сентиментальности или истерического надрыва, рассказ об истории «вины» юного Жигулина перед социалистическим государством, наказании за нее и долгом пути обретения истины, а также написанный в разные годы цикл стихов о пребывании на знаменитой «лагерной» реке Колыме Сгоревшая тетрадь, включенный в сб. Летящие дни (1989). Жигулин занимался также стихотворными переводами, писал эссе.

Умер Жигулин в Москве 6 августа 2000.