Алевтина Евсюкова
Этот рассказ событийный. В нём даже сохранены имена. Место событий: КУЗБАСС, город Прокопьевск, посёлок под названием шахта Зиминка 3 – 4.
Солнечный диск, сползая к горизонту, пылал жарким огнём, окрашивая небесное пространство алыми сполохами облачных полотен. Жизнь кипела ключом во дворе, между двумя угловыми трёхэтажными жилыми домами, соединёнными металлическими решётками забора, с такими же воротами и с калиткой с одной стороны, а с другой – двумя длинными двухэтажными сараями с небольшим промежутком между ними, соединёнными дощатым забором. За ним располагались шахтный склад с крепёжным лесом, обогатительный комбинат и узкоколейка, ведущая к террикону, по которой двигались с помощью лебёдки вагонетки с угольной породой.
После дневных хлопот, трудов и забот, жители двора, едва управившись с незамысловатым домашним хозяйством, спешили располагаться в уютном дворе, ограждённом густой растительностью из кустарников и деревьев. В середине двора располагалась большая цветочная клумба, засаженная настурциями, анютиными глазками, в окаймлении карликовых георгинов, душистых бархатцев и аллисиума. В центре клумбы располагался бассейн с небольшим фонтаном. Дядя Вася – душа двора – разводил в бассейне чёрных и красных рыбок, юрко скользящих между кувшинок и прочей растительности подводного царства. Никто из обитателей двора не смел нарушить его, ибо это царство было гордостью не только дяди Васи, или Василия Тимофеевича, но и их самих.
Внутри большого двора, опоясанного зелёным деревянным штакетником, по двум его сторонам напротив клумбы с бассейном были обустроены две игровые площадки. Они также были разделены на две части. Те площадки, что были расположены ближе к сараям, служили для спортивных игр в волейбол, баскетбол, городки, а зимой – для хоккея. А две другие служили местом для игр и развлечения для малышей, престарелых обитателей, нянь и любителей игры в домино или карты. Здесь были: песочница, вертушки, грибки, горки, турники, качели и деревянные качалки, скамейки, стол со скамьями для заядлых игроков и даже самодельный теннисный стол. На одной спортивной площадке играли дети и подростки, на другой – взрослые. По внешнему периметру двора вдоль деревянных тротуаров располагались фонарные столбы, одновременно служившие и для бельевых верёвок.
Такие же тротуары простирались вдоль и поперёк поселка. А по центральной части его проходило единственное асфальтовое шоссе. Позднее была построена трамвайная линия. А до тех пор единственным средством передвижения для населения посёлка были ноги, да изредка появлялись автобусы, всегда перегруженные пассажирами настолько, что попасть в них было фантастической удачей. Удачей считалось, если удавалось пристроиться среди шахтёров, которых развозили на смену и со смены. В посёлке была начальная школа, когда-то служившая конюшней, позднее казармой, затем клубом, работающим только тогда, когда приезжала кинопередвижка, да проводились торжественные собрания с последующим концертом самодеятельности и танцами. Десятилетка была в пяти с половиной километрах. Никакие непогоды не становились препятствием к учёбе. Разве что бураны или сильные морозы позволяли не ходить в школу. За посёлком и терриконом пролегали мелиоративная канава и болото, постепенно переходившие в луг и смешанный лес, куда ребятня и местное население ходили за берёзовым соком, цветами, ягодами и грибами.
В ту пору игры с мячом любило всё население. Какие-никакие спортивные площадки и футбольные поля сооружали в каждом посёлке. Из этих посёлков и состоял промышленный город Прокопьевск. Их названия соответствовали названиям шахт: 3 – 3 – Бис, Манеиха, Маганак, Северный Маганак, Зенковские уклоны, Зиминка 1 – 2, Зиминка 3 – 4, Шахта имени Калинина, Тырган и так далее. В городе было и много крупных заводов, обогатительных и других фабрик. Заводы выпускали электромашины и электромашинное оборудование, позднее холодильники «Кузбасс», пылесосы «Буран» и электроприборы. Между предприятиями, посёлками и учебными заведениями проводились спортивные соревнования на первенство района, города, а то и области.
Вечерний воздух, вернее, пространство двора оглашали хлопки мяча, крики игроков, разгорячённых азартом, стук костяшек домино, визг и гам ребятни, и не умолкали до самых сумерек, пока солнце не прятало свои последние закатные лучи.
Любимцем и душой двора был Кутузов Василий Тимофеевич – горный инженер. На все руки мастер, он, кроме разведения рыбок, искусно вырезал из дерева, лепил из глины, отливал из гипса всевозможных зверушек, птиц, вытачивал или вырезал свирели, раскрашивая всё это в причудливые цвета, покрывая свои рукотворные изделия лаком. Во дворе не было ребёнка без дюжины этих забавных игрушек. Не было и единой семьи, где бы Василий Тимофеевич не сослужил бы службу миротворца. К его советам прибегали едва ли не все жители двора. И сам порядок во дворе был также установлен им. Всё, что было сооружено во дворе, благодаря инициативе и организаторской способности, и деятельности Василия Тимофеевича, было создано трудом всех жителей двора от мало до велико.
Его жена, Екатерина Андреевна, пользовалась не меньшим уважением и любовью жителей двора. Работая на шахте маркшейдером, она, не известно как и когда, но успевала и в квартире всё содержать в порядке, и обшивать не только мужа и детей, но и тех, кто срочно нуждался в её услугах. А как она пела, аккомпанируя себе на гитаре, которой владела так же виртуозно, как так и голосом. Ей удавалось всё: и создать атмосферу всеобщего веселья во дворе по случаю праздников, свадеб, и обучать дошкольников за короткий срок чтению, письму и арифметике. Она сумела превратить это обучение в любимейшую детьми игру в учителя и учеников.
Да и предстоящие дворовые репетиции дети, да и взрослые ожидали с радостным нетерпением. Её усилиями и стараниями во дворе был создан, хотя и небольшой, но получивший признание всего посёлка, ансамбль народных инструментов. Дядя Валдис безупречно владел аккордеоном. Две сестры Павлина и Галина играли на балалайках. Дед Арнольд выводил чудесные звуки красивейших мелодий на своём кларнете, видавшем виды, но всё ешё сохранившим блеск новизны инструмента, которым он дорожил с ребячьим трепетом. Но, тем не менее, он искренне и с энтузиазмом обучал дворовых мальчишек игре на кларнете и на свирелях, созданные золотыми руками дяди Васи. Были и двое гармонистов: Пётр Никифорович и его жена Софья Савельевна. Они же научили мальчишек играть ложками в такт любой мелодии. Получился вполне спаянный своеобразный ансамбль, послушать который стекались со всех окрестностей посёлка, прихватив с собой табуреты и скамьи. Да и немудрено – ведь в то время все любили петь. Пела вся страна. Пели в сёлах и городах. Пели взрослые и дети. Пели в пути и на досуге, на полевых работах, и вечерами. Народ изливал свою душу, свою грусть и тоску, свои надежды и мечтания. В сёлах и городах, на предприятиях, в школах и пионерских лагерях – повсюду были радиоузлы, а в каждом доме красовалась радиотарелка. Не было в стране уголка, откуда бы не раздавались, радио-спектакли, музыка и песни советских композиторов в исполнении известных на всю страну артистов Людмилы Руслановой, Леонида Утёсова, Клавдии Шульженко и других.
Долго ли продолжались столь счастливые мгновения? Кажется, что долго. Быт двора был устойчивым, принося его обитателям настоящую радость, не смотря ни на какие послевоенные лишения и тяжёлый труд. Почти безоблачными казались дни, недели, месяцы, годы.… Сколько этих лет прошло? Трудно сказать.… Но за это время в посёлке произошло много перемен. Было много чего построено: помпезное здание столовой, более похожей на дворец культуры, новый административный корпус шахты, в котором кроме служебных помещений с большим актовым залом, фойе и буфетами для шахтёров, было большое количество мужских и женских душевых не только для шахтёров, но и для их семей. На пустыре между этим двором и начальной школой были построены новый четырёхэтажный дом, а за его тылом построили конный двор с конюшнями для породистых лошадей, где на радость ребятне появился маленький пони. Военные казармы строительного батальона, переведённого в другой сибирский город, перестроили в жилые комнаты для шахтёров.
Но однажды случилось нечто непоправимое, что нарушило гармонию жизни всего двора, всех его жителей. Ранним зимним утром в мареве слабого света фонарных столбов во двор въехали три машины тёмно-защитного цвета: бобик, крытый брезентом, узконосый автобус с фанерными боками и зарешеченными окнами и полуторка с будкой, также крытая брезентом.
Пятилетняя Оленька, вышедшая из подъезда раньше матери, остолбенела. Из подъехавших машин быстро выскочили милиционеры, и военные. Часть солдат окружили подъезд, часть обогнули угол дома. Милиционеры вбежали в подъезд. Тут вышла Олина мама. Быстро схватив ребёнка за руку, она испуганно почти волоком потянула её прочь. Но не успели они покинуть длинный двор, как из подъезда вывели дядю Васю, а вслед и дядю Валдиса с Петром Никифоровичем. Все они были в наручниках.
– Мама! Мам, это же дядя Вася! Это же дядя Петя и дядя Валдис! Они же хорошие! Они же добрые! Мама, скажи же военным дядям и милиционерам – пусть отпустят их! Ну, скажи же, мама!
В это время их грубо втолкнули в автобус. Рыдающую Екатерину Андреевну, грузно бредущую вслед за конвоем и державшуюся за огромный живот, военные безжалостно оттолкнули.
– Васенька, за что же тебя-я? За что его, люди, милые? Ой, сердце моё! Что же вы делаете, люди добрые! Такого человека.… Таких людей.… Да где у вас сердце?! Васенька… – Тут она, не отпуская руки от живота, со стоном бессильно упала на колени.
Рванувшегося было, Василия Тимофеевича грубо толкнули на скамью.
– Назад! Раньше надо было жалеть, да думать!
– Ребятушки, прошу, дайте хоть по-человечески обнять на прощанье…
– Не положено! Молчать!
– Да люди ли вы?
Малышка, захлёбываясь от слёз, и сопротивляясь матери, пытающейся её увести прочь, кричала:
– Мама, почему ты не скажешь им? Почему их увозят?
Один из милиционеров, смерив их взглядом, презрительно сощурив глаз, и, сплюнув на снег, пробасил:
– Гражданочка, плохо, ой, как плохо воспитываете ребёночка! Ой, смотрите!
Не помня себя, мать подхватила плачущую дочь на руки и стремглав выскочила со двора.
Жизнь во дворе словно замерла. Долгое время в нём не раздавались ни звуки музыки, ни стук костяшек домино, ни хлопков мяча. Приумолкли даже ребячьи голоса. Весна пятьдесят первого выдалась холодная, пасмурная. Марево долго висело над посёлком. Громко вещающий репродуктор о рапортах товарищу Сталину не прибавлял настроения. Фонтан во дворе почему-то уже не струился. Прошлогодняя листва, забившая бассейн, покрыла его чёрной коркой. Клумбу никто не облагораживал, а редкие всходы самосева чахли от неухоженности. Куда делись рыбки – никто не знал, как не знали и о том, куда исчезли спортивные сетки, ракетки и мячи. Исчез и самодельный теннисный стол. А в дни праздников и в выходные можно было услышать лишь пьяное песнопение подгулявших бедолаг, да чем-то разъяренные голоса ссорившихся между собой женщин, а то и крики, и мат мужиков в запале драк. Кажется, глуше стали ребячьи крики, теперь уже играющих мальчишек не с мячом, а в войнушки. Да и девочки, играющие в классики и прыгающие через скакалку, смеялись не так заразительно, как это было раньше. А может быть, так казалось только обитателям двора и самой Оленьке?
И лишь в школьном дворе по-прежнему раздавались неистовые крики и звонкий ребячий гвалт. Оленька уже училась в первом классе. Она, совсем случайно, завела дружбу с девушкой-коноводом, которая почему-то привязалась к девочке. Та катала её на пони, разрешала расчёсывать гриву и хвост, чистить щёткой круп, отчего пони подрагивал, словно от щекотки и изредка кричал ржавым голосом. Её взрослая подруга нередко угощала девчушку небольшой плиткой шоколада или гематогена, или вручала бумажный кулёчек с ирисками, которые на вкус казались ей самыми восхитительными на свете, а то и просто старалась накормить варениками, или галушками с луком, или творожниками.
– Уж больно ты худющая, да маленькая… – часто вздыхала Галина, взявшая над ней шефство. – Где мамка-то твоя пропадает. Чего я её не вижу?
– Работает она. На заводе.
– Да все работают-то. А про детей-то не забывают… – снова вздыхала Галина.
Малышка вопросительно пожимала плечами, с недоумением глядя на старшую подругу.
Стылый ветер сталинской эпохи уныло листал печальные страницы жизни многострадальной страны. И вот однажды мартовским днём он затих после щелчка в репродукторе. На какое-то время возникла зловещая тишина, внезапно напрягшая нервы народа. И вдруг, как выстрел, прогремели слова Левитана:
– Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза. Сегодня, пятого марта, на семьдесят четвёртом году скончался…
Кажется, замерла вся страна. Оленька, вместе с детьми Екатерины Андреевны, Раечкой и Володей, забавлявшиеся с их младшенькой сестрой Машенькой, испуганно замерли, глядя на громко вещавшую радиотарелку, подсознательно почувствовав трагизм сообщения. Едва умолк голос радио, как вдруг дети услышали не то смех, не то плач. Женщина, склонившись над швейной машинкой, рыдала, покачивая головой. Но губы её почему-то растягивала странная улыбка. Встревоженная Оля, отойдя от дивана, на котором они играли с малышкой, подошла к Екатерине Андреевне.
– Тёть Катя, Вы плачете или смеётесь?
– Да уж не знаю, деточка, плакать мне или смеяться. Не знаю. Не знаю… Я в полной растерянности… Что-то ещё всех нас ждёт…
Звуки траурной музыки, проникая в каждый уголок окрестностей разросшегося посёлка, заполняли собой и сознание, и душу каждого его жителя. Был объявлен длительный траур. Музыка, словно спрут, сдавливала сердца всего населения страны. Было отчаянно одиноко, страшно, страшнее, чем прежде. Одиночество, словно клеймо проклятия, не покидало души людей в сопровождении скорбно-зловещих звуков бесконечно длящихся похоронных маршей, звуки которых усиленные эхом, разносились по всей округе, и детонировали под шифером крыш строений. Некуда было спрятаться от них, некуда бежать, чтобы забыться хотя бы на мгновение…
В конце мая, весна, словно сбросив пелену наваждения, взорвалась буйным цветением ранета, черёмухи и сирени. Воздух наполнился горчащим ароматом изумрудной клейкой молодой листвы. Легкий ветерок шаловливо играл прядями волос людей, листвой деревьев и шелковистой травой. А то, вдруг озорно ныряя под нарядные платья, раздувал парусом их подолы, или пытался сорвать с шеи ещё более нарядные крепдешиновые или газовые шарфики и косынки.
Встрепенулись и обитатели двора. Люди, вспомнив о своих прежних занятиях, принялись облагораживать запущенный двор. Был вычищен и отмыт бассейн, починён фонтан, засажена цветочной рассадой клумба. Были подстрижены кустарники, отремонтированы и покрашены штакетник, детские и спортивные сооружения. Невесть откуда появились и сетки, и мячи, а песочница на радость малышам дыбилась горкой чистого песка. Жизнь, словно весенний ветерок, зазвенела разноголосьем, пением и музыкой над окрестностями принарядившегося посёлка.
Ранним летним утром Оленька, едва умывшись и выпив стакан молока, собралась в конюшню. Вприпрыжку выскочив из подъезда, девчушка от внезапной неожиданности застыла как вкопанная. По двору шёл, ковыляя, ссутулившийся мужчина. Он был настолько худ и немощен, что девчушке показалось, что шёл скелет, приодетый в изношенную одежду. Его измождённое лицо землисто-серого цвета искажала гримаса, видимо от нестерпимо болезненной муки. Это выражение лица, и самого его облика настолько потрясло девочку, что она вдруг ощутила на своих губах вкус солёных слёз. Ощущая острую жалость к этому человеку, Оленька вдруг почувствовала нечто неуловимо знакомое в этом несчастном существе. Глаза! Его серо-блёклые глаза, при взгляде на неё, внезапно полыхнули голубоватым всплеском то ли радости, то ли слёз.
– Дядя Вася! Дядя… Ва-ся-а! – Она кинулась ему наперерез, чувствуя всем своим детским нутром, что это он – их дядя Вася. Тот самый дядя Вася, который когда-то надарил ей всяких игрушек, и которые она бережно хранила в своём детском уголке.
– Дитя, ты узнала меня, дядю Васю.… Узнала… – тут он взглянул поверх Оленьки и закачался.
На кухонном подоконнике его квартиры громко вопила полуголая малышка, лет двух, притопывая ногами.
– Мама! Мама! Смотри! Дядя напился – в лужу свалился. Дядя напился – в лужу свалился.
Оля увидела мелькнувшее в окне тёти Катино лицо, и тут же исчезнувшее.
– Тётя Катя… – растерянно всхлипнула она с придыханием, так и не успев крикнуть, что это дядя Вася.
А женщина уже выскочила наружу. Но крутые ступени перед подъездом, ведущие вверх, видимо стали препятствием для её стремительного движения. Она споткнулась и, с трудом восстановив равновесие, уже не могла бежать. Ноги, внезапно одеревеневшие, налились свинцовой тяжестью и не слушались. Колеблясь, словно от головокружения, она с трудом передвигала ими.
Он же, увидев неустойчиво бредущую жену, безмолвно рухнул на колени. Остатки сил покинули его. Попытался ещё как-то передвигаться на коленях, но и это ему не удалось. Она же, бессильно опустив руки, на какое-то мгновение остановилась, открыв рот, то ли для крика, то ли вдохнуть воздуха.… Из последних сил женщина снова шагнула навстречу. Шаг, другой.… И тут, качнувшись всем телом, упала в двух шагах от бессильно склонившегося мужа. Последним усилием воли она вытянула правую руку вперёд, удерживая левую на груди, и тут же потеряла сознание.
Ка-тя-а! – прохрипел Василий Тимофеевич.
Люди, хлынувшие из подъездов домов, подхватили обоих, и, переложив их на одеяла, бережно отнесли в квартиру. Положили их на кровать с высокой периной лицом друг к другу. Суетились все, желая хоть чем-нибудь помочь горемычным супругам, сами между тем задыхаясь от слёз сострадания, душивших их. Положили их так, чтобы оба могли обнять друг друга, мучительно переживая в душе – не умерли бы вдруг в одночасье.… В ожидании скорой помощи было непонятно – кто рыдал или стонал. Кажется, рыдали все, рыдала вся страна…
А в знойный августовский день Василия Тимофеевича Кутузова не стало. Свинцовые рудники, поглотив его здоровье, жизненные силы, отняли и саму душу его. Здесь, во дворе, собрались не только соседи, но и, едва ли не все жители посёлка. В единую какофонию слились скорбные звуки духового оркестра и рыдания людей.
Вскоре шахтное управление, администрация Рудничного района и райком партии за заслуги в Великой Отечественной войне и за почётный труд в горнодобывающей промышленности на шахте Зиминка 3 – 4 вынесли решение назвать улицу, на которой проживал Василий Тимофеевич, его именем. Был Василий Тимофеевич Кутузов, или дядя Вася, как звала его ребятня, – душой двора при жизни, и не только двора, а и всего поселка. Да и доныне его имя носит самая длинная улица поселка, улица Кутузова. Стало быть, душой он там так и остался.
После дневных хлопот, трудов и забот, жители двора, едва управившись с незамысловатым домашним хозяйством, спешили располагаться в уютном дворе, ограждённом густой растительностью из кустарников и деревьев. В середине двора располагалась большая цветочная клумба, засаженная настурциями, анютиными глазками, в окаймлении карликовых георгинов, душистых бархатцев и аллисиума. В центре клумбы располагался бассейн с небольшим фонтаном. Дядя Вася – душа двора – разводил в бассейне чёрных и красных рыбок, юрко скользящих между кувшинок и прочей растительности подводного царства. Никто из обитателей двора не смел нарушить его, ибо это царство было гордостью не только дяди Васи, или Василия Тимофеевича, но и их самих.
Внутри большого двора, опоясанного зелёным деревянным штакетником, по двум его сторонам напротив клумбы с бассейном были обустроены две игровые площадки. Они также были разделены на две части. Те площадки, что были расположены ближе к сараям, служили для спортивных игр в волейбол, баскетбол, городки, а зимой – для хоккея. А две другие служили местом для игр и развлечения для малышей, престарелых обитателей, нянь и любителей игры в домино или карты. Здесь были: песочница, вертушки, грибки, горки, турники, качели и деревянные качалки, скамейки, стол со скамьями для заядлых игроков и даже самодельный теннисный стол. На одной спортивной площадке играли дети и подростки, на другой – взрослые. По внешнему периметру двора вдоль деревянных тротуаров располагались фонарные столбы, одновременно служившие и для бельевых верёвок.
Такие же тротуары простирались вдоль и поперёк поселка. А по центральной части его проходило единственное асфальтовое шоссе. Позднее была построена трамвайная линия. А до тех пор единственным средством передвижения для населения посёлка были ноги, да изредка появлялись автобусы, всегда перегруженные пассажирами настолько, что попасть в них было фантастической удачей. Удачей считалось, если удавалось пристроиться среди шахтёров, которых развозили на смену и со смены. В посёлке была начальная школа, когда-то служившая конюшней, позднее казармой, затем клубом, работающим только тогда, когда приезжала кинопередвижка, да проводились торжественные собрания с последующим концертом самодеятельности и танцами. Десятилетка была в пяти с половиной километрах. Никакие непогоды не становились препятствием к учёбе. Разве что бураны или сильные морозы позволяли не ходить в школу. За посёлком и терриконом пролегали мелиоративная канава и болото, постепенно переходившие в луг и смешанный лес, куда ребятня и местное население ходили за берёзовым соком, цветами, ягодами и грибами.
В ту пору игры с мячом любило всё население. Какие-никакие спортивные площадки и футбольные поля сооружали в каждом посёлке. Из этих посёлков и состоял промышленный город Прокопьевск. Их названия соответствовали названиям шахт: 3 – 3 – Бис, Манеиха, Маганак, Северный Маганак, Зенковские уклоны, Зиминка 1 – 2, Зиминка 3 – 4, Шахта имени Калинина, Тырган и так далее. В городе было и много крупных заводов, обогатительных и других фабрик. Заводы выпускали электромашины и электромашинное оборудование, позднее холодильники «Кузбасс», пылесосы «Буран» и электроприборы. Между предприятиями, посёлками и учебными заведениями проводились спортивные соревнования на первенство района, города, а то и области.
Вечерний воздух, вернее, пространство двора оглашали хлопки мяча, крики игроков, разгорячённых азартом, стук костяшек домино, визг и гам ребятни, и не умолкали до самых сумерек, пока солнце не прятало свои последние закатные лучи.
Любимцем и душой двора был Кутузов Василий Тимофеевич – горный инженер. На все руки мастер, он, кроме разведения рыбок, искусно вырезал из дерева, лепил из глины, отливал из гипса всевозможных зверушек, птиц, вытачивал или вырезал свирели, раскрашивая всё это в причудливые цвета, покрывая свои рукотворные изделия лаком. Во дворе не было ребёнка без дюжины этих забавных игрушек. Не было и единой семьи, где бы Василий Тимофеевич не сослужил бы службу миротворца. К его советам прибегали едва ли не все жители двора. И сам порядок во дворе был также установлен им. Всё, что было сооружено во дворе, благодаря инициативе и организаторской способности, и деятельности Василия Тимофеевича, было создано трудом всех жителей двора от мало до велико.
Его жена, Екатерина Андреевна, пользовалась не меньшим уважением и любовью жителей двора. Работая на шахте маркшейдером, она, не известно как и когда, но успевала и в квартире всё содержать в порядке, и обшивать не только мужа и детей, но и тех, кто срочно нуждался в её услугах. А как она пела, аккомпанируя себе на гитаре, которой владела так же виртуозно, как так и голосом. Ей удавалось всё: и создать атмосферу всеобщего веселья во дворе по случаю праздников, свадеб, и обучать дошкольников за короткий срок чтению, письму и арифметике. Она сумела превратить это обучение в любимейшую детьми игру в учителя и учеников.
Да и предстоящие дворовые репетиции дети, да и взрослые ожидали с радостным нетерпением. Её усилиями и стараниями во дворе был создан, хотя и небольшой, но получивший признание всего посёлка, ансамбль народных инструментов. Дядя Валдис безупречно владел аккордеоном. Две сестры Павлина и Галина играли на балалайках. Дед Арнольд выводил чудесные звуки красивейших мелодий на своём кларнете, видавшем виды, но всё ешё сохранившим блеск новизны инструмента, которым он дорожил с ребячьим трепетом. Но, тем не менее, он искренне и с энтузиазмом обучал дворовых мальчишек игре на кларнете и на свирелях, созданные золотыми руками дяди Васи. Были и двое гармонистов: Пётр Никифорович и его жена Софья Савельевна. Они же научили мальчишек играть ложками в такт любой мелодии. Получился вполне спаянный своеобразный ансамбль, послушать который стекались со всех окрестностей посёлка, прихватив с собой табуреты и скамьи. Да и немудрено – ведь в то время все любили петь. Пела вся страна. Пели в сёлах и городах. Пели взрослые и дети. Пели в пути и на досуге, на полевых работах, и вечерами. Народ изливал свою душу, свою грусть и тоску, свои надежды и мечтания. В сёлах и городах, на предприятиях, в школах и пионерских лагерях – повсюду были радиоузлы, а в каждом доме красовалась радиотарелка. Не было в стране уголка, откуда бы не раздавались, радио-спектакли, музыка и песни советских композиторов в исполнении известных на всю страну артистов Людмилы Руслановой, Леонида Утёсова, Клавдии Шульженко и других.
Долго ли продолжались столь счастливые мгновения? Кажется, что долго. Быт двора был устойчивым, принося его обитателям настоящую радость, не смотря ни на какие послевоенные лишения и тяжёлый труд. Почти безоблачными казались дни, недели, месяцы, годы.… Сколько этих лет прошло? Трудно сказать.… Но за это время в посёлке произошло много перемен. Было много чего построено: помпезное здание столовой, более похожей на дворец культуры, новый административный корпус шахты, в котором кроме служебных помещений с большим актовым залом, фойе и буфетами для шахтёров, было большое количество мужских и женских душевых не только для шахтёров, но и для их семей. На пустыре между этим двором и начальной школой были построены новый четырёхэтажный дом, а за его тылом построили конный двор с конюшнями для породистых лошадей, где на радость ребятне появился маленький пони. Военные казармы строительного батальона, переведённого в другой сибирский город, перестроили в жилые комнаты для шахтёров.
Но однажды случилось нечто непоправимое, что нарушило гармонию жизни всего двора, всех его жителей. Ранним зимним утром в мареве слабого света фонарных столбов во двор въехали три машины тёмно-защитного цвета: бобик, крытый брезентом, узконосый автобус с фанерными боками и зарешеченными окнами и полуторка с будкой, также крытая брезентом.
Пятилетняя Оленька, вышедшая из подъезда раньше матери, остолбенела. Из подъехавших машин быстро выскочили милиционеры, и военные. Часть солдат окружили подъезд, часть обогнули угол дома. Милиционеры вбежали в подъезд. Тут вышла Олина мама. Быстро схватив ребёнка за руку, она испуганно почти волоком потянула её прочь. Но не успели они покинуть длинный двор, как из подъезда вывели дядю Васю, а вслед и дядю Валдиса с Петром Никифоровичем. Все они были в наручниках.
– Мама! Мам, это же дядя Вася! Это же дядя Петя и дядя Валдис! Они же хорошие! Они же добрые! Мама, скажи же военным дядям и милиционерам – пусть отпустят их! Ну, скажи же, мама!
В это время их грубо втолкнули в автобус. Рыдающую Екатерину Андреевну, грузно бредущую вслед за конвоем и державшуюся за огромный живот, военные безжалостно оттолкнули.
– Васенька, за что же тебя-я? За что его, люди, милые? Ой, сердце моё! Что же вы делаете, люди добрые! Такого человека.… Таких людей.… Да где у вас сердце?! Васенька… – Тут она, не отпуская руки от живота, со стоном бессильно упала на колени.
Рванувшегося было, Василия Тимофеевича грубо толкнули на скамью.
– Назад! Раньше надо было жалеть, да думать!
– Ребятушки, прошу, дайте хоть по-человечески обнять на прощанье…
– Не положено! Молчать!
– Да люди ли вы?
Малышка, захлёбываясь от слёз, и сопротивляясь матери, пытающейся её увести прочь, кричала:
– Мама, почему ты не скажешь им? Почему их увозят?
Один из милиционеров, смерив их взглядом, презрительно сощурив глаз, и, сплюнув на снег, пробасил:
– Гражданочка, плохо, ой, как плохо воспитываете ребёночка! Ой, смотрите!
Не помня себя, мать подхватила плачущую дочь на руки и стремглав выскочила со двора.
Жизнь во дворе словно замерла. Долгое время в нём не раздавались ни звуки музыки, ни стук костяшек домино, ни хлопков мяча. Приумолкли даже ребячьи голоса. Весна пятьдесят первого выдалась холодная, пасмурная. Марево долго висело над посёлком. Громко вещающий репродуктор о рапортах товарищу Сталину не прибавлял настроения. Фонтан во дворе почему-то уже не струился. Прошлогодняя листва, забившая бассейн, покрыла его чёрной коркой. Клумбу никто не облагораживал, а редкие всходы самосева чахли от неухоженности. Куда делись рыбки – никто не знал, как не знали и о том, куда исчезли спортивные сетки, ракетки и мячи. Исчез и самодельный теннисный стол. А в дни праздников и в выходные можно было услышать лишь пьяное песнопение подгулявших бедолаг, да чем-то разъяренные голоса ссорившихся между собой женщин, а то и крики, и мат мужиков в запале драк. Кажется, глуше стали ребячьи крики, теперь уже играющих мальчишек не с мячом, а в войнушки. Да и девочки, играющие в классики и прыгающие через скакалку, смеялись не так заразительно, как это было раньше. А может быть, так казалось только обитателям двора и самой Оленьке?
И лишь в школьном дворе по-прежнему раздавались неистовые крики и звонкий ребячий гвалт. Оленька уже училась в первом классе. Она, совсем случайно, завела дружбу с девушкой-коноводом, которая почему-то привязалась к девочке. Та катала её на пони, разрешала расчёсывать гриву и хвост, чистить щёткой круп, отчего пони подрагивал, словно от щекотки и изредка кричал ржавым голосом. Её взрослая подруга нередко угощала девчушку небольшой плиткой шоколада или гематогена, или вручала бумажный кулёчек с ирисками, которые на вкус казались ей самыми восхитительными на свете, а то и просто старалась накормить варениками, или галушками с луком, или творожниками.
– Уж больно ты худющая, да маленькая… – часто вздыхала Галина, взявшая над ней шефство. – Где мамка-то твоя пропадает. Чего я её не вижу?
– Работает она. На заводе.
– Да все работают-то. А про детей-то не забывают… – снова вздыхала Галина.
Малышка вопросительно пожимала плечами, с недоумением глядя на старшую подругу.
Стылый ветер сталинской эпохи уныло листал печальные страницы жизни многострадальной страны. И вот однажды мартовским днём он затих после щелчка в репродукторе. На какое-то время возникла зловещая тишина, внезапно напрягшая нервы народа. И вдруг, как выстрел, прогремели слова Левитана:
– Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза. Сегодня, пятого марта, на семьдесят четвёртом году скончался…
Кажется, замерла вся страна. Оленька, вместе с детьми Екатерины Андреевны, Раечкой и Володей, забавлявшиеся с их младшенькой сестрой Машенькой, испуганно замерли, глядя на громко вещавшую радиотарелку, подсознательно почувствовав трагизм сообщения. Едва умолк голос радио, как вдруг дети услышали не то смех, не то плач. Женщина, склонившись над швейной машинкой, рыдала, покачивая головой. Но губы её почему-то растягивала странная улыбка. Встревоженная Оля, отойдя от дивана, на котором они играли с малышкой, подошла к Екатерине Андреевне.
– Тёть Катя, Вы плачете или смеётесь?
– Да уж не знаю, деточка, плакать мне или смеяться. Не знаю. Не знаю… Я в полной растерянности… Что-то ещё всех нас ждёт…
Звуки траурной музыки, проникая в каждый уголок окрестностей разросшегося посёлка, заполняли собой и сознание, и душу каждого его жителя. Был объявлен длительный траур. Музыка, словно спрут, сдавливала сердца всего населения страны. Было отчаянно одиноко, страшно, страшнее, чем прежде. Одиночество, словно клеймо проклятия, не покидало души людей в сопровождении скорбно-зловещих звуков бесконечно длящихся похоронных маршей, звуки которых усиленные эхом, разносились по всей округе, и детонировали под шифером крыш строений. Некуда было спрятаться от них, некуда бежать, чтобы забыться хотя бы на мгновение…
В конце мая, весна, словно сбросив пелену наваждения, взорвалась буйным цветением ранета, черёмухи и сирени. Воздух наполнился горчащим ароматом изумрудной клейкой молодой листвы. Легкий ветерок шаловливо играл прядями волос людей, листвой деревьев и шелковистой травой. А то, вдруг озорно ныряя под нарядные платья, раздувал парусом их подолы, или пытался сорвать с шеи ещё более нарядные крепдешиновые или газовые шарфики и косынки.
Встрепенулись и обитатели двора. Люди, вспомнив о своих прежних занятиях, принялись облагораживать запущенный двор. Был вычищен и отмыт бассейн, починён фонтан, засажена цветочной рассадой клумба. Были подстрижены кустарники, отремонтированы и покрашены штакетник, детские и спортивные сооружения. Невесть откуда появились и сетки, и мячи, а песочница на радость малышам дыбилась горкой чистого песка. Жизнь, словно весенний ветерок, зазвенела разноголосьем, пением и музыкой над окрестностями принарядившегося посёлка.
Ранним летним утром Оленька, едва умывшись и выпив стакан молока, собралась в конюшню. Вприпрыжку выскочив из подъезда, девчушка от внезапной неожиданности застыла как вкопанная. По двору шёл, ковыляя, ссутулившийся мужчина. Он был настолько худ и немощен, что девчушке показалось, что шёл скелет, приодетый в изношенную одежду. Его измождённое лицо землисто-серого цвета искажала гримаса, видимо от нестерпимо болезненной муки. Это выражение лица, и самого его облика настолько потрясло девочку, что она вдруг ощутила на своих губах вкус солёных слёз. Ощущая острую жалость к этому человеку, Оленька вдруг почувствовала нечто неуловимо знакомое в этом несчастном существе. Глаза! Его серо-блёклые глаза, при взгляде на неё, внезапно полыхнули голубоватым всплеском то ли радости, то ли слёз.
– Дядя Вася! Дядя… Ва-ся-а! – Она кинулась ему наперерез, чувствуя всем своим детским нутром, что это он – их дядя Вася. Тот самый дядя Вася, который когда-то надарил ей всяких игрушек, и которые она бережно хранила в своём детском уголке.
– Дитя, ты узнала меня, дядю Васю.… Узнала… – тут он взглянул поверх Оленьки и закачался.
На кухонном подоконнике его квартиры громко вопила полуголая малышка, лет двух, притопывая ногами.
– Мама! Мама! Смотри! Дядя напился – в лужу свалился. Дядя напился – в лужу свалился.
Оля увидела мелькнувшее в окне тёти Катино лицо, и тут же исчезнувшее.
– Тётя Катя… – растерянно всхлипнула она с придыханием, так и не успев крикнуть, что это дядя Вася.
А женщина уже выскочила наружу. Но крутые ступени перед подъездом, ведущие вверх, видимо стали препятствием для её стремительного движения. Она споткнулась и, с трудом восстановив равновесие, уже не могла бежать. Ноги, внезапно одеревеневшие, налились свинцовой тяжестью и не слушались. Колеблясь, словно от головокружения, она с трудом передвигала ими.
Он же, увидев неустойчиво бредущую жену, безмолвно рухнул на колени. Остатки сил покинули его. Попытался ещё как-то передвигаться на коленях, но и это ему не удалось. Она же, бессильно опустив руки, на какое-то мгновение остановилась, открыв рот, то ли для крика, то ли вдохнуть воздуха.… Из последних сил женщина снова шагнула навстречу. Шаг, другой.… И тут, качнувшись всем телом, упала в двух шагах от бессильно склонившегося мужа. Последним усилием воли она вытянула правую руку вперёд, удерживая левую на груди, и тут же потеряла сознание.
Ка-тя-а! – прохрипел Василий Тимофеевич.
Люди, хлынувшие из подъездов домов, подхватили обоих, и, переложив их на одеяла, бережно отнесли в квартиру. Положили их на кровать с высокой периной лицом друг к другу. Суетились все, желая хоть чем-нибудь помочь горемычным супругам, сами между тем задыхаясь от слёз сострадания, душивших их. Положили их так, чтобы оба могли обнять друг друга, мучительно переживая в душе – не умерли бы вдруг в одночасье.… В ожидании скорой помощи было непонятно – кто рыдал или стонал. Кажется, рыдали все, рыдала вся страна…
А в знойный августовский день Василия Тимофеевича Кутузова не стало. Свинцовые рудники, поглотив его здоровье, жизненные силы, отняли и саму душу его. Здесь, во дворе, собрались не только соседи, но и, едва ли не все жители посёлка. В единую какофонию слились скорбные звуки духового оркестра и рыдания людей.
Вскоре шахтное управление, администрация Рудничного района и райком партии за заслуги в Великой Отечественной войне и за почётный труд в горнодобывающей промышленности на шахте Зиминка 3 – 4 вынесли решение назвать улицу, на которой проживал Василий Тимофеевич, его именем. Был Василий Тимофеевич Кутузов, или дядя Вася, как звала его ребятня, – душой двора при жизни, и не только двора, а и всего поселка. Да и доныне его имя носит самая длинная улица поселка, улица Кутузова. Стало быть, душой он там так и остался.
Комментарии 4
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.