Санди САБА

Ветеран швов, или 

Один день из жизни Вячеслава Лакейчика

окончание

15.00. Планерка

Планерку Вячеслав Станиславович начал, как обычно с привычного матерка:

– Коллеги (твою мать), смотри-ка, меня, наконец, отметили (твою мать и тещу), губер расщедрился (его тестя и деверя), мог бы и раньше (его бабушку и Красную Армию, а также Белую Гвардию и части СС). Какого (слово из трех букв) ждал (твою мать, твою мать, твою мать...)...

Обвел коллектив покровительственным начальственным взглядом. Кто лениво зевает, кто настороженно ждет, кто рассматривает узоры на обоях, на галерке привычно пересмешничают – рядовая планерка: все, как обычно. И только Тамара смотрит на начальника честным взглядом исполнительной служащей. «Все-таки сделаю я ее своим замом, землю рыть будет», – промелькнула в мозгу шальная мысль. Лакейчик ее не отогнал, а бережливо спрятал в укромном уголке своего сознания.

Обожание Тамары начальника доходило до смешного. Она смотрела ему разве только не в рот. Он ей говорил: «Том, пошли пить кофе». И Тома, сбивая все и вся на своем пути, неслась за рабочей чашкой к своей тумбочке. И тут Вячеслав Станиславович решил «поиграть», бывало с ним такое игривое настроение., любил он поэкспериментировать. Сначала он заявил:

– У нас в редакционной политике появился перекос – слишком много криминальной хроники, – замолчал, оглядел свою подчиненную публику, как прима в переполненном театре. Он уже знал, что Французова будет поддакивать ему как начальнику: «Вячеслав Станиславович, вы гениальны!» – но она известная льстица, она будет поддакивать любому начальству. А вот Краева будет поддакивать только ему и никому другому. Так и случилось:

– Вячеслав Станиславович, вы гениальны! – Французову можно пропустить мимо ушей.

– И правда, в каждой новости убийства, изнасилования, грабежи, – вставила слово Краева. Как и ожидалось.

Однако через десять минут, растекаясь словами по древу, шеф-редактор заявил совершенно противоположное:

– Мы перестали чувствовать город, чем он живет, много новостей иногородних, а мы должны знать и сообщать слушателю любую подзаборную разборку. У нас очень много патоки и нет жизни, нормальной жесткой криминальной жизни... – и взял привычную паузу.

Вообще, FМ-Радио «Город С» «славилось» обилием криминальной тематики в новостях. Спорт и криминал – два кита редакционной политики. По секрету говоря, у Лакейчика было своеобразное хобби: он занимался коллекционированием... убийств, изнасилований, грабежей, то бишь роликов (как видео-, так и аудио-) с криминальной хроникой, и оставаясь один, он включал любой из своей коллекции и получал удовольствие просто от произношения слов «убил, изнасиловал, ограбил». Это был своеобразный оргазм, даже больше. Соответственно и любимыми режиссерами у него были Тарантино и Балабанов: их фильмы он просматривал «до дыр», если так можно выразиться по отношению к дискам. Поэтому у многих «городошников», как звали иногда работников этого радио горожане, эти словоизлияния не вызвали ничего, кроме кривой усмешки. Кроме, разумеется, Тамары. Серая добрая мышка, которая в восторге от любого оттенка, кроме серого. И «цветом жизни» для нее был Вячеслав Станиславович.

На этот раз Французова благоразумно промолчала, переваривая слова шефа, а вот Краева наивно выдала:

– У нас и правда мало правды, мы много что выдумываем, так нельзя! И криминала мало.

«Глупенькая наивная дурочка! Хорошая в принципе девчонка! Только вот есть у нее один недостаток – неисправимо добрая. Неисправимо, ко всем. Всех жалеет, всех утешает, для всех найдет доброе слово. Завтра ей Гитлер будет жаловаться на свою нелегкую диктаторскую долю, она и его оправдает, найдет и для него ласковое слово. Нельзя так в нашем жестоком мире. Слишком добрая и наивная. В нашем мире нужны маски, и чем чаще их меняешь – тем лучше». Она постоянно ссорится с мужем и постоянно ходит советоваться к любимому начальнику: как ей поступить. Она чем-то напоминала Лакейчику крепостную девку при любимом барине – бедная Лиза! Но тем не менее почему-то эта преданность будила в Вячеславе Станиславовиче воспоминания детства. Как женщина Краева ему не нравилась, но как человек она была ему симпатична. Хоть кто-то уважает его не за его начальственное положение, не за его окрики, а за то, что он просто человек.

Далее после привычной «переклички по отделам», Лакейчик перешел на среднюю и большую политику. Любил он показать свою политическую подкованность и поразмышлять о судьбах Родины в свете «трудной международной обстановки»:

– А президент-то наш как облажался недавно на саммите «восьмерки», правда, Сережа? – и взор Лакейчика устремился к редактору политической хроники Сергею Марципанову. Но того провести было трудно – свобода слова свобода словом, но береженого, как говорится, Бог бережет, тот и поберегся, лениво отмахнувшись:

– Ай, там все лажаются, не только наш. Наш еще более-менее.

– А наш губернатор – недалекий человек, менять, менять его надо. Правда, Оксана? – обратился он к литературному редактору. Так ведь вывернется. Та и вывернулась:

– Вам видней с начальственных высот. Я в политике полный дилетант.

И тут взор уперся в Гену Литвиненко, только что пришедшего репортера. Тот в курилке долго мог возмущаться партией жуликов и воров, видел свет в конце туннеле в лампочке Ильича, и не Ленина, а Рамиреса-террориста. Вот кого сейчас я поймаю, удовлетворенно хмыкнул Лакейчик.

Для чего шеф-редактор готовил эти ловушки? Для «нады». Этот дурак сейчас поймается на крючок и будет развивать тему.

– Страна идет в тупик, рулят нами обычные прохвосты, для которых страна кормушка. Их бы всех к стенке и из «Калаша». Как ты смотришь на это, Ген?

– Нормально смотрю и положительно. Вы правы, Вячеслав Станиславович. А начал бы я с нашего премьер-министра и закончил бы нашим мэром.

– И что: новые будут лучше? – подливал керосинчику в огонь Лакейчик.

– Стране нужен очистительный огонь, всех в топку, всех...

Вечер. 16.00

После планерки Вячеслав Станиславович подошел к окну и увидел, как в редакцию заходит Лида Аркадьева, благо вход в редакцию находился под окном редакторского кабинета. Ее еще здесь не хватало! Вот ведь, принесла ее нелегкая. Сейчас клянчить денег на памятник своему мужу будет.

Аркадьев был давним сотрудником радиостанции «Город С», но год назад трагически погиб. Все началось с того, что однажды утром Вячеслава Станиславовича встретил один из тогда еще рядовых сотрудников с не менее примечательной фамилией Чертаев («Черт на службе у Лакея», – ерничали сварливые языки). Один из «спецслужбистов» Лакейчика. Все нормальные люди или обходили его стороной или в его присутствии прикусывали языки. Внешне он очень походил на инопланетянина из Розуэльской тарелки, поэтому его многие за глаза звали Стукачок из Глубокого Космоса. Обычно он докладывал, кто, что и где натворил.

– А ночью, – как бы между прочим с неизменной тонкогубой улыбочкой произнес Чертаев, – скандал произошел.

– Что случилось?

– Аркадьев допустил в прямом эфире в программе новостей несколько нецензурных фраз.

Оказалось, что во время полуночных новостей опытный диктор Аркадьев опростоволосился и ругнулся матом. Хотя, конечно же, сделал это непреднамеренно: прямо над ним неожиданно лопнула большая осветительная лампа. В сердцах Аркадьев выругался, но, сообразив, что в эфире, тут же извинился. Однако воробей вылетел в эфир и пошел гулять по студийным коридорам.

Аркадьев был старым заслуженным работником, к слову, именно он в свое время рекомендовал Лакейчика на радио (об этом его попросила Тоня). Более того, одно время они дружили. Притом, что в это время у Лакейчика только что родился сын, а он никак не мог найти работу. Аркадьев пожалел парня, и получилось, что себе на голову.

А тут еще шеф-редактору позвонил один из спонсоров и шутя, даже не ругая, мол, с кем не случается, пожурил: «А у тебя три буквы в эфире гуляют» и загоготал. Лакейчик воспринял эту шутку как сигнал к действию и тут же подписал приказ об увольнении. Тем более, что увольняемый был предпенсионного возраста, надо омолаживать коллектив, это был удобный повод избавиться от «старика Аркадьева».

Никто из коллег не ожидал такого сурового наказания, думали, лишат премии человека и все. Тем более, что любой, окажись в таких условиях, мог произнести те слова.

К слову, на эту должность следующим приказом был назначен Чертаев.

Ходили слухи, правда, что Лакейчик нашел удобный повод избавиться от Аркадьева. Вячеслав Станиславович не любил быть обязанным кому-либо. Аркадьев, по сути, оставался последним человеком в редакции, который знал Славика еще «до эпохи исторического материализма», то есть знал его бедным безработным мальчиком, закомплексованным из-за собственной фамилии. Это было явным упущением, такие «свидетели» были не нужны. И прокол Аркадьева стал благовидным предлогом, чтобы избавиться от старого приятеля.

Аркадьев ходил бледный как мел и даже плакал. Для него работа на радио была вся его жизнь. Поговаривали, что он не хотел отдавать свое удостоверение, и Чертаеву, занимавшемуся в юности боксом, даже пришлось применить силу. Закончилось все трагически: Аркадьев задохнулся в машине, закрывшись в гараже.

На похоронах Лакейчик произнес пламенную речь о хорошем сотруднике, о том, что если бы все были такие исполнительные и добросовестные работники, как Аркадьев, то «Город С» был бы ведущим радио не только области, но и страны. За спинами кто-то ворчал: «Имя ведет по жизни! Как вы яхту назовете», другой голос поддакнул: «Если бы он был Голубевым, стал бы хорошим поэтом, а так Лакейчик был, Лакейчиком и помрет!» и присовокупляли другие слова, которые в прямом эфире не скажешь, но и топором не вырубишь. И только редактор детских программ Тамара Краева заступилась за шефа: «Зря вы так, Слава – хороший, я никогда не видела таких людей...»

Тогда Вячеслав Станиславович сдуру пообещал за счет редакции поставить памятник. И вот теперь вдова Аркадьева просит денег, которых Лакейчик давать не хотел. Дело было даже не в жадности, просто «благотворительные» деньги совершенно не вписывались в серые схемы, они портили всю отчетность и создавали бухгалтерии лишнюю мороку. Но завидев Лиду в окно, он успел предупредить вахтера – «Меня нет!» И вдова развернувшись, ушла ни с чем.

Да, время бежит. Они считают меня подлецом, оказались бы на моем месте, сами бы поступали точно так же, размышлял про себя Лакейчик, видя в окно, как вдова Аркадьева медленно бредет по улице. Тут не знаешь, как свести концы с концами – в стране то финансовый понос, то денежная золотуха, одни банкротства. Сколько газет и журналов обанкротилось. Из тех, что родились в лихие 90-е, остались только «Вечерний город», да «Город С». Остальные прогорели, «памятники» строили своим сотрудникам, а он не строит, он думает о будущем, надо думать о живых, а мертвым оставить их мертвое. Ну и зачем Аркадьеву этот памятник?

Надо размять ноги, а то сижу безвылазно в своей конуре. Лакейчик вышел на улицу, решил дойти до соседнего газетного киоска, купить свежих газет. Уже на обратном пути его окликнули:

– Славик! – давненько его так не называли. Голос знакомый. Обернулся – Толик Артемьев. Старый приятель еще со времен посещения литературной студии «Пегас». Хотя приятель, громко сказано. Знакомый, малоприятный. М-да, этот тип его по отчеству звать никогда не будет. Поперхнется, но не будет. Но надо надеть маску благожелательности. Он его последний раз видел лет десять назад, после этой встречи столько же не увидит.

– Привет, Толь! Как жизнь?

– Лучше всех! Ты не стареешь!

– Да и ты молодец!

– Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым. Говорят, ты теперь заслуженный.

– Да, есть грех, – тщеславно потупился Вячеслав.

– А мне вот губернаторскую премию за поэзию дают... Может, вместе награждать будут.

– Поздравляю, надо о тебе репортаж сделать, – на этот раз благожелательность получилась как никогда хорошо – комар носа не подточит. А в душе – вот уж никогда бы не подумал, что графоман Толик получит какое звание. Ну да, графоманы дают звание графоману.

Они разошлись. Помнится, в те далекие времена Толик при всех не оставил камня на камне от стихов Славы Лакейчика. Этот вечер Вячеслав Станиславович забыть не мог. Тогда они затеяли игру «критик – поэт». Зрители должны были голосовать – побеждал тот, за кого отдавали больше голосов.

– Разберем твое стихотворение построчечно. Первая строка. Вот ты пишешь: «Я состою из земли под листвой». Красиво, конечно. Только из земли состоят покойники: из земли взят человек, в землю и возвратится. Вторая и третья строки: «Мне хочется жить в заброшенной мокрой избе, Где разломана печь и разрушена крыша...» Посмотрим, батенька, сколько дней ты там проживешь – да ни дня. Да, мокрая изба внутри или снаружи? Не от души это, гонишься за красивостью, ничего оригинального. Четвертая строка: «С женщиной, которая от меня ничего не ждет и ничего не требует». Не спорю, мечта, достойная «настоящего» мужчины: жить с женщиной и не заботиться о ней. Только вот в мокрой заброшенной избе жить с тобой она вряд ли согласится. Да и кот убежит: коты они не любят мокрые места. А если ты в него еще будешь бросать чем попало, зачем ему твоя мокрая избушка, он найдет место посуше. Это я уже о пятой строке: «С котом, в которого можно кинуть, чем попало». Шестая строка тоже «шедевральна»: «В состоянии неба, равного воздуху...» Что это за образ «небо, равное воздуху»? Это ж одно и то же. Это то же самое, что сказать: огонь равный пламени, или гиппопотам равный бегемоту. И последняя строка вообще взята из твоего небесного воздуха: «Рисовать серебряной краской – не на холсте, в душе». Твоя серебряная краска в таких условиях отсыреет. Если, конечно, у тебя душа сухая, тогда может быть. Это даже не белый стих, а обычное графоманство с претензией на «хвилозовию».

После такой убийственной критики Славик набросился на Толика с кулаками, но тот не остался в долгу. Их с трудом разняли. Но обидней всего было то, что пегасовцы практически поголовно проголосовали за критику Толика, а его стихи мало кому понравились. В тот раз Вячеслав был в последний раз на этих литературных посиделках. Он бросил писать стихи: ни уму, ни сердцу, ни тем более кошельку. И что толку от критики этого Толика. Насколько Лакейчик знает, Толик живет с семьей в малосемейке. А вот он, Вячеслав Станиславович Лакейчик, помимо двух квартир (одна в центре Москвы, между прочим) купил квартиру сыну, и «избу» за городом приобрел «нестихотворную», отнюдь не заброшенную и мокрую, и не с разломанной печью и разрушенной крышей. Сухая такая «избушка» о два этажа из красного кирпича с дорогущим камином и гаражом на три машины, возле которого посадил отнюдь не кота, а вполне приличную цепную немецкую овчарку. Поэтому женщины в этот домик шли вполне охотно.

Естественно, никакого репортажа об этом графомане «Город С» давать не будет. Волна ненависти нахлынула на Вячеслава Станиславовича: «Этот графоман меня тогда унизил, а я тогда и сдачи сдать не мог». Но спускать такое нельзя. Своим подчиненным Лакейчик говаривал: «Я очень злопамятен, смотрите, не злите меня!» Злопамятность других он в расчет не принимал, потому как знал, что ничего-то они с ним не сделают.

Не настало ли время поквитаться? Как там в той пословице – я тебе создам репутацию. А теперь он полноправный создатель репутаций простых смертных, и ндаже не совсем простых, кроме олимпийских богов, разумеется. Тем более, что читая новостной лист, Лакейчик наткнулся на интересную новость, которая не имела никакого отношения к его старинному врагу, но которую можно было обыграть, использовать: «В 12.00 бросился под поезд и погиб мужчина примерно 40 лет. Родственники опознали в нем нигде не работающего Анатолия Артемова». Вячеслав Станиславович аккуратно переправил фамилию «Артемов» на «Артемьев» и накидал рядом небольшой текст. Затем прошел в дикторскую кабинку, где диктор приготовился читать городские новости. Сунул ему лист бумаги под нос:

– Срочная новость, только что сообщили.

И диктор через полчаса честно зачитал:

– Сегодня трагически погиб, попав под поезд известный городской поэт, член Союза писателей Анатолий Артемьев...

Теперь пусть его родственники немного помучаются, попаникуют. Месть была совершена, удовлетворение было полное. А то, что потом могут быть неприятности, можно все списать на начальника отдела новостной политики, мол, перепутал фамилию – Артемов, Артемьев – звучит примерно одинаково. В репортерской журналистике, мол, такие ляпы случаются. Принесем извинения, ничего страшного. Даже если подадут в суд за клевету, деньги ж все равно казенные.

Вечер. 17.30.

И тут позвонил Шурик-Шнурик. То бишь Александр Удаков (тоже фамилия не сахар, в детстве ему спереди фамилии добавляли одну букву, получалось очень неприлично), его «лепший друг» еще с детской песочницы и с некоторых пор компаньон по общему бизнесу. Редкий пройдоха, он выходил сухим из воды, так как, по слухам, был дальним родственником одного из городских «шишек», что очень удачно использовал для своих «коммерческих» целей. Злые языки судачили, что поговорка «Шурик, завяжи на попе шнурик» в отношении Александра Удакова надо было трактовать буквально, потому как в свое время он баловался пассивным гомосексуализмом с каким-то высокопоставленным начальством, причем неместным. Отсюда – секрет успеха в бизнесе.

Все свободные вечера Лакейчик проводил в компании Шурика. Тот приходил в «Город С» почти как к себе домой, усаживался в холле на самое почетное кресло, включал телевизор (что, кроме начальника, делать было запрещено), иногда как бы невзначай вынимал пачки денег («Ах, перепутал, опять баксы вместо рублей в бумажник сунул»), играя на публику. Мещаночки с радио были от него без ума: их лояльность он приобрел очень легко и просто, покупая всем (кроме отдела рекламы, тех так просто не купишь) по эскимо. Его угрястое по-подростковому лицо шевелилось в кривой ухмылке: как мало надо, чтобы вас купить.

Именно Шнурику Лакейчик был обязан своей второй женитьбой, потому как именно он подогнал ему вторую жену. Шурик-Шнурик принес не самые радостные новости:

– Привет, Слав, есть две новости, и обе – швах.

– Говори, не тяни.

– Селин отказался!

– Ну и хрен с ним, ему же хуже, – у шеф-редактора отлегло на сердце, подумаешь, плохая новость. Если Селин отказался, значит будем его «мочить». Дело было в том, что у Шурика-Шнурика и Лакейчика был «совместный бизнес», заключавшийся в самом обыкновенном вымогательстве у незадачливым коммерсантов. Схема была проста как пять копеек: Шурик-Шнурик по своим связям в МВД узнавал какие-либо компрометирующие факты про какого-нибудь коммерсанта. Затем к бедолаге подкатывали журналисты (которых в эти сложности не посвящали, зачем лишние свидетели), и делали разоблачительный репортаж. Однако в эфир его не пускали – бедолага должен был проплатить невыход репортажа в эфир. Удаков и Лакейчик не жадничали – такса составляла всего-навсего тридцать тысяч рублей. Если незадачливый коммерсант отказывался – репортаж шел в эфир под рубрикой «Скажем нет коррупции!» На контакт шли не все, в правоохранительные органы никто не обращался – для коммерсанта тридцать тысяч не Бог весть какая сумма, да и зная свои грешки, люди старались не афишировать такие «подходцы». Селин был священником в одном городском храме и продавал из-под полы церковный кагор, который ему поставляли для причастия. Но подкатить к нему не удалось. Селин попросту послал Шурика-Шнурика в одно очень неотдаленное место.

– Борьба с коррупцией – святое дело, разве это плохо? – хмыкнул Лакейчик. – Говори вторую новость.

– Вторая новость: сгорел твой комок на Физмаше!

– Этого еще не хватало... Поджог? – а вот это действительно плохая новость.

– Да нет, вроде Ленка забыла выключить обогреватель.

– Гони ее в шею, и повесь на нее всю сумму.

– Ты что: где она возьмет...

– Это не наша головная боль!

Да что ж сегодня за день такой? Обещали звание – а дают одни неприятности, с самого утра.

Вячеслав Станиславович был ко всему прочему еще и оборотистым коммерсантом. Имел несколько газетных киосков и даже лесопилку где-то под городом.

Положив трубку, он подумал немного, и тут ему в голову пришла блестящая идея, он набрал телефон Шнурика:

– Подожди, у меня есть идея!

Ровно в 18.00 радиостанция «Город С» выдала срочную новость:

– Сегодня на Физмаше сожгли коммерческий павильон, принадлежащий нашему шеф-редактору Вячеславу Станиславовичу Лакейчику... Черные 90-е возвращаются... Коррупция и беспредел во власти достигли немыслимых размеров... Честная коммерция находится под бешеным прессингом. Система взяток, откатов, а за отказ – практически война против честного бизнеса...

Вечер. 18.00.

Только шеф-редактор поговорил со своим компаньоном, как опять затрезвонила мобила. Звонил Сережа Белявин. Или «Селезынька», как в шутку называл его Вячеслав Станиславович. Сергей Белявин когда-то работал политическим обозревателем «Города С». Потом его заметили в губернаторской администрации и взяли на повышение. Теперь он работал пресс-секретарем партии «Русь Единая».

«Селезынькой» Лакейчик прозвал его за мягкий покладистый характер. На всех планерках он первым делом задавал вопрос начальству: «Кого будем ругать и кого хвалить?» На радио Сергей Белявина за глаза называли «большой мягкой задницей, в лучшем смысле этого слова». Почему «в лучшем смысле»? Потому что на этой заднице было очень удобно сидеть, правда мозгового вещества в ней не было абсолютно. Но это от него и не требовалось. В администрации требовались «покладистые и верные, а не умные и честные». Сергей всегда был по-американски улыбчив, и это не могло не нравиться.

– Привет, Слав, тебя можно уже поздравить?

– Нет еще, Сереж, вот сам жду звонка из губкома (так в народе называли администрацию губернатора).

– Слушай, у нас тут в «Руси Единой» намечается съезд очередной. И у меня к тебе просьба.

– Да не вопрос, осветим как надо.

– Это понятно. А ты не мог бы речуху завернуть? Сверху поступила команда: нужно побороться немного с коррупцией. Съезд, собственно, этому и посвящен. Мы тут уже наметили, кого пропесочить.

– А я тут с какого припеку?

– Во-первых, ты же член «Единой Руси» – член. Во-вторых, ты журналист, на радио есть рубрика «Бой коррупции» или как там?

– «Скажем нет коррупции!»

– Подбери несколько фактов, на твое усмотрение, только сам понимаешь, без «громких» фамилий. И на минут пятнадцать.

– Не проблема, Сереж, сделаем!

Выступить на съезде – дело нехитрое. К тому же там наверняка будет весь губернаторский актив, из Москвы какие-нибудь «шишки» нагрянут. Эьл дело очень даже хорошее. Ну вот, наконец, и хорошие новости пошли. А то, все скандалы да пожары...

Вечер. 18.30

Опять звонок. Ну, если это опять какой форс-мажор, то я этого не выдержу... Злился Вячеслав Станиславович. Но это звонила пресс-секретарь из «губернии»:

– Вячеслав Станиславович, вас можно поздравить. Губернатор подписал указ. Теперь вы заслуженный работник культуры...

Ну, вот и признание! Мечты иногда сбываются. Маленький Слава поклялся: я обязательно стану Человеком с Именем, выбьюсь в люди. Это стало его идеей-фикс: «Все, все будут уважительно произносить мою фамилию, уважительно, будут обращаться ко мне на вы, заискивать, и еще как заискивать...»

Теперь многие проглотят языки, шушукаться, конечно не перестанут, но кто теперь он, и кто они. И что с того, что у них «благозвучные фамилии»?

В «покш начальники» его вынесла демократическая волна, и умение глядеть в глаза преданным щенком «нужным» людям. Он был сначала осветителем на областном радио, где сдружился с диктором Аркадьевым. Жаловался ему на свою тяжелую судьбину («Я такой несчастный, ведь я женат и у меня ребенок!»), нашел понимание, потом Аркадьев рекомендовал его своему знакомому коммерсанту, который захотел в середине 90-х иметь радиостанцию и искал людей для своего проекта. Коммерсанту Лакейчик глянулся настолько, что тот сразу же назначил его замом шеф-редактора ФМ-станции. Для Лакейчика эта должность стала приятным сюрпризом и пределом мечтаний. А шеф-редактором он стал через год. И также неожиданно для себя. Дело в том, что предыдущий шеф-редактор Константин Стасов вдруг по-черному запил: с чего, никто и не знал. Дела без него стали валиться, Лакейчик подхватил упавшее знамя. Может, для Стасова все и обошлось бы, но Лакейчик вовремя проинформировал титульного спонсора, что шеф-редактор Стасов «не в форме». Тут же собрался совет директоров, который единогласно решил уволить Константина Стасова, а избрать на должность шеф-редактора... Вячеслава Станиславовича Лакейчика. А через три года титульного спонсора убили. Лакейчик, оставшись без покровителя, не растерялся, вмиг зарегистрировал ООО на свое имя и поглядел «своими чистыми и честными глазами» преданного щенка в глаза «нужных» людей в губернаторской администрации, его оставили.

Вячеслав Станиславович очень любил показать на людях свою принадлежность к «избранным», то бишь власть предержащим. Видимо, отзывалось во взрослости детское унижение: от пьяного отца, от старшеклассников, от того, что вырос в грязи, а тут почти что князь офиса сего – шеф-редактор небольшой областной ФМ-радиостанции. Сам губернатор проводит «Час вопроса» из студии его радио, он сам лично задает ему вопросы, пьют чай с одного столика, берут печеньки из одной вазочки – мог ли он об этом мечтать. Естественно, он всегда и среди сотрудников, и среди родственников, и тем более среди друзей хвалился таким знакомством. Естественно, привирал немного. Смотрел чистыми и честными глазами и привирал. Было в этом что-то от Хлестакова или даже Остапа Бендера: «Где же я видел эти чистые и честные глаза – не в Таганской ли тюрьме?» То он без зазрения совести называл губернатора Витяном (если б губернатор это слышал, то Виктор Михайлович очень удивился бы такому панибратству, его так не звали даже самые близкие друзья), то заявлял (сугубо конфиденциально, конечно, то есть по секрету всему свету), что ему в самых верхах предлагали должность министра СМИ, и он отказался, потому что очень любит свое радио «Город С», потому что патриот своего корпоратива, мол, цените, чем жертвую ради вас, то бахвалился, что его принимал лично сам Президент всея России Николай Николаевич (даже фото имеется). На поверку, конечно, оказывалось, что никто никакой высокой должности не предлагал, разве что предлагали перейти в замы на местное ТВ. Но он, что, дурак: на своем радио он хозяин, ему все в рот смотрят, а на ТВ уже ему пришлось бы смотреть в рот начальнику. Президент и, правда, его принимал, только в составе большой региональной делегации, и он сидел в самом последнем ряду. Но кто ж из простых обывателей знает об этих подробностях. На то он и журналист, чтобы подать в нужном свете нужную информацию.

Многие сотрудники с его радио выбирались в столицу, делали там успешную карьеру. Впрочем, несколько лет назад он также пытался перебраться в город М. Аккурат после ранения в самое «сердце», которое позвало в дорогу, Славик боялся «продолжения банкета», то бишь новых разборок. Кто знает, что на уме у шуркиного хахаля: вдруг вместо «нижеспинного сердца» в настоящее сердце пырнет?! И даже получил там должность редактора подмосковного радио «Куранты», но уже через год благополучно его развалил: коллектив разбежался, рейтинг упал, с ним никто не хотел работать, получилось противостояние, в результате которого Лакейчика оттуда выставили. Хотя в Городе С об этом не узнали: для них Лакейчик придумал трогательную причину: «Соскучился я по своему городу, столица не для меня...» В этом была доля истины: ну кто он в столице, один из, не более того, а здесь он первый парень на деревне. Князь офиса сего.

Вечер. 19.00

Он уже собирался уходить, как раздался еще один звонок. Но звонили не на мобильник, а на стационарный телефон. Звонки на стационар шли в последнее время редко, обычно это были звонки от слушателей, или по внутреннему коммутатору. Он редко брал трубку, этот телефон был запараллелен с отделом писем. Но отдел писем уже разбежался. И Лакейчик проигнорировал бы звонок, как игнорировал сотни раз, но этот вечер для него был праздничным. Наверняка поздравить хотят, преисполненный радостных чувств, шеф-редактор взял трубку. Звонила Тоня. Первая жена. И отнюдь не с поздравлениями. После развода он сменил симку, чтобы первая жена лишний раз не досаждала ему. Если что-то нужно было, связь держал через сына.

– Слава, еле дозвонилась до тебя...

– Чего тебе? – по голосу было понятно, что первая жена приготовила ему какую-то ложку, а то и кружку дегтя.

– Горислав в реанимации!

– Что? – радужное настроение стаяло как нечаянный снег в конце мая.

Горислав – их сын. Отец хотел, чтобы Горик занялся легкой атлетикой, тем более данные для этого были. Сам Горик особо легкой атлетикой не болел, но отцу перечить не смел. Отец на пару со знакомым тренером занимался его подготовкой. Давал нужные «препараты» для тонуса и облегчения физических нагрузок. Но помогало это мало: Горик выбирался на пьедестал, но, в основном, был третьим, в лучшем случае втором. Показывал высокие, но не рекордные результаты. Это раздражало отца. «Почему ты не борешься до конца? – орал он на сына после соревнований. – Ты должен, ты можешь быть первым!»

– Что случилось? – первая мысль «авария». – Авария?

– Какая к черту авария, – не выдержала и расплакалась стойкая обычно Антонина. – Ты ему допинг давал? Давал или нет?

– Какой допинг, окстись, Тоня.

– Врач сказал, что он принял какую-то гадость. Он впал в кому.

– В какой он больнице? Сейчас буду.

Слава Богу, служебная машина на месте. Вячеслав Станиславович пулей влетел в нее, крикнул шоферу:

– Лева, в пятую городскую, шементом!

Он влетел в приемный покой разъяренным львом. Врачи знали его и не задержали, просили только накинуть белый халат. В коридоре он наткнулся на Антонину. У нее глаза уже просохли:

– Где он? – кинулся он к ней. Он и сам не знал, маска на нем, или искренность. Давно с ним такого не было.

– В реанимации, врачи не пускают, но говорят, он уже вышел из комы, и утром его переведут в обычную палату.

У отца отлегло от сердца. Сын есть сын. С новой женой он так и не завел детей. Он стал приходить в норму. Пытался успокоить Антонину, приобнять ее, она отстранилась:

– Оставь. Эта реанимация на твоей совести.

– Да не кормил его я никакими таблетками. Клянусь. Это не я! Мне подкинули!

– А кто? Пушкин? Опять будешь валить на кого-нибудь?

– Говорю, не я. Я знаю, кто подкинул, и я этих скотов... я с ними разберусь... Это Колька Кранов! – Николай Кранов был его приятелем, когда-то занимавшийся легкой атлетикой, а сейчас работавший журналистом спортивной хроники в областной газете.

– Хватит врать! Мне лапшу на уши-то не вешай! Я прекрасно знаю, что ты ему давал, – она сунулась рукой в карман халата и вынула упаковку эфедрина.

Она знала привычку бывшего мужа к тотальному вранью и нежелание признавать свей вины ни при каких обстоятельствах. С другими это проходило. Но только не с ней.

– Это не я, – тихо повторил он. Конечно, он врал. Он бы признался, но при других обстоятельствах. И тут он поймал себя на мысли, что обстоятельства всегда будут такими, и при других обстоятельствах он будет вести себя точно так же.

– Видеть тебя не хочу, засрак Лакейчик! – неожиданно для себя выкрикнула Тоня. Засраками в интеллигентской среде называли заслуженных деятелей культуры – аббревиатурный каламбур.

– Зря ты так, Тонь, – к вечеру маска невинной обиженности никак не хотела слетать с лица, словно приросла: – Это не я, это Кранов!

– Какой Кранов?! Мне Горик сам сказал, что ты ему таблетки давал!

– Чагин мне сказал, что они безопасные, снимают стресс, – пролепетал Лакейчик, прекрасно понимая, что Антонину не проведешь и с Крановым он промахнулся – надо было сразу на Чагина валить. Чагин был ведущим тренером легкоатлетов города, воспитал нескольких чемпионов мира, но секретом Полишинеля было то, что Чагин допингует, нескольких его атлетов поймали. А несколько лет назад произошла трагедия: после соревнований умер от сердечного приступа стайер Сергей Германов. Но, как водится, дело спустили на тормозах, во всем обвинив самого погибшего спортсмена. Чагин давал результат, поэтому свыше (поговаривали, из самой Москвы) дали команду: Чагина вывести из-под удара. Понятное дело, брать у Чагина таблетки – заведомо дело подсудное. Тем более, положив руку на сердце, Чагин сам его предупредил: «Их надо принимать с осторожностью...»

– Чагин? Да все знают, что он спортсменов загоняет допингом! Скажешь, ты это не знал?

– Не знал, – Вячеслав Станиславович пытался изобразить на лице искреннее недоумение, но, похоже, это у него не получилось.

– Все играешь в театр, ветеран швов хренов! – Антонина прошла в окну, давая знать, что разговор окончен.

Лакейчик вздрогнул от ее злых слов. Подойти бы к ней сейчас, обнять за плечи, провести рукой по ее спине, как когда-то он проводил по ее голой спине, сказать «Прости, любимая!» «До чего глупые мысли!» – оборвал свои размышления Вячеслав Станиславович, ничего подобного он делать не будет, не та весовая категория. Пусть она подходит к нему, но точно, не он к ней. Конечно, для нее его регалии как для населения СССР награды Брежнева – пшик. Но она бьет по больному – напоминает об этом глупом ранении. «Дрянь!» – про себя выругался Вячеслав Станиславович. Он был уже спокоен. Жизнь сына вне опасности – это самое главное. А то, что Тоня ему говорит – ну и пусть говорит, его караван идет. У него есть Имя, есть Репутация, и не ей ее марать.

Он вышел на крыльцо клиники. Сунул за щеку жвачку – это вместо сигаретки. Они все считают его за подлеца. «Да, я подлец, но в жизни все подлецы, все под себя гребут, не будешь под себя грести – ничего в жизни не добьешься, вон, как отец, сдохнешь в морозы где-нибудь в гаражах», – бормртал Вячеслав Станиславович себе под нос. Под ноги кинулась какая-то бездомная кошка. «Тварь!» - всю злость, которую Лакейчик держал на жену, выплеснулась на бездомное животное, он что есть сил двинул кошку носком ботинка так, что та полетела и ударилась о стену, даже не успев мявкнуть. В первую минуту он даже испугался: наверное, убил. Но кошкеа тихо оклемалась и хромая подалась прочь куда-то в кусты. «Кошки живучие!» – хмыкнул шеф-редактор «Города С». Когда он в одиночестве , маска не нужна, теперь можно опять надеть привычную маску. И когда он был у машины, на лице опять намертво сидела маска благожелательности с примесью испуганной заботливости.

– Ну что там? – спросил водитель.

– Все в порядке, парень перенервничал после соревнований, сердечный спазм, – привычно соврал Лакейчик. Еще шоферу он будет рассказывать про свои отношения с сыном. Он включил автомобильное радио в надежде отыскать волну «Города С», но наткнулся на «Вечернее радио», своего вечного конкурента. Они как раз передавали городские новости:

– Как нам стало известно из источника, заслуживающего доверия, сегодня вечером после соревнований попал в реанимацию сын известного журналиста, шеф-редактора ФМ-Радио «Город С» Вячеслава Лакейчика Горислав Трубачев. Как сказал один из врачей, имя которого мы не сообщаем из соображений конфиденциальности, Горислав Трубачев принимал запрещенные препараты...

Дальше Лакейчик слушать не стал – он с силой шарахнул рукой по радио и чуть не разнес панель динамика.

– Осторожнее, Вячеслав Станиславович, – испугался за машину водитель.

– Суки! Уже знают, врачи сдали, журнашлюхи... Ну, «вечерники», я с вами еще разберусь... – с минуту он сидел тихо, приходя в себя, а водитель не решался прервать эту тишину. – Ладно, поехали...

– Вячеслав Станиславович, не берите близко к сердцу, терпите, – благодушно посоветовал водитель.

– Да как терпеть, Лев, бьют по самому больному – по детям, так же нельзя, это подло!

– Вы удачливый и везучий, люди этого не прощают. Вы сделали наше радио с нуля, вопреки всем. Терпите, собака лает, караван идет, – в словах водителя была большая доля философской правды, и Вячеслав Станиславович это понимал. – Если они вас хают – значит завидуют.

Вот ведь, нашел удачные слова. Нет, не зря он взял водителем этого Леву. Все правильно говорит. Злость куда-то испарилась, истерить уже не хотелось. Нет, если «вечерники» попадутся на его пути, он не спустит, он умеет ждать. Но это потом.

– Куда? – спросил Лева, чувствуя, что настроение хозяина смягчилось в лучшую сторону.

– Домой, куда же еще, Лев... В больницу завтра утром...

Черт возьми, как же сложно вечером носить маски, подступает усталость: маска постепенно начинает сползать с лица, и ее приходится удерживать чуть ли не силой. Поэтому вечером Лакейчик стремился побыть один, наедине с собой, когда можно чуть расслабиться. А утром снова в бой...

Лица стерты, краски тусклы

То ли люди, то ли куклы,

Взгляд похож на взгляд,

А тень – на тень.

Под аккомпанемент «Машины времени» закончился этот день, один день из жизни Вячеслава Станиславовича Лакейчика, обычного провинциального русского журналиста – шеф-редактора обычного ФМ-радио «Город С»...

Октябрь 2013