Николай Хапланов (1936-2008)
(грустная повесть)
I
- Нет, Александр, я вам это запрещаю!
- Но, Ваше Величество, это же... затронута честь моей жены. Я не могу отказаться теперь. Надо мной вся Россия будет смеяться.
- Александр, он офицер, отлично стреляет. Россия лишится великого поэта.
- Она лишится его, если он не будет стреляться. Трусом его назовет. Государь, позвольте...
- Не позволю!
Разговор продолжался уже более часа. Пушкину было неизвестно, откуда государь узнал о предстоящей дуэли. Может - сам Дантес сообщил, может, его отчим барон Геккерн, может, вездесущий Бенкендорф пронюхал. Спрашивать у царя не решился. Но, явившись на срочный его вызов, вот уже час с лишним безрезультатно просил позволения на дуэль. Царь категорически против. Знал, что в случае гибели поэта вина каким-то образом падет и на него. Нет, Пушкина нужно уберечь. Но как? Запереть на какое-то время? Срочно выслать из страны Дантеса? И в том и другом случае будет скандал. Опять скажут, что царь преследует Александра Сергеевича за крамольные, бунтарские стихи. Нет, надо найти другой выход.
- Пусть вместо тебя стреляется другой.
- Что? — от возмущения Пушкин даже подался вперед. — Государь, как это другой? Мою честь защищать — другой?
Государь широкими шагами мерил свой кабинет. Пушкин, сверкая глазами, стоял перед ним навытяжку. Николай резко повернулся к поэту.
- Есть у меня один солдат. Давно удивляюсь – до чего на тебя похож. Не отличишь. А стреляет — куда там твоему Дантесу. Вот он и пойдет вместо тебя.
- Ваше величество, что вы говорите? Это же будет убийство!
- Нет, это будет дуэль. По всем правилам. И Дантес будет убит. Ты ведь этого хотел?
- Но я хочу сам!
- Россия узнает, что это именно ты и сделал. Мы же солдата Арсеньева в твою одежду нарядим.
- Нет, Ваше Величество, я не согласен. Нет, нет и нет!
- Но если ты пойдешь сам, ты будешь убит. Подумай о Наталье Николаевне, детях.
- Государь, я буду себя презирать.
Николай резко остановился, в упор посмотрел на Пушкина.
- Так нет?
- Имя и фамилия мои мне дороже жизни.
- Хорошо. Тогда... - царь подошел к столу, позвонил колокольцем. Вошел офицер.
- Пушкина - под стражу! - скомандовал царь. - Никому об этом не говорить. Никому не сообщать.
- Слушаюсь! - офицер подошел к Пушкину - Пожалуйте со мной, Александр Сергеевич.
- Государь! - взмолился поэт.
- Ведите! - велел царь.
Когда они скрылись за дверью, он снова взялся за колокольчик, вызвал начальника дворцовой стражи.
- Там у тебя один солдатик есть. Невысокий такой. С бакенбардами. Кажется, Арсеньевым прозывается. Срочно ко мне его!
II
-Лаврентий? Не морочь мне голову. Опять врага народа нашел? Кого теперь хочешь арестовать? Не слишком ли?
-Коба, - сказал Лаврентий Павлович Берия. - Мне в руки попали очень интересные бумаги. Такие секретные, что весь мир будет потрясен.
- И они, наверно, свидетельствуют, что английским или японским шпионом теперь оказывается...
- Нет, Коба, они говорят, что 10 февраля 1837 года...
- Ошибся, Лаврентий. На сто десять лет ошибся. Сегодня 10 февраля 1947 года...
- А я говорю как раз про сто десять лет назад.
- Ах, Лаврентий. Уже туда добрался.
- Не я, Коба. Ты же знаешь, какой богатый архив привезен из Германии после победы. До сих пор разбираем и конца не видно. Лет на сто хватит рыться и расшифровывать. И вот попалась там одна странная бумага, вернее, картонка. И знаешь, кто на ней нарисован? Александр Сергеевич Пушкин.
-Ну и что? - Иосиф Сталин аккуратно выбил пепел из своей трубки, неспешно стал набивать ее табаком из разорванной папиросы, - Пушкина и в Африке, наверно, рисовали. Может, даже, больше, чем у нас. Прадед его, как известно, африканцем был.
- Про Ганнибала, Коба, я тоже читал. Но этот рисунок сделан в Париже в 1861 году, когда Пушкина, как мы считаем, в живых давно не было. Ты можешь сказать, что его и сейчас рисуют. Но здесь одна деталь: рядом с датой на обратной стороне написано: «С натуры. Художник Ш. К. » Жалко - только инициалы.
- Фальшивка, Лаврентий. Тебе ли не знать, как много в мире фальшивок.
- Да, много, — кивнул Берия, — но любая фальшивка делается с какой-то целью. То ли кого-то скомпрометировать, то ли с целью шантажа. Бывает — ради денег или славы. А здесь зачем? Рисунок столько лет тщательно скрывался. Никто о нем не знал. И сейчас бы не знали, если бы архив не попал к нам в плен.
- Да, - хитро сощурился Сталин и пристально посмотрел на своего министра внутренних дел. — К тебе в плен попасть, ты и камень заставишь признаться, что он атомная бомба. Ну, и где твой таинственный рисунок? Чего не показываешь?
Лаврентий Павлович подошел к столу, раскрыл кожаную папку, которую до сих пор держал в руках, и вынул из нее пожелтевший от времени квадратик тонкого картона.
- Ты только не спеши удивляться, Коба. Посмотри сначала внимательно.
Сталин с минуту всматривался в рисунок, потом сердито отшвырнул его от себя.
- Слушай, Лаврентий, ты не устал? Может, тебе отдохнуть пора? Ты это что мне подсунул?
- Портрет Пушкина, батоно, - твердо отчеканил Берия, хотя по тому, что в его речь вкралось грузинское слово, было ясно, что он если не испуган, то уж волнуется точно.
- Какой Пушкин? - голос Сталина стал жестким, раздраженным. - Мумия какая-то нарисована. Голая, как тыква, и голова. Пушкин... Убери эту пакость и срочно оформляй отпуск. Если ты не можешь отличить какого-то лысого француза от великого Пушкина, то нужно лечиться.
- Коба... - попытался вставить слово Лаврентий Павлович, но Сталин сердито махнул рукой:
- Хватит! И без твоих выдумок много дел.
- Это Пушкин, Коба. Посмотри внимательно.
- И смотреть не хочу.
- Тогда вот это прочитай. - Берия вытащил из папки пару листов бумаги, где не на машинке, а чернилами был написан какой-то текст. - Вот заключение антрополога профессора Герасимова. А это выводы наших самых талантливых криминалистов. А еще вот тебе копия этого рисунка. Можешь своей рукой пририсовать шевелюру и бакенбарды.
- Ладно, иди — вдруг устало махнул рукой Сталин, — я потом, когда время будет, посмотрю.
Берия направился к выходу.
- Постой, — остановил его Сталин. — Это правда, что ты сильно молоденькими артисточками увлекаешься?
- Клевета! — возмутился Лаврентий Павлович. — Наговаривают.
- Ладно, иди. Верю. Тебе верю.
III
Солдат Арсеньев сделал шаг в кабинет царя Николая Первого и замер по стойке смирно. Лицо его, обрамленное пышными бакенбардами, в самом деле, ничем не отличающимися от пушкинских, было бледным, как полотно. Он лихорадочно думал о причине вызова его, рядового, ничем особенным не примечательного солдатак столь высокой, нет, высочайшей особе. Причин, кажется, не было. Нигде непровинился, ничем не отличился. Ни хвалить, ни наказывать его вроде бы не за что. И все-таки. Арсеньев был напуган. Все это ничего хорошего не сулило. Поэтому пальцы его прижатых к бедрам рук чуть заметно дрожали.
— Арсеньев? — спросил царь.
— Так точно, Ваше Величество! — гаркнул Арсеньев, поедая царя, как и положено по уставу, глазами.
— Не ори, братец, не ори, — засмеялся государь — оглушил. Право, оглушил. Вольно, солдат. Расслабься.
Но Арсеньев расслабиться то ли не хотел, то ли не мог. Наоборот, напрягся еще больше. Тогда государь, улыбаясь, взял его за локоть, почти силой подвел к креслу и, придавив за плечо, усадил.
— Ну-ка, садись, Арсеньев. Поговорим. Хочешь поговорить?
— Так точно! — гаркнул Арсеньев и снова вскочил.
Государь засмеялся и сел в кресло напротив.
— Сиди и не вскакивай. Так у нас разговора не выйдет. Скажи, братец, тебе говорили, что ты очень похож на одного человека?
— Так точно! — Арсеньев снова попытался вскочить, но царь, положив ладонь ему на колено, удержал его.
— Говорят, что на Пушкина похож.
— Ты знаешь, кто это такой?
По лицу Арсеньева пробежала тень обиды. Он замялся, не решаясь, но все-таки решился и тихо произнес:
— Ваше Величество, кто в России Пушкина не знает? Кто его стихов не читал? А я ведь дворянин.
— Дворянин? — удивился Николай — Вон оно что? А я думаю, что это за фамилия дворянская у простого солдата. Это не тебя ли пару лет назад мы разжаловали в рядовые за пьяную перестрелку? Не ты ли полковнику Бизе пулю в зад всадил?
— Я, — потупился Арсеньев, — я, Ваше Величество.
— Жалеешь, поди, теперь. Гусаром ведь был.
— Нет, — в глазах Арсеньева блеснули озорные искорки, — нисколько, Ваше Величество. Я бы и сейчас не отказался от такого удовольствия. Хамов учить надо.
— Пулей в зад?
— Надо бы в лоб, но так уж вышло.
— Не попал, что ли?
— Да нет. Промахов я не знаю. Много чести для него, чтоб в лоб стрелять. В зад лучше. Теперь все подшучивают над ним.
— А ты, значит, за это в солдаты?
— По вашему повелению, Ваше Величество.
Николай встал, жестом показал, чтобы Арсеньев продолжал сидеть и нервно зашагал по комнате. Потом остановился прямо перед Арсеньевым.
— Может быть, ты прав. Я знаю полковника Бизе. Неприятная личность. Наверное, пора тебе снова возвращаться в гусарский полк. Ну, как, хотел бы?
Арсеньев вскочил:
— Ваше Величество, да я...
— Вот и хорошо. Вернем тебе и гусарский мундир, и дворянский титул. Только перед тем ты должен выполнить одно мое задание.
— Ваше Величество! Любое! Жизнь положу!
— Положишь?
— Приказывайте, Ваше Величество!
Если бы сейчас государь повелел ему одному вступить в бой с целым полком, вступить в единоборство со стаей волков, переплыть Тихий океан, броситься в пропасть вниз головой, упереться и удерживать падающую скалу, Арсеньев, не задумываясь, бросился бы выполнять. Два года назад в одном из украинских городков он с друзьями-гусарами хорошенько выпил в придорожной харчевне. В самый разгар пиршества туда вошел интендантский полковник Бизе и в словесной перепалке назвал гусар вонючим отребьем. Вот тогда Арсеньев и пальнул ему из пистолета в мягкое место. Разбирались с Арсеньевым недолго. С тех пор он, лишенный звания, служит рядовым солдатом. Приказ царя был категоричным: десять лет солдатчины. Добро еще, в дворцовую стражу отправили. Могли бы и куда-нибудь в Казахские степи. Арсеньев уже и надеяться перестал, что когда-то, закончится эта муштра. И вот государь вызвал, намекает на что-то.
— Приказывайте, Ваше Величество! — повторил он.
Царь Николай налил из стоящей на столе бутылки две рюмки.
Коньяк давно пил? — и протянул одну Арсеньеву. Отказываться бывший гусар не посмел, да и не мог, не хотел. После того царь сел снова напротив него и стал объяснять:
Пушкин, на которого так сильно похож Арсеньев, вызвал на дуэль кавалергарда Дантеса. Дуэль должна состояться через день, но Пушкин обязательно будет убит, потому как стреляет не так метко, как француз. А ты, Арсеньев, как мне ведомо, стреляешь отменно, промаха не имеешь. А раз уж ты так похож на поэта, я хочу, чтобы вместо него и стрелялся с Дантесом. После того мы возвратим тебе дворянское звание и отправим в свою деревню в Тамбовскую губернию. Только все это должно навсегда остаться величайшей тайной.
— Согласен? — спросил Николай.
— Я готов, государь. Но как же сам Александр Сергеевич? Не будет ли он возражать?
— Будет. Но мы его на эти дни спрячем. Он помешать не сможет. А потом поздно будет.
Арсеньев критически осмотрел свой солдатский наряд, покачал головой.
— Значит, мне и одеться следует в пушкинскую одежду?
— Оденем, — пообещал царь. — Всюртук и цилиндр, как подобает. Но трудней всего будет общаться эти дни с его окружением. Даже с женой поэта Натальей Николаевной. Ты поедешь на Мойку, где живет Пушкин. Сразу запрись в кабинете и сделай вид, что сильно увлечен работой. Мол, пишешь. Когда Пушкин пишет, семья ему обычно не мешает. Ну, разве двумя-тремя словами перекинься. Не забудь — Пушкин жену не Наташей называет, а чаше всего Наталкой.
— Трудно будет, государь. Женщину в таких случаях не проведешь. Быстро почувствует обман.
— Ничего. Она не успеет заподозрить. Сейчас тебе подобающую одежду прямо сюда принесут. Переодевайся и поезжай.
— Как? Прямо сейчас?
— Прямо сейчас, Арсеньев. И не ошибись. С этой минуты ты — Александр Сергеевич Пушкин.
IV
Вождь снова разжег потухшую трубку и присел к столу. Взял оставленные Берией листки. Что это еще за история? Не хватало ему еще и этим заниматься. Фикция какая-то. Пушкина рисовали в Париже в 1861 году! Чушь,
чушь и еще раз чушь. Надо передать все эти бумажки в союз писателей Фадееву. Пусть они и занимаются. Это их дело. А у него и без того забот полон рот. С Югославией нужно разобраться. С Иосифом Тито. Непокорный черт. Своим путем социализм строить хочет, без оглядки на Москву. А еще эта засуха в стране. Голод пришел. Людей накормить надо. И, несмотря ни на что, в марте понижение цен устроить. Пусть Запад знает, что СССР уверенно идет к светлому будущему. Так что заниматься этими портретиками ему недосуг. Фадееву, Фадееву, и все тут.
Сталин нехотя взял заключение Герасимова. Там рукой знаменитого профессора писалось, что изображенный на представленном рисунке совершенно бритый человек без сомнения является поэтом Александром Пушкиным. Об этом свидетельствуют все измерения и сравнения параметров черепной коробки, ушей, носа...
Дальше Сталин читать не стал. В выводах профессора Герасимова сомневаться не приходилось. Ему Сталин верил безоговорочно. Но как же так? Значит, в 1837 году Пушкин убит не был? Может, и самой дуэли не было? Да нет, чушь
какая-то. Весь мир знает, что дуэль состоялась, и Пушкин был смертельно ранен, что его похоронили в Михайловском, в Святогорском монастыре. Постой-постой, а почему его тело туда вывезли так поспешно и тайно? Почему не допустили торжественных похорон? Ведь великий русский поэт все же. Гордость России. И вдруг — тайно увезли, поспешно похоронили. Кто ж тогда лежит в могиле в Святогорске? Ох уж эти поэты. Нет от них покоя ни при жизни, ни после смерти.
Пушкин... Кудрявый поэт России. Гений. Разве может гений скрываться? 1861-й год. Гм... А если в том году его рисовали с натуры, то сколько после этого он жил? Подождите, если он скрывался, жил инкогнито, он должен был скрыть и свою фамилию. Но на рисунке четко написано «Пушкин». Значит, художник знал, + кого рисует. А еще он, наверное, был русским. Иначе надпись сделал бы на французском. Да нет, все же фальсификация. Или просто чье-то баловство. Нарисовал просто так, даже не зная, что Пушкин был кудрявый и с бакенбардами. А это какой-то бритый головастик.
Сталин придвинул к себе рисунок, оставленный Берией, и небрежно, словно от нечего делать, стал пририсовывать к изображенному «головастику» кудрявые завитушки, потом бакенбарды. Получалось, в самом деле, очень, похоже. Но это, вообще-то, ни о чем не говорит. Любому пририсуй все это и тоже получится Пушкин. Сталин усмехнулся и взял со стопки на краю стола журнал «Огонек». В нем на вкладке как раз есть фотографии членов политбюро, склоненных над картой СССР. +
Обсуждение плана озеленения страны. Ну-ка, ну-ка... Он пририсовал кудряшки Маленкову, Берии, Хрущеву... Смешно. Пухлые мордашки, как у лавочников. Не похоже. А вот на рисунке, оставленном Лаврентием, как две капли. Что-то тут не то.
Нажал на кнопку звонка. Появился Поскребышев. Такой же лысый, бритый, как на том рисунке. Только намного старше.
Ты бакенбарды заводить не пробовал?
Поскребышев растерянно заморгал. Шутить товарищ Сталин изволит или спрашивает всерьез?
Ладно-ладно. Берию вызови. Пусть зайдет.
Вскоре появился Лаврентий Павлович.
— Вызывал, Коба?
— Слушай, а твои чекисты могут заняться поисками этого художника?
— 1861-й год, Коба. 86 лет прошло. Его уже давно в живых нет.
— Наследников, родственников пусть поищут. Просто имя хотя бы полное узнают.
— Значит, поверил, Коба? Я ведь неспроста тебе эту картинку принес.
— Очень похоже, очень. Давай, направь своих ищеек по следу. Покультурней кого-нибудь, пообразованней.
— Да, — засмеялся Берия, — по чьему только следу не ходили мои сыщики, кого только не вынюхивали. А вот по следу Пушкина идти еще не доводилось.
— Не прибедняйся, Лаврентий. Твои ищейки, если надо, и Чингисхана живым доставят.
Полный текст произведения здесь:
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.