Ирина Бауэр

   Лето вошло в силу. От  солнечного жара листья  беззвучно оседали на асфальт, как воробьи под деревья.  Август пьяно раскачивал опустевшие улицы. Редкие прохожие вызывали любопытство, смешанное с недоумением.                 

   Ощущение покинутого в спешке города, точно что-то страшное, неизбежное должно было заполнить образовавшуюся пустоту. Перебежками от дома к дому, от магазинчика к магазинчику, большая часть которых закрыта, как мне казалось тогда навсегда, я шагнул в клыкастое лето.

   Ожидание в месяце августе становилось неким фантомом моего города. Ждем зачистку. Ждем штурм. Ждем зарплату. И вообще ждем. Бродячие собаки, отмеченные единым желтым чипом в ухе, знаком тайного братства, поглядывают настороженно, и оттого становилось как-то жутковато.   Вместе с раскатами гаубиц пришел дождь. Как вор, городской сумасшедший, пропахший смертью беженец.

  Стою на остановке, вслушиваясь в надвигающийся грохот орудий. Женщина вертит зонтик красный, как ожог.  Он мелькает перед моим лицом, заставляя уклоняться от каждого неловкого движения. Гулко вдалеке ударили зенитки. Дождь  косым разрезом прошелся по собачьей шерсти, протек сквозь щели деревянных брусков на затаившегося под лавкой пса. Задел прозрачную кофточку женщины, абрис лица в тени зонта. Автобус распахнул  перед нами дверь.

   Когда машина подъехала к площади, огибая билборд, раздался взрыв. Он рос и мужал, превращаясь в осмысленный многониточный, структурированный звук, полнота которого накрыла пассажиров.  Автобус бросало из стороны в сторону, слегка поднесло к верху и безжалостно прижало к земле. Огромный столб черного дыма вился впереди. Снарядом снесло асфальт на площади, дома как гуттаперчевые игрушки гнулись из стороны в сторону.  Полетела мишура разбитого стекла, накрыв торговую палатку ломким звоном. 

   Водитель стал уходить вправо от взрыва, затем свернул в переулок, взрывной волной машину выбросило на газон. Я слышал, как пронзительно поют осколки. Отточенными когтями царапают обшивку и боковые окна автобуса. Он убегал от смерти улицей, петляя  среди особняков, многоэтажек, магазинов.

    Я лег на пол в проходе, обхватив руками голову, и странное спокойствие овладело мной. Так просто смерть не приходит. Даже у нее есть некая системность посещений для выдвинутых на соискание кандидатов. Косой августовский дождь врезался в сознание. И пыль, много теплой пыли из-под днища лезло в рот, смешиваясь с вязкой слюной. Запах жженого пластика, горький привкус пожаров.   Из темноты сознания на ум приходят редкие, дырявые мысли. Перед глазами дочь на захолустном украинском хуторе среди обветшалых домов и покосившихся сараев. Беженка. Бег. Из родного города ушла, в чужом не прижилась! Что будет с моей собакой, если я погибну! Рыжая такса, добряк, ты человечней нас, людей, Пиксель!   Вспоминаю поименно друзей, которых обидел в тяжелую минуту их жизни, мысленно выпрашиваю прощение.   Затем все исчезло. Тихое тяжелое спокойствие перед чем-то торжественным, неизбежным, мучительно таинственным и не испробованным навалилось на меня.

   Я скосил взгляд. Красный зонтик, вот ты где! Женщина соскользнула  в проход между кресел. Осколком ранило сиденье, на котором беспомощно лежал мокрый зонт. Нет, она не последовала моему примеру, она лишь слегка присела. Присела красиво, так, что маленькая ножка и тугой туфель вздрагивали в такт танцующим осколкам. Я догадался: она побоялась испачкать белые бриджи, страх перед рвущимися снарядами не взял верх над ней. И в самом деле, почему я должен бояться смерти! Пусть боятся те, кто пришел меня убивать, кто унизил страхом желтый автобус августа.   Женщина замерла в беспомощном полуприседе. Опущена вниз голова с роскошной гривой рыжих, как степной чабрец волос. Прижата к груди рука с браслетиком на узком детском запястье.

   Она была великолепна, потому что она дончанка! Она и смерть, обе женского рода до последней крайности, держат друг друга за руки. Через четверть часа мы оказались на трассе. Обстрел остался позади.   Автобус, тяжело переваливаясь, остановился и распахнул двери. Женщина нырнула в дождь, красный зонт вспыхнул в последний раз, чтобы исчезнуть навсегда.   Кто она? Ангел, который вел меня по жизни, смерть, не сумевшая взять дань с выжившего пассажира?   Не знаю. Но по-прежнему тягучими августовскими вечерами мне не хватает этой женщины. Уверен, и она это чувствует, потому что нас роднит не снаряд гаубицы, не артобстрел, под который мы попали. Нет, нас роднит место и дата, 28 августа, Донецк. В этот день в моем городе мы с нею родились во второй раз.   Мы кровники.           Я верю, наша встреча еще повторится.   А как же иначе...