Санди САБА

Ветеран швов, или

Один день из жизни Вячеслава Лакейчика

Рассказ

КАССИО: Доброе имя, доброе имя, доброе имя! О, я утратил мое доброе имя!

Я утратил бессмертную часть самого себя, а то, что осталось, – звериное.

Мое доброе имя, Яго, мое доброе имя!

ЯГО: ...Доброе имя – праздная и лживая выдумка.

Его часто получают не по достоинствам и теряют без вины.

В.ШЕКСПИР «ОТЕЛЛО»

Утро. 8.00

В это утро шеф-редактора радио-FM «Город С» Вячеслава Станиславовича Лакейчика разбудил телефонный звонок. Впрочем, «разбудил», слишком громко сказано. Он уже проснулся, привычка, выработанная годами: просто лежал и ждал трели будильника с мобилки. Он вставал каждое утро, как обычно, в 8.15. А тут – звонок. Хотя и тут лукавство. Утренние звонки тоже не были неожиданностью, хотя и случались не очень часто. «Кого еще это приспичило?» – Лакейчик поднял мобилу и, изображая, что его подняли ни свет, ни заря, ответил:

– Алло!

– Вячеслав Станиславович, доброе утро! Извините, что побеспокоила вас так рано. Я – Раиса Алексеевна Азоркина из издательства. Мы выпускаем Энциклопедию под условным названием «Жизнь замечательных горожан» и нам хотелось бы дать небольшую биографическую справку о вас.

– Да, да, конечно, – наигранную сонливость как рукой сняло. – Пишите...

– Одну минутку... Да, говорите...

– Лакейчик, Вячеслав Станиславович, 1968 года рождения, окончил... – стал диктовать шеф-редактор свои данные. Биография получилась строк на пятнадцать, вроде бы немного, но очень емко.

Все же это утро должно было отличаться от других: вчера вечером ему позвонили из Красной Избы (офис губернатора в просторечии) и сообщили, что губернатор подписал указ о присвоении Лакейчику звания Заслуженного работника культуры. К своему удивлению, Вячеслав Станиславович воспринял эту новость на редкость спокойно, как должное, и младенцем проспал всю ночь. Он добился своего: теперь он не просто уважаемый человек, у него есть Признание его заслуг, у него есть Имя. Теперь никакая недоброжелательная шавка не посмеет тявкнуть в его сторону.

У шеф-редактора радио-FM «Город С» была «неблагозвучная» фамилия – Лакейчик. Как говорится, с фамилией ему не повезло. В детстве он стеснялся ее, потому как в случае каких-либо ссор его сразу же дразнили фамилией: «Лакейчик!», иногда «Холопчик!», а порой и «Холуйчик!» Его это ужасно злило, он возвращался домой в слезах. Мама старалась ему объяснить, что дразнить его Лакейчиком то же самое, как Иванову вслед улюлюкать: «Иванов!!!», а Петрову кричать: «Петров!!!» Но ему все равно было обидно. Он злился на отца, который «подарил» ему эту фамилию, на мать, которая сменила свою приличную девичью фамилию Голубева на фамилию мужа, на дразнивших его сверстников и на собственное бессилие. Многие ему советовали: «Чего мучиться? Смени фамилию!» Но он решил – фамилию оставит, но все его недруги вскоре будут произносить ее уважительно. «Я заставлю этих...» – на кон было поставлено все.

Отца своего, к слову, Лакейчик не любил, отец беспробудно пил, закатывал сцены, мог поколотить как сына, так и жену. Маленький Слава не умел давать сдачи и вымещал свою злость на «недвижимости»: ломал табуретки, спинки у стульев, портил полировку у мебели. Поэтому любое воспоминание об отце ему причиняло боль. Отец погиб несколько лет назад: вернулся накануне Нового Года домой вдрабадан пьяный, и жена, мать Вячеслава, просто не открыла дверь. В принципе, такое случалось и раньше, и если отца не пускали домой, он ночевал в гараже. Но кто же знал, что в этот раз отец по пьяной нечаянности забыл ключи от гаража, а морозы в те дни были под двадцать градусов. Утром его нашли замерзшим в гаражах. «Это сама судьба наказала отца – не пил бы, не замерз», – сказала на похоронах с сухими глазами мать Славы, и Слава с ней был полностью согласен. Отец сам виноват, пить надо было меньше. Себя надо контролировать, каждый шаг, иначе поскользнешься – не поднимешься, затопчут, в людях жалости нет. Сам Вячеслав практически не пил, даже пива. Несколько бокалов вина на официальных приемах – не считается. Не пьющий муж – мечта любой русской женщины.

Вячеслав свесил ноги с кровати, жена еще спала, отвернувшись к стене. Он провел рукой по ее голой спине – она вздрогнула слегка, но не проснулась. «У меня красивая жена», – не без гордости отметил он. Она была его фамильной противоположностью: у нее была звучная фамилия, и имя под стать – Наталья Гончарова. Жена рассказывала, что ее мама шутила: «В мужья тебе только Пушкин нужен!». Отец хмыкал: «Как же, Пушкин, смотри, за Дантеса выскочит». Когда она выходила замуж в первый раз, то принципиально оставила свою девичью фамилию. С первым мужем она промахнулась: он хоть и не был «Дантесом», но практически каждый день «изменял» ей с зеленым змием. К тому же категорически не желал «делать карьеру», посему она с ним безжалостно рассталась после двух лет «тяжелых и продолжительных семейных боев», после которых остался сын Андрюша.

По большому счету, Вячеслав был ее третьим мужем, но в браке они жили уже десять лет, и пока все, как говорится, слава Богу. Но вот вчера совершенно случайно на улице он встретил Антонину – свою первую жену, и в груди что-то екнуло. Антонину он тоже любил, но не может же он быть одновременно и с Натальей, и с Антониной. А может, это не любовь... У нее тоже была красивая спина...

Вячеслав встряхнулся и стал не спеша одеваться. Сегодня он должен быть «при параде». Сегодня день его триумфа, день его победы, день, когда он сделал благозвучной свою неблагозвучную фамилию. Он внимательно посмотрел на себя в зеркало – он делал так каждое утро, он должен видеть выражение своего лица. Каждое утро он надевал на лицо маску серьезности и солидности, и со временем Слава мог уже без зеркала «надевать маску» и будто ощущал ее кожей. Маска доброжелательности – вторая основная маска после «солидной»: у него должно быть «открытое» лицо, он должен производить впечатление. Он – публичное лицо. Это он знал и без уроков по имиджу, которые получал в свое время в Москве. У него имиджевое чутье в крови, с самого детства, знание какую маску надеть в какую минуту. По этой причине он не отпускал бороду – волосы мешали «чувствовать кожей», и он не мог определиться «на ощупь», какая у него в данный момент маска. Поэтому каждое утро он гладко брился, душился одеколоном и – вперед.

Он никогда не ездил из дома в редакцию на машине: пройти всего два квартала, как бывший спортсмен, он предпочитал пешком, причем в любую погоду – хоть грязь, хоть метель. На служебной машине он отправлял жену на работу, а когда сын ходил в школу, то и сына – в школу и из школы.

Вышел он из дома приободренный, но тут же наткнулся на Женю Захарова. Тот взглянул как бы мельком, усмехнулся и прошел, не поздоровавшись. «Воротит нос, считает предателем. Ну и хрен с ним…» Они учились вместе, ходили на футбол и друг к другу в гости, а потом им черный кот дорогу перебежал. Вячеслав Станиславович встряхнулся: «Говорил же я ему: ну не переходи дорогу физмашевцам, а он честным решил быть, не захотел прикрыть одно дело. Честный прокурор – а это же смех…». Короче говоря, физмашевцы хорошо проплатили за «черный пиар», и на радио «Город С» вышла передача о коррупции в прокуратуре, главным действующим лицом был Женя Захаров. Потом была Московская проверка, которая показала несостоятельность обвинений, был даже суд, обязавший радио извиниться. Радио извинилось, но дружба прервалась.

Утро. 9.00.

Шеф-редактор пришел на работу как обычно – без пяти девять. Возле подъезда курили две сотрудницы: ведущая музыкальных программ Олеська и диктор политических новостей Алина. Завидев начальника, они шарахнулись в сторону: начальник не любил «куриц», как он про себя звал женщин-курильщиц. Но сегодня гонять «куриц» у Вячеслава Станиславовича не было никакого желания, и он сделал вид, что никого не заметил, но краем уха услышал, как Олеська восторженно шептала: «Я вчера с ним на диване... так здорово было...». «С ним» – это с шеф-редактором. Настроение начальника приподнялось, он снисходительно улыбнулся про себя: «Вот, Олеська, вот балаболка…». А вот Ленка Королева, ее предшественница, отказалась наотрез, и где теперь эта Ленка? Даже из города уехала.

Из постоянной радиоточки у входа, настроенной на волну «Города С», звенели позывные колокольчики на мотив гимна области с напевом «Город С – славное радио!». «Славное» – это он придумал, сначала запустили было ролик со слоганом «главное», но антимонопольный комитет зарубил, а жаль – ролик был шикарный!

Кивнул вахтеру. Прошел молча мимо нескольких подчиненных, те вежливо поздоровались:

– Доброе утро, Вячеслав Станиславович!

В ответ он даже не стал кивать головой. Когда он только получил назначение на должность шеф-редактора, каждое утро начиналось с рукопожатий, через несколько лет рукопожатия сменились просто словесными пожеланиями, потом слова ушли, и на их смену пришел небрежный кивок, а сегодня уже можно было не кивать. Кто они такие, чтобы здороваться с ними. Подчиненные особенно и не удивлялись: начальство есть начальство.

Вячеслав Станиславович сделал несколько шагов по направлению к своему кабинету, и тут его кольнула шальная мысль. Впрочем, такая мысль у него шалила время от времени: надо сегодня провести небольшую кампанию по наказанию нарушителей трудовой дисциплины – попросту тех, кто опоздал. Чтобы жизнь медом не казалась.

– Запишите имена всех, кто опоздает более чем на пять минут, – предупредил он вахтера, молоденького вохровца, тот послушно кивнул и через полчаса принес послужной список. Вячеслав Станиславович окинул его взглядом: «так, Чертаев опоздал на полчаса, хрен с ним, он его зам, бухгалтер Евстифеева на целый час, «пусть живет», все-таки бывшая любовница, Французова – «культурная и светская хроника», ее бы неплохо «взять за жабры», но у нее свекор в губернаторской команде...» Ага, вот кого он прищучит: Оксана Мартынова – литературный редактор. Мать-одиночка, крыши нет. Опоздала на двадцать минут. «Лишу-ка я ее премиальных, а то язык слишком распускает – то ей не так, это не так, борцунья за справедливость». Лакейчик недолюбливал Мартынову, но терпел, потому что как литредактор она была редким специалистом. Ее муж погиб несколько лет назад в автомобильной катастрофе, а замуж она так и не вышла, отдав все силы на поднятие сына.

– Оксана, – вкрадчивым голосом начал Лакейчик, вызвав подчиненную на ковер. – Вы сегодня опоздали на двадцать минут, и это уже не в первый раз. Пишите объяснительную, и если там не будет убедительной причины для вашего оправдания, я вынужден буду лишить вас месячной премии.

Вячеслав Станиславович сладко улыбнулся: ну что, попалась пташка, посмотрим, как «запоешь» и будешь выкручиваться. К чести Оксаны, она не выгнула спину, а жестко и с такой же сладкой улыбочкой вернула подачу:

– Через полчаса я вам предоставлю убедительную объяснительную.

И предоставила. Лакейчик прочитал ее, и в первый момент даже растерялся – надо же вывернулась, стерва: «Я, Оксана Мартынова, литературный редактор, пришла на свое рабочее место в 8.45. В 8.50 у меня сильно заболел живот, и я отправилась в туалет, в который зашла в 8.52. С 8.52 до 9.18 я находилась в туалете в очень тяжелом положении. В 9.18 мне стало легче, и я вышла из туалета. В 9.20 вернулась на свое рабочее место. Число. Подпись».

– Ладно, иди, – глухо пробурчал он.

Как только за Мартыновой захлопнулась дверь, все маски слетели с редакторского лица. Он так и не научился удерживать их при форс-мажоре. Лакейчик со злостью смял объяснительную, швырнул в мусорницу, промахнулся, это его разозлило, и он несколько раз пнул мусорку ногой, опрокинув содержимое, благо пустая. Потом досталось ножкам письменного стола, на которых уже значились старые отметины начальственного гнева. Лакейчик истерил. И в этом он был искренен. Это не было маской, а скорое его естественным состоянием души.

Такие истерики стали проявляться у него еще в студенчестве. Однажды на одном из поэтических вечеров он читал стихи собственного сочинения (как раз про «голую спину любимой женщины») и кто-то из слушателей обвинил его в эпигонстве. Славик взбесился, стал скакать по столам, словно дикий горный козел, преследуемый охотниками, метать стулья, в результате все слушатели разбежались, а он утихомирился, только когда ударом ноги обрушил классную доску.

Маску нельзя носить все время, она держится на лице плохо, поэтому внутри коллектива он масок не носил – вот еще, силы тратить на них. Поэтому истерики вошли в норму на еженедельных планерках, когда он, не стесняясь женского уха, начинал материться. Повод находился всегда: нерадивый подчиненный, международное положение, в конце концов. Его раздражал смех, его раздражала веселость подчиненных, его сотрудники должны быть серьезны и сосредоточены на работе, несерьезность ведет к ляпам и ошибкам в работе. Но если быть до конца честным, дело было не в рабочей дисциплине.

Про себя Лакейчик так и не преодолел комплекс своей фамильной неполноценности, ему казалось, что вслед ему всегда несется презрительное: «Лакейчик!». Каждого подчиненного он подозревал в этой крамоле. С детства у него осталась привычка нервно оглядываться, когда слышал за спиной смех, даже если это был всего лишь обычный смех двух случайных прохожих. С возрастом мнительность не испарилась, напротив, росла с каждым годом, и став начальником, ему казалось, что любое шепоток за спиной – это насмешка над ним, над его фамилией.

Чтобы знать точно, смеются над ним или над чем-либо еще, Лакейчик завел у себя на радио своеобразную «спецслужбу». У него была сеть «стукачей», которые докладывали о «крамольниках». Обычно это были женщины бальзаковского возраста типа Шурки Евстифеевой. Но и этого ему казалось мало, и он обязал компьютерщика просматривать почтовики сотрудников: вдруг о нем кто «неправильно» высказался.

И если это случалось, то тогда менял тактику. Вместо разносов с матерными осадками он устраивал тихие головомойки – вызывал подчиненного и тихим умиротворенным голосом почти шептал: «Знаешь, пожалуй, я тебя уволю» и смотрел на реакцию человека. Мог сказать: «Знаешь, ты хороший работник, но твои услуги мне уже не нужны, извини». И ласково смотрел в глаза. На самом деле, никого он увольнять не собирался. Но осознание того, что он может сделать это в любую минуту, что у него есть Власть, ему нравилось. Он хоть маленький, но Царь и Бог своего медиацарства, Князь этого ФМ-радио. Ему постоянно, как наркотик, требовалось подтверждение этого осознания.

Но если сотрудник вдруг выворачивался, тогда Лакейчик давал волю гневу. Вячеслав Станиславович крушил мебель, а также вазы, горшки с цветами или пустые бутылки.

Любое учреждение – это своего рода тоталитарная секта, в которой начальник царь, Бог и гуру в одном лице. Разница лишь в том, что полностью стать гуру начальнику не позволяет иерархия – над ним есть свой вышестоящий гуру, который может в любой момент его снять. Впрочем, в своем учреждении Лакейчик свел эту возможность до минимума – радио было акционерным обществом, а контрольный пакет акций принадлежал... да-да... Вячеславу Станиславович Лакейчику. И он прессинговал.

Но сегодняшнее утро было явно испорчено: прессинг не удался. Приступ гнева прошел, и его надо было «зажевать». Если что-то не шло не так, Вячеслав Станиславович «зажевывал» неприятную ситуацию жевательной резинкой. Как бывший спортсмен он не курил, снять стресс ему помогали жвачки. Он сунулся в карман: черт возьми, забыл дома на столе. На улицу выходить не хотелось. «Займусь-ка я небольшой дедовщиной», – по кнопочной связи, вызвал к себе Сергея Тарасова, стажера-студента. Тот зашел. В костюмчике-тройке, как на свадьбу. Гладко выбрит, надушен («А я забыл…», – поймал себя на мысли Лакейчик и разозлился, но в таких случаях он злился не на свою рассеянность, а не тех, кто, даже невольно, напоминал ему об этой рассеянности). Тарасов был из приличной богатой семьи, одевался стильно, ему бы в коммерсанты пойти, но он бредил журналистикой.

«Мажор», – определил его шеф-редактор, такого и погонять не грех. Сам Лакейчик был из небогатой семьи. Он помнил свою квартирку с ободранными обоями, когда сам ходил в дырявых носках, и отцовских старых потертых трико. Где теперь эта квартирка, и где теперь это трико?

«Я ведь тоже был стажером, только вел себя скромно, не так вызывающе. Впрочем, в те времена мажоров практически не было. Вернее были, дети обкомовских работников, но их было очень мало. Они, как правило, уезжали сразу в столицы и не мозолили глаза провинциальной плебейской молодежи. Сейчас же очень много развелось «успешных», – хмыкнул Вячеслав Станиславович, вспомнив свое стажерство.

Сам он практически ни разу до своего назначения директором FМ-радио не вел ни одной передачи и не написал ни одной мало-мальски приличной статьи. Так получилось. Будучи студентом, он проходил практику в местной областной газете («Вести города С»), ему поручили написать материал про университетские нравы. Славик (тогда еще Славик) откуда-то раздобыл репортерский магнитофон (в те времена диктофоны были большой редкостью), ходил по общагам и говорил всем: вот, делаю материал для областной газеты. Ходил, наверное, с месяц. Но когда наступил срок сдачи материала, никакой статьи не предъявил. В результате практику ему не закрыли и через полгода отчислили из университета за неуспеваемость. Кстати, об университете. Он его закончил только с третьей попытки, уже будучи шеф-редактором, и то с помощью первой жены (она писала за него все контрольные, курсовые и дипломы). Сначала поступил на географический факультет, через семестр перевелся на журналистику, откуда потом был отчислен два раза. Но первое отчисление ему удалось «отмолить», придя на поклон к декану. В это время как раз его жена родила сына Горислава. Не воспользоваться этим было грех. Славик стал размазывать слезы по щекам, мол, мне не до учебы, искал работу, чтобы прокормить семью, мол, везде меня шпыняют, не принимают на работу, платят гроши. Мол, что он даже пытался от такого горя покончить жизнь самоубийством, наглотавшись таблеток. Друзья морщили лоб, чтобы вспомнить, когда это было, но так и не могли припомнить. Пусть морщат, для достижения цели все средства хороши. Жена усмехалась – врун! Тем не менее, вранье прошло на ура, декан поверил «честным» слезам Славика и его сказке о бедном муже. Однако второй раз номер не прошел, потому как редактор областной газеты проявил принципиальность, и не зачел ему практику: «Он бы хоть одну заметку написал, так вообще абсолютно ничего!». Принципиальный, гад, оказался. Университет Лакейчик закончил заочно, уже будучи большим начальником, подружившись с завкафедрой журналистики (кстати, тоже с «говорящей» фамилией Дурашко), который и сделал Славику «высшее образование». Да и то, если бы не жена, он бы и в этот раз не сподобился выучиться.

Поэтому за все свои «страдания» Вячеславу Станиславовичу надо было немного погонять этого фата:

– Сереж (шеф-редактор обращался к молодняку по-свойски, на «ты», он любил «демократичность» в обращении), не в службу, а в дружбу, сгоняй в комок за «Орбитом».

– Что? Я не мальчик на побегушках, – вдруг заупрямился практикант.

Лакейчик такого ответа явно не ожидал. Он и раньше гонял стажеров, с ними никогда проблем не было, а этот вдруг заупрямился. И тут Лакейчик сделал ошибку: вместо того, чтобы надавить, он решил задобрить практиканта. Начальник понял свою ошибку сразу же, в процессе произнесения фразы и по мимике своего лица. Натянутость своей неестественной улыбки он чувствовал мышцами, чувствовал неприятную жесткость в уголках губ:

– Сереж, считай это своим первым редакционным заданием. Боевым крещением...

– Я пришел сюда работать, а не по комкам бегать.

– Сереж, ну зачем тебе проблемы с практикой? – голос шеф-редактора стал жестче. Но и молодой не уступал:

– Я вам не шестерка, не лакей и не холоп!

Слово «лакей» у стажера вырвалось непроизвольно, в мыслях он совершенно не держал фамилию шефа. Но Лакейчик решил, что это толстый намек на его неблагозвучную фамилию и пришел в дикую ярость:

– Слушай ты, молокосос, вон отсюда! Чтобы я тебя больше в «Городе С» не видел!

Стажер не остался внакладе и громко хлопнул дверью. Вячеслав Станиславович наказал вахтеру из вневедомственной охраны не пускать на порог этого хама: «Занеси его в «черный список» тех, кого нельзя пускать ни при каких обстоятельствах!»

Проводить планерку в таком настроении не хотелось, и он объявил по громкой связи:

– Сегодня утренней планерки не будет, она переносится на вечер, на 15 или 16.00.

Решил пройтись по студиям, все ли на месте и как идет работа. Работа везде кипела, кроме студии прямого эфира. Но сейчас утро, не прайм-тайм, здесь работа будет кипеть вечером, когда будет очередной гость-гвоздь, или как любит выражаться шеф-редактор: «Монстры марлезонского балета». Торкнулся в дверь ди-джея Лехи Степлера (вообще-то его фамилия была простенькая – Петров, но в редакции его звали по радийному псевдониму ди-джей Степлер), закрыто. Странно, он должен быть на месте:

– Леша, ты там?

В ответ глухое урчанье. Вячеслав Станиславович все понял. У Леши каждый вечер собирались все радийные пивоманы, плюс музыкальная богема, которая, сами понимаете, без алкогольного допинга никуда. А Вячеслав Станиславович не любил алкоголь, еще со времен загулов своего отца, причем «не любил» – мягко сказано, и время от времени проводил антиалкогольные кампании «Пьянству бой!». Сотрудники это знали, поэтому пили втихушку, за каждым их шагом не уследишь. Лакейчик их караулил, как ершовские братья Жар-Птицу. И только дверь студии раскрылась, Лакейчик ворвался в нее. Леха немного перебрал и не успел скрыть «следы преступления». В углу валялся целый штабель пустых пивных баклаг, в основном в стекле (Степлер не любил пластмассовой и жестяной тары). Вячеслав Станиславович отстранил Леху рывком, тот чуть не свалился. По тому, что маска доброжелательности слетела с лица начальника в один миг, Степлер понял, что грозы не миновать:

– Станислав Вячеславович, мы в свободное от работы.

– Мы – радио, у нас свободного работы времени нет! У себя дома пей, а здесь, будь добр, соблюдай трудовую дисциплину.

– Вчера были внеурочные, двенадцать часов без продыху...

– Мне на это глубоко наплевать, Леша...

Уволить бы его, но парень знает свое дело. Народ его любит. Да и уволит его, а он перебежит в «Вечернее радио». Поэтому шеф-редактор поступит по-другому. Ударом ноги Лакейчик опрокинул и разбросал бутылки по всей студии:

– Ты почему пьешь на рабочем месте? – стеклянная бутылка с дребезгом разбилась о стену.

Степлер вжался в стену рядом, боясь, что-либо сказать. Начальник страшен в своей истерике. Сейчас скажешь что-нибудь, так он бутылкой в самого Степлера запулит – с него станется.

– Ты должен соблюдать трудовую дисциплину, – вторая бутылка с грохотом разбилась у ног начальника, а потом уже пошел грохот разбитой посуды без слов. Лакейчик не успокоился, пока не разбил все стеклянные бутылки до единой, а их там было около двух десятков – похоже, ди-джей вчера долго гудел с кем-то из музыкантов.

После вспышки гнева, Вячеслав Станиславович умиротворенным голосом произнес:

– Приберись здесь, а за пьянку на рабочем месте не получишь премии...

– Но вы же обещали, если я... отработаю внеурочные... – пытался было вякнуть Степлер. Это была обычная практика в «Городе С» – внеурочная работа, но зарплата шла, как обычно. Не хочешь работать – гуляй, возьмем другого. Безработных пруд пруди, желающие занять твое место всегда найдутся. Поэтому народ в «Городе С» хоть глухо ворчал, но про себя.

– Без пьянки, Степлер, без пьянки, ты нарушил свое, я нарушаю свое...

Утро. 10.30.

Но видимо, день намечался такой, что Вячеславу Станиславовичу надо было выпить горькую чашу скандалов до дна. Появился Рустам Мансуров. Шеф-редактор поежился от предстоящей неприятной встречи. Лакейчик надеялся сыграть «под дурачка», но с Мансуровым эта фишка не сработает. Мансуров – крутой мужик. Недаром все редакционные женщины сходят от него с ума – а чего сходить, мужлан мужланом. И дернул же Вячеслава Станиславовича черт тогда ляпнуть эту глупость. Впрочем, Мансуров – мужик хоть по-восточному горячий (отцовская татарская кровь), но по-русски (материнская кровь) отходчив, и на это надо было давить. Ведь Мансуров и по морде может дать. И было за что. Вячеслав Станиславович это понимал.

Это случилось неделю назад, когда Мансурова по просьбе местного министерства СМИ отправили в срочную командировку в Дагестан – туда был направлен местный спецназ, и нужно было сделать радиорепортаж. Все бы ничего, но на первом же блок-посту смуглого бородатого татарина Мансурова приняли за чеченца, и не просто за чеченца, а за боевика. Ситуация получалась трагикомическая. Мансуров клялся и божился, что он из «Города С», показывал документы. В конце концов, местный начальник решил проблему просто – позвонил по указанному Мансуровым телефону. Лакейчик взял трубку: «Лакейчик слушает!» Спецназовец чуть не подавился смехом, но спросил: «У вас работает корреспондентом Мансуров?». Вот тогда Лакейчик и сглупил. Почему он тогда так ответил? Кто знает. Короче говоря, Лакейчик заявил: «Такого корреспондента у нас в штате нет». И положил трубку. Конечно, можно сослаться на плохую связь, что он не понял фамилию корреспондента, что спецназовец говорил невнятно, шепелявил, картавил и проглатывал буквы. Так ведь он, гад, говорил вполне внятно, и наверняка Мансуров все прекрасно слышал, потому что присутствовал при разговоре. Мансуров побледнел: кто знает, что у спецназа на уме. Режим КТО никто не отменял. Но к его счастью, спецназовец все понял, он неожиданно невесело рассмеялся: «Вот они, тыловые крысы, видишь, как легко твой начальник тебя сдал». Спецназовец набрал другой телефон – министра печати области, тот подтвердил личность Мансурова и попросил «наших птичек не обижать».

На самом деле, Вячеслав Станиславович понимал: почему он тогда ляпнул «нет». Это произошло спонтанно, неожиданно для него самого. Впрочем, кого он обманывает. Игра «под дурачка» это для других. Ведь Мансуров – не просто его подчиненный, это его старинный друг. Ходили в одни ясли, в одну школу, в один университет. Сколько пудов соли вместе съели. А тут эта соль и пошла горлом: насолил старинному другу, подставив его под расстрел. Почему Лакейчик ответил «нет» – может, потому, что Мансуров пользовался успехом у дам, и молоденькие корреспондентки обращали внимание, прежде всего, на него, а не на Лакейчика. Или в том, что в свое время Мансуров спас Лакейчику жизнь, вырвав нож у одного хулигана, который явился на радио выяснять отношения с «самым главным начальством», потому что его фамилия попала в криминальную хронику. Тогда Вячеслав Станиславович пугливо спрятался под стол, а Мансуров смело вступил в драку. Такого не прощают: Мансуров видел его слабину, следовательно, этого Лакейчик простить Мансурову не мог.

– Слава! – Лакейчик хотел незаметно выскользнуть из редакции, но Мансуров его заметил.

Но когда Мансуров зашел в кабинет, Лакейчик понял, что его приятель перегорел. Неделя командировки, два дня на возвращение. За полторы недели Мансуров остыл. Этим надо было пользоваться. Маска виноватой улыбки была водворена на лицо в один момент, но вот с тембром голоса Вячеслав Станиславович не угадал. Голос его иногда подводил, хотя они старательно его «ставил».

– Рустик, этот солдафон был пьян и что-то жевал, и он вместо «Мансуров» сказал «Гасанов», – оправдание звучало крайне неубедительно. Лакейчик понял, что взял слишком много фальцета в голос, получилось слишком фальшиво, маска приятности на минуту слетела с его лица, но шеф-редактор силой водворил ее на место: «М-да, во МХАТ меня точно не возьмут, но здесь такая игра ни к чему».

Мансуров посмотрел на него сверху вниз, молча положил на стол лист бумаги, и так же молча вышел. «Увольняется, ну и черт с ним», – облегченно вздохнул Лакейчик. Конечно, Мансуров – хороший работник, но, может, и к лучшему, что он уходит. По крайней мере, одним конкурентом по линии мужской привлекательности станет меньше.

День. 11.00.

И тут дверь его кабинета распахнулась. Вячеслав Станиславович инстинктивно сжался – не дай Бог, Мансуров вернулся, передумав и решив набить ему морду. Но нет. На пороге стояла зареванная Тамара Краева, редактор детских программ. Она пришла ему поплакаться, что делала практически с самого первого дня работы. Тамара и Вячеслав симпатизировали друг другу. Хотя любовницей его Тамара не была, но ему, как это ни странно, от нее этого и не надо было. Ему нравилось успокаивать ее и покровительствовать ей. Она преданно смотрела в его «честные голубые» глаза. Этого было достаточно. Лакейчику нравилось, когда его обожают. Он любил воображать из себя очень умудренного жизнью, опытного человека, к которому приходят «и стар, и млад» за советом и поддержкой, как ходоки к Ленину. Он хотел чувствовать себя гуру, господом богом. Впрочем, в «ходоках» у него были больше проблемные женщины, у которых не складывалась личная жизнь.

По молодости он уводил проблемную девушку в аллеи. Когда обзавелся кабинетом, приглашал на чай или кофе, иногда тискал, если девушка не очень сопротивлялась. Ему нравилось даже не столько давать советы («А, у них одна проблема – недое...» – махал он рукой, употребляя при этом слово, за которое в общественных местах могли оштрафовать), сколько сам процесс. В какой-то степени он даже презирал этих дурех, которые не могут разобраться в достаточно простой, на его взгляд, житейской ситуации. Эти кабинетные посиделки ему как бы компенсировали детские унижения за некрасивую фамилию.

Томка вся в слезах. Опять, небось, с мужем поцапалась. Угадать было несложно:

– Что случилось, Том? – маска мудрого и благожелательного начальника крепко надета. Впрочем, Томка его масок не видит, начальник для нее всегда прав, как футбольный судья (а если судья не прав, см. пункт первый – начальник всегда прав). Вячеслав тут же заботливо усадил ее на диван, закрыл дверь изнутри, чтобы не было посторонних глаз. Лакейчик вообще любил запираться – это придавало ситуации двусмысленности и тумана, который начальнику был нужен для хвастовства перед мужской частью коллектива: мол, у нас ничего не было, а может, и было… Поставил греться кофе.

– У него есть другая! – заплакала Тома.

– С чего ты взяла?

– Я ее видела!

– Подожди, подожди, давай с самого начала...

Вячеслав отключил все телефоны и поил Тамару кофе. Потом поставил свою любимую музыку – «Чижа», «Машину времени», «Наутилус», Никольского. Они просидели в кабинете почти полтора часа. Никакого интима: просто пили кофе и разговаривали. Такие посиделки бывали у них довольно часто, Тамара приходила со своей чайной чашкой, и начинался разговор. И даже жена Лакейчика не ревновала его к Тамаре и к этим посиделкам, видимо, чувствовала, что муж находит в них что-то другое, чем обычное «укалякивание проблемной девушки».

Но когда начальник открыл дверь, то к своему немалому удивлению обнаружил возле нее... мужа Тамары. Оказывается, тот в это время пришел к ней на работу мириться. Тут же нашлись «доброжелатели» (наверняка Французова, сплетница еще та), которые оповестили его, с кем и где в данный момент находится его жена. Обескураженный муж пробовал стучаться, ответом была мертвая тишина. Мужу ничего не оставалось делать, как терпеливо дожидаться, пока его жена выйдет из кабинета, а произошло это спустя почти два часа. Естественно, он нафантазировал себе много чего. Вячеслав Станиславович опешил: вот еще не было печали, от Мансурова едва не схлопотал по физии, так от мужа Тамары сейчас получит. Начальник вжался в стенку. Но муж Тамары, на счастье, повел себя не по-мужски: вместо того, чтобы набить морду сопернику, он кинулся к жене и ударил – словом:

– Ты! В кабинете Лакейчика! Кабинетная...!

Сказал очень жесткое слово, крайне неприятное для любой женщины. Развернулся и ушел. Рафинированный интеллигент. Лакейчик почему-то все понял: они теперь никогда не помирятся, это полный разрыв отношений. Наверняка теперь даже здороваться не будут. А ведь у них сын. Вот глупеха! Хорошо, что ее муж на корпоративных вечеринках не был, а то бы они давно расстались. Иногда Тамара на таких вечеринках, если не было рядом жены Вячеслава, скромно усаживалась на колени начальника. Может, еще и срастется. Хотя, Лакейчик был готов побиться об заклад, что дело у нее с мужем кончится разводом: мужей на белом свете много, а такую хорошую работу найти в наше время ой как сложно. Но это не его, Лакейчика, дело – пусть сами решают. Тамару отпаивает в бухгалтерии успокоительным ее подруга Шурка Евстифеева. Может, обойдется…

День. 12.30.

Еще один звонок. Звонили из «ГУЛага», – как в просторечии звали тюремные лагеря на севере области:

– Вы что творите, журналюги хреновы? – начальник лагерей не учился в институте благородных девиц и с журналистами вел себя по-простецки, не утруждаясь в правилах этикета.

– Что случилось, Иван Владимирович? – сделал «большие» глаза Лакейчик, хотя на самом деле он прекрасно знал, отчего злился главный уфсинщик.

История была полуанекдотической. Около недели назад из тех мест на радио поступил звонок: в районе «ГУЛага» видели... летающую тарелку. Бред сивой кобылы. Но, посмеявшись, Вячеслав Станиславович вызвал своего лучшего репортера – Сергея Каверина и выписал ему срочную командировку. И не лень было из-за такой чепухи выписывать командировочные, гонять служебную машину туда-обратно в выходные дни за двести километров от города. Естественно, по приезде на место журналист понял, что никто ничего не видел. Репортаж срывался. Каверин позвонил Лакейчику, тот отреагировал резко: «Делай что хочешь, но чтобы репортаж был, мы уже дали анонс «В ГУЛаге прошла встреча с внеземным разумом. Пришельцы интересуются системой УФСИН». Если приедешь «пустым», лишу премии». Каверин лишаться премии не хотел и, ничтоже сумняшеся, расписал все на свой манер: НЛО опустилось над вышкой охранника, из «тарелки» высунулся инопланетянин, перекинулся парой слов с охранником и убрался восвояси. Чтобы репортаж выглядел достоверным, огласил фамилию охранника. Хотя на самом деле конвоир ему так ничего и не рассказал, а честно послал на известные буквы русского алфавита. Каверин вышел в эфир «с места событий», сообщил, что по причине «транса» конвоир не может дать интервью, то есть нес откровенную околесицу. Командировка была отработана, премия спасена, журналист доволен, слушатели тоже остались не в накладе, получив еще одну сенсацию, радио повысило свой рейтинг.

Но не было довольно начальство лагерей, выставленное на смех по глупейшему поводу. Через несколько дней после выхода радиорепортажа бедняга-конвоир был уволен по статье, и не просто уволен, его стали тягать на психиатрическую экспертизу. Он божился, что никому ничего не рассказывал.

– Мы подадим на вас в суд! – кричал начальник лагерей.

– Ваше право, подавайте, – спокойно отреагировал Лакейчик и положил трубку, это была уже не первая тяжба «Города С» с уфсинщиками, правда, все три суда журналисты проиграли, но суммы были не Бог весть какими, и легко укладывались в сумму нескольких рекламных роликов.

День. 13.00. Обеденный перерыв

Незадолго до перерыва пришла Шурка Евстифеева с кипой бухгалтерских документов. В «Городе С», как в любой уважающей себя фирме, существовала двойная бухгалтерия и соответственно, серые схемы ухода от налогов – касалось это в основном доходов от рекламы. И в редакции радиостанции вошло в норму и даже в обычай – каждый будний день около 13.00 бухгалтер шла в кабинет шефа и там они решали, как умнее обмануть налоговую службу.

Иногда совмещали приятное с полезным. Лакейчику нравилась податливая и мягкая Шурка. Ну и что, что ноги кривоваты, в женщине не это главное. Шурка – хитренькая, она любит «сильных» мужчин, то есть тех, что при деньгах и власти. С них и поиметь можно что-нибудь. Вполне нормальные женские запросы. Причем в отличие от Натальи, его второй жены, Шуркины амбиции были попроще и касались исключительно денег. Повлекло его к ней после того, как она ему надерзила на планерке (это с его-то злопамятностью): «Не будите во мне хомячка, он очень страшен в гневе!» – не то в шутку, не то всерьез заявила она. Впрочем, эта дерзость, скорее всего, была обычной женской уловкой. Вон, Мартынова, если хочет надерзить, то дерзит совершенно иначе, без жеманства и полузагадочных улыбок. А Шурке хочется выглядеть приятной. И не только это, Шурка, если ей очень надо, своего добьется: мытьем, кАтаньем, катАнием, но добьется. ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ. Он тоже за ценой стоять не будет. Они в чем-то похожи друг на друга. Шурка – это его женская реинкарнация, или ипостась. Поэтому они и сошлись.

Это нравилось Вячеславу. Он и поставил Шурку на редакционные деньги, когда старый бухгалтер ушел на пенсию.

– Проходи, Шур, – и они привычно закрылись.

– Вячеслав Станиславович, есть возможность чуть подзаработать. Партия экологов предлагает свою рекламу: крутить целый месяц их ролик. Что-то вроде «Бей лесоруба, спасай природу!» Они предлагают оплатить все по московским расценкам, я же оформила все по нашим.

– Целый месяц! Слушай, а навар-то хороший будет?

– Я подсчитала: в районе ста двадцати тысяч за неделю.

– Умничка! – маску доброжелательности Вячеслав Станиславович надевал и тогда, когда бухгалтерша радовала его своими схемами. – Кстати, когда на новоселье позовешь?

– Чуть-чуть осталось, Вячеслав Станиславович, потерпите чуток, – подмигнула веселая Шурка.

В районе Зеленой Пущи (пригород города С) она строила себе небольшой домик на два этажа, и уже готовилась вселяться.

Одно время между ними была даже страсть, впрочем, страсть была у него, а Шурка играла в страсть. Она очень рациональная женщина, и вряд ли в жизни кого-нибудь любит, кроме разве что своих детей – их у нее двое: девочка и... девочка. Почти по «Служебному роману». Роман с Шуркой в свое время едва не стоил Вячеславу Станиславовичу жизни. Именно за Шурку Лакейчик пролил свою начальственную кровь. Шура Евстифеева на заре своего появления в «Городе С» работала рекламным менеджером, и сразу же получила забавное прозвище Карбюратор. Прозвали ее так из-за того, что Вячеслав Станиславович, когда уходил к любовнице, звонил жене (тогда еще Антонине) с очаровательной мужской отмазкой: «Я в гараже, карбюратор чиню». Мужская часть коллектива хмыкала: нашел, кого кабинетить – кривоногая, с физиономией а ля Ксюша Собчак. Кто же знал, что ее бывший ухажер – отморозок из местной молодежной банды – прознает про такие «беседы». Лакейчика встретили рано утром, когда он, купив свежих газет, бежал трусцой обычным маршрутом на работу. «Поговорим?» – их было двое, один держал руку за пазухой и, понятное дело, там у него находился не стаканчик с пломбиром. Второй – руки в карманах куртки – хитро улыбнулся и сделал шаг вперед. У Вячеслава Станиславовича нехорошо заурчало в желудке, он быстро развернулся и дал деру. Со своей легкоатлетической подготовкой он без труда бы убежал, но, как на грех, на улице ноябрила промозглая погода, он поскользнулся. А когда встал, то получил удар, нет, не в спину, а пониже. Второй отморозок просто сделал контрольный пинок ногой в зад. Однако нож задел какой-то кровеносный сосуд и шеф-редактор стал истекать кровью.

Уже днем радио-FM «Город С» скандалило: «Разбойное нападение на шеф-редактора нашего радио! Политическое покушение на убийство! Кто стоит за этим кровавым преступлением: мафия или власть?» Приехал сам Алексей Семенов из Московского правозащитного Фонда. Радио «Свобода» орало: «Проклятый кровавый Кремлевский режим при попустительстве марионеточных губернаторов сводит счеты с честными журналистами! Дима Холодов, Влад Листьев, Аня Политковская, Славик Лакейчик… Кто следующий на очереди у кровавой гебни?» Сам Славик скромно говорил: «Конечно, мне повезло больше, чем Аньке Политковской (он так и сказал «Аньке», потому как в свое время пару раз видел ее на какой-то журналистской тусовке в Москве и поэтому держал запанибрата), я выжил, значит Господь дал мне знак, отметил меня...» А разве не так? Где теперь все эти Холодовы и Политковские, а Вячеслав Станиславович – вот он, при должности, преуспевании и главное – жизни, и весьма неплохой.

К слову, в Бога до своего «сердечного» ранения Лакейчик не верил, он любил повторять как истину в последней инстанции: «Как можно верить в то, чего не знаешь». Однако после ранения резко поменял свою точку зрения и решил, что если он остался жить, то это свидетельство его богоизбранности.

Долгое время он рвал ворот рубахи и показывал «божьи отметины» от «боевой раны», мол, нож прошел в нескольких миллиметрах от сердца. Его не смущала анатомическая несуразица, что сердце и мягкое место находятся немного в разных сторонах человеческого организма. По этому поводу некоторые весело скалозубили: «Теперь мы знаем, где находится сердце у настоящего журналиста», потому как почти год «ранетый в самое сердце» Вячеслав Станиславович вел планерки стоя – «сердце» побаливало. А когда ему вырезали два фурункула аккурат на грудной клетке – кто же знает, что эти рубцы от обычных жировиков? – многие велись на это вранье и верили.

Закончилось все тем, что Шуркиному ухажеру пришлось платить отступные за то, чтобы Лакейчик не дал делу большого хода. Говорили, что шеф-редактору радио-FM «Город С» предлагали «Бумера», но он по-лотерейному предпочел денежный эквивалент. Что, впрочем, не помешало «чинить карбюратор» с Шуркой и дальше. Вскоре Шуркин ухажер куда-то испарился, а Шурка – вот она – при должности, деньгах и любовнике. А год назад еще и удачно вышла замуж за какого-то бизнесмена. Так что жизнь у нее вполне удалась.

Вообще Вячеслав Станиславович был любвеобильным малым, благо положение шеф-редактора (диктатор маленького офиса) вполне этому способствовало. Если в начале своего начальствования он еще осторожничал и при отказе не слишком возмущался, то со временем вошел во вкус. Но если получал отказ, смертельно обижался и даже мстил в меру своих медиавозможностей, очень «оригинально». Еще в студенчестве он пытался ухаживать за Людмилой Звонковой, своей сокурсницей, которую мечтал «закабинететь», и не как «плакальщицу». Однако та не питала к нему взаимности и как хорошая жена в той пословице – сама себя берегла, ибо была дамой замужней. Когда она ушла в декретный отпуск, то договорилась с начальством, что через полгода после рождения ребенка выйдет на работу. Прошло полгода, и Людмиле заявили: ее место безвозвратно занято, и она может быть свободной. Ко всему прочему в одной из криминальных хроник было объявлено, что Людмила Звонкова, бывшая служащая нашего радио, жестоко убита в местных лесопосадках. Людмила не стала разбираться: «Значит, долго жить буду», и уехала с мужем в Питер.

Но Евстифеева не Звонкова – долго не ломалась.

День. 14.00

После обеда подошла Наталья. Фу, отлегло от сердца: они с Шуркой уже «починили карбюратор». Два раза. Жена каждый божий день приходит. «Пасет. Боится, что найду любовницу. Сама-то как меня подцепила...» – хмыкнул про себя шеф-редактор.

Как он женился на Наталье – отдельная история, хоть мелодраматический сценарий пиши.

Когда Наталья развелась с первым мужем, то недолго заморачивалась над проблемой, как растить сына, выход лежал на поверхности, тем более что внешностью Бог ее не обидел. Вокруг было много молодых амбициозных коммерсантов и чиновников, которые искали себе «вторую жену» – это помимо, как они смеялись, «секретутки». С недавних пор в «высших сферах» появилась мода на «вторую жену» при живой первой. «Второй жене» снимали квартиру, где она спокойно жила, «муж» время от времени приходил к ней, так и жил на два дома. Естественно, первая жена о второй ничего не знала. Приоритет в посещении официальных мероприятий оставался, само собой, за первыми женами, но если по какой-либо причине они выйти в свет не могли, помогала резервная жена. «Вторая жена» обычно знала свое место, довольная тем, что ее и так прилично обувают-одевают, сладко кормят, выполняют разные капризы и регулярно выгуливают в заграничное турне. Довольная была – до поры до времени – и Наталья. Быть постоянной любовницей такого нувориша для нее и стало целью, в идеале она хотела получить его в мужья. В детстве ей внушали – ты самая лучшая, ты рождена, чтобы покорять сердца Настоящих мужчин. Настоящих – значит, состоятельных и с состоявшейся карьерой.

У Натальи был свой бзик: она была просто помешана на сексе. И на теории, и на практике, и на сплетнях. Она знала все позиции Камасутры, она знала, кто, с кем, когда, где и сколько раз. Она держала свечку при всех адюльтерах города, страны и планеты. Единственная тема, которая могла соперничать с сексом – это гардероб. Но опять-таки и эту тему она умудрялась совмещать с сексом, она могла долго рассуждать, какое белье сексуально, а какое нет, кто из подруг носит какой лифчик и, пардон, надевает ли трусики в жаркую погоду. Нижнее белье – это ее конек.

Она знала, как и чем зацепить мужчину. «Хвалите мужика, мужик это любит, даже если он облажался, хвалите все равно. Если не за что хвалить, то ругайте других, мужик тоже это любит, от этого повышается его самомнение. Мужика надо хвалить, какую бы подлость он ни сделал. И как говорил дедушка Фрейд: секс, секс и еще раз секс».

Так она и подцепила удачливого коммерсанта Сашу Удакова, которого за глаза приятели, в числе которых был и Вячеслав, звали Шурик-Шнурик за его долговязость. Тем более что Шурик-Шнурик все время жаловался, что у него плохая жена: плохо кормит, плохо занимается сексом, плохо выглядит, мол, я готов с ней расстаться в любую минуту. И тут Наталья совершила ошибку: она поверила Удакову, чего делать было нельзя категорически. Но и Шурик-Шнурик вполне поплатился за свою «лапшу», которую вешал на уши любовнице.

Как-то в город с гастролями приехал Маленький театр, давали пьесу модного и очень популярного драматурга Гурьяна Данилова «Кобра на морозе» в постановке самого Виктора Тюктюка. Обещал прибыть сам губернатор, но так и не прибыл. Зато явился почти весь кабинет министров, также со своими половинами, плюс цвет интеллигенции области. Естественно, жена Удакова считала само собой разумеющимся пойти с мужем в театр. Но вот незадача: Наталья тоже загорелась желанием пойти на модную постановку. Какая шлея попала ей под хвост и чья моча бросилась в голову со страшной силой – никто не ведает. Скорее всего, она хотела «подсидеть» первую жену, но получилось это у нее на редкость топорно, к тому же и любовника подставила. Она хотела, чтобы все видели, кто ее любовник. Удаков мягко сказал, что в театр пойдет с «основным составом», что Наталья тоже может пойти, он даже ей билет достал, но в другой компании.

Что произошло дальше, Удакову вспоминать было неприятно. Наталья пришла в театр, одна. Завидела любовника под ручку с законной половиной, в антракте экспрессом подлетела к ним и заявила первой жене, что Шурик-Шнурик ее, Натальи Гончаровой, муж. Та сначала растерялась, потом забыв, где находится, назвала «резервную» жену нехорошим существительным из пяти букв, потом присовокупила несколько таких же прилагательных, букв в которых было считано-несчитано. Наталья таких грубых слов не выдержала и вцепилась сопернице в прическу, уничтожив в несколько секунд то, над чем трудилась лучшая парикмахерша города в течение трех часов. И все это на глазах областного бомонда.

На следующий же день Удаков выставил «вторую» жену из квартиры (мама с папой пусть кормят), правда, смилостивился и нашел ей место работы (все-таки сын-подросток, кормить надо) на радио-FM «Город С», благо шеф-редактором там работал его давний приятель Слава Лакейчик.

Но долго в одиночестве Наталья не осталась. Зная рецепт завоевания мужчины, уже через неделю она уложила Лакейчика на кабинетный диванчик. Остальное было делом сексуальной техники. Однако повторять ошибку, случившуюся с Удаковым, она не хотела. Тот ее долго кормил обещаниями о браке, поэтому чин «резервной» жены ее уже не устраивал. Она взяла быка за рога. Первым делом, она сдружилась с бухгалтером «Города С» Шуркой Евстифеевой, благо бывшая любовница Лакейчика. Через нее узнала о доходах шеф-редактора, и не только официальных, но и неофициальных, которые проходили через серые схемы, в основном от рекламы. Общая цифра ей очень даже понравилась.

Однако было одно очень неудобное препятствие: это жена Славчика (так она звала Лакейчика), и даже, собственно, не это, а то, что Славик боялся ее, ведь своей карьерой и образованием он был обязан именно ей. Лакейчик чувствовал эту зависимость и втайне тяготился ею: умная жена его подавляла, и он считал себя в ее присутствии «недоделанным». Это было невыносимо. Гуру и Бог в присутствии жены превращался в хлопчика-холопчика с маленькой буквы.

Наталья поняла это сходу, она косила под дурочку и везде втыкала свое: «Ну, причем здесь Тонька? Ты сам себя сделал! Ты мой умница!»

Первую жену Вячеслава Вячеславовича звали Антонина, потому как она с пеленок была человеком серьезным, и уменьшительным именем ее называли только особо близкие люди. Друзья ценили ее даже не за интеллект, а за честный и открытый характер. Если она видела какую-то нечестность или подлость, то могла прямо врезать, что думает по этому поводу. Но при этом умудрялась практически ни с кем не портить отношений. Как это у нее получалось? Наверное, потому, что ко всему прочему она была очень доброй и могла помочь в трудную минуту даже тому, кому еще вчера «правдила-матила» в нос и щеки. И цену себе знала: было в ней какое-то внутреннее очарование, которое привлекало мужчин. Хотя многих отпугивал ее железный, мужской характер.

Со Славой Лакейчиком она познакомилась в университете. Всегда вежливый, обходительный, на первое свидание пришел с цветами. Конечно, его нельзя было назвать идеалом, но вот эта интеллигентность, умение выслушать, «честные и чистые глаза» ее и подкупили. Он жаловался, что ему трудно дается учеба, она жалела: помогала, делала курсовые, контрольные. Он писал нежные и светлые, словно его глаза, философские стихи о жизни, смерти, любви и одиночестве:

Вы слишком сложно видите страну,

Я вижу просто, очень просто:

За травами – увядшую листву,

За смертью – жизнь, а за мгновеньем – вечность.

Они поженились. Родился Горислав. И до поры до времени жили нормально. Иногда Тоня застигала мужа в «кабинетных посиделках» с проблемной девушкой, хотя муж и клялся, что только помогает человеку справиться с его проблемой. Антонина прощала мужу эти шалости. Однажды муж уехал в командировку в Москву. Сказал: на неделю. За день, как ждать мужа, раздался звонок:

– Антонина Ивановна Трубачева (Тоня благоразумно оставила при себе свою благозвучную фамилию), вас беспокоят из Советского райсуда, заберите пожалуйста выписку о расторжении брака.

– Что? Я вообще-то не разводилась, вы что-то путаете, – Тоня не сразу сообразила, что это не шутка. Официальный трескучий голос повторил:

– Антонина Ивановна Трубачева, такого года рождения, муж Лакейчик Вячеслав Станиславович, верно?

– Верно, – пролепетала ошалевшая Антонина, – только я...

– А вы подходите, может, это и правда какая-то путаница.

Она пошла в райсуд. Ей показали «какую-то Славкину грамоту» – так она окрестила про себя эту бумаженцию, где черным по белому было сказано, что она разведена. И даже подпись ее стояла – какая-то закорючка. Подпись мужа она узнала – его, размашистая: слово «Лакей» и закорюка вниз. Дата – трехдневной давности.

– Это не моя подпись!

– Как не ваша? – глазки делопроизводителя райсуда как-то неестественно забегали. – Вы же были у нас три дня назад.

– Я? – и вдруг Антонина все поняла. Председатель Советского райсуда с ее мужем если не приятели, то очень хорошие знакомые. Она не стала скандалить, взяла эту бумажку и прямиком отправилась на работу к мужу. Само собой, Слава никуда не уезжал, а вел утреннюю планерку. Тоня, никого не стесняясь, зашла в кабинет. Крупными шагами (отродясь так не ходила, всегда семенила) подошла к бывшему теперь мужу и бросила бумагу о разводе на стол:

– Это что?

Тот нечленораздельно замычал, подался было куда-то назад, но кресло упиралось в стенку, и он в прямом смысле слова оказался припертым к стене. Размашистая пощечина сделала лицо Лакейчика пунцовым, под цвет раствора марганцовки.

Поэтому Наталья и пасла своего третьего суженого, опасаясь, как бы он и с ней не выкинул такой же фортель, как с первой женой.

Окончание следует