Микола ТЮТЮННИК

    Ну вот, наконец-то мне исполнилось восемнадцать!

   И я, с полным правом, предоставленным мне советским законодательством, могу устроиться на шахту, на подземную работу, и заколачивать большую деньгу (природная наивность, от которой я не смогу освободиться ни в двадцать, ни в сорок, ни даже в шестьдесят лет!).

     Однако шахта – это вам не строительная контора, а довольно опасное производство, поэтому сначала каждый вновь поступивший проходит обучение в учебном пункте, изучает правила поведения под землей. Мало ли случаев, когда  пренебрежение техникой безопасности приводило к очень печальным последствиям! Мы все здесь ребята местные, помним не одну похоронную процессию. Но об этом лучше не думать, а крепче запоминать наставления инструктора.

     Две недели учимся: сидим в кабинетах учебного пункта, записываем названия угольных пластов, которые разрабатываются на нашей шахте, а главное – названия подземных газов, обитающих в этих же пластах и породном массиве, потому что они преступно опасны! Например, самый коварный, газ-метан, при одной концентрации горит, а при другой взрывается. И с такой силой взрывается, что сворачивает в спираль железные рельсы!

     Записываем, обучаемся владеть газо измерительными приборами, например, – ШИ-3, который, говорят, придумали умнейшие японцы.

     В конце двухнедельных занятий  должен быть экзамен, но перед ним –  ознакомительная поездка в шахту.

     О, это, конечно, событие! Что ни говори, а все-таки волнительно: как оно там, в клети, которая, говорят, опускается со страшной скоростью? А как на штреках? Как в лаве, где работают забойщики, добывающие уголь? Говорят, высота ее не достигает и метра! Поэтому забойщики всю смену на коленях.

     – Значит, завтра на шахту к девяти! – объявляет нам женщина-инструктор, которая и будет сопровождать нас в этой поездке.

     И новички быстро покидают кабинет.

     Кто – куда, а я бегом на склад. Вчера еще получил себе новенькую спецовку и каску, а вот ни сапог, ни ботинок по размеру не нашлось.

     – Ну, нет у меня сорок шестого, – посмеивался пожилой кладовщик, из выведенных на поверхность шахтеров. – Таких размеров вообще не бывает. Что ж это у тебя за ноги такие – как под дурным старцем?!

     «Под дурным старцем…»  Я, слава Богу, и сам на две головы выше тебя, дурака!

     Не нашлось нужного размера и сегодня. Не привозили. Поэтому на поездку в шахту я принес свои старые домашние ботинки, с потускневшими металлическими пряжками.

     Переодевались в спецовку в шахтерской бане.

     – А что же это ты в домашней обувке? – весело спросила одна из банщиц, которая безо всякого стеснения ходила среди голых мужиков. – Сапог на складе не досталось?

     Пришлось объяснить и тут же дать повод для шуток.

     – Девча-ата-а! – пропела она во весь голос. – Встречайте новеньких! Тут с такими нога-ами-ми и с такими-и ………

     Услышав ее последние слова,  я чуть не провалился под землю!

     Группа наша была небольшая: трое молодых, недавно достигших совершеннолетия пареньков, и столько же мужиков, как нам тогда казалось, пожилого возраста. Эти трое, видно, пришли заработать подземный стаж, чтобы в пятьдесят лет выйти на пенсию.

     Я оформлялся вместе с Вовкой Кривенковым, которого в школе все знали как Кривеню, но после выхода фильма «Верьте мне, люди!», по роману Юрия  Германа «Один год», все дружно начали именовать Лапой. 

     Среди местной пацанвы мы с Лапой отличаемся тем, что много читаем. Правда, Лапа, в основном, интересуется такими вот книгами, как роман «Один год», про уголовный мир и сибирские лагеря, я же могу читать и перечитывать Мамина-Сибиряка, повести  и поэмы Пушкина…

     Лапа невысокого роста, худой, белобрысый, но страшно задиристый и бесшабашный!  Он уже не раз говорил, что для интереса хотел бы на месячи-

шку попасть в настоящий лагерь, но позже, получив трешку, так раскрутился на зоне, что вернулся в родной город только через десяток, а то и больше лет…

     Кроме нас двоих, в группе еще один молодой мутноватый парень, который постоянно  молчит и курит. 

     Среди троих мужиков – мой бывший сосед Васин, с сыновьями которого Витей и Леней я когда-то дружил. Он коренной москвич, дурным ветром занесенный в Донбасс. Держится вдвоем с таким же немолодым татарином.

     Двое из шестерых будут работать проходчиками, двое плитовыми, я – кре-

пильщиком. И только один из группы, тоже немолодой, усатый, оформляется забойщиком, и свысока поглядывает на остальных.

     – Все боятся забоя, – явно гордясь собой, кривит в презрительной улыбке губы, видно, не зная, что в проходке намного тяжелей!

     – Да ты поработай сначала, – в тон ему отвечает Васин, – продержись в забое хоть месяц, а потом уже будешь бахвалиться! Знаем тебя…

     Усатый, оказывается, лабух, играет в духовом оркестре и его частенько  видят на похоронах пьяненьким.

     И Васин оказался прав: вскоре этого «забойщика» за пьянку перевели на чистку канавок, а затем вообще вывели на поверхность.

     Появляется женщина-инструктор, тоже одетая хоть и не в новую, но чис-

тенькую спецовку и каску, из-под которой выглядывает плотно повязанный платок.

     Инструктору за тридцать, а может, и под сорок. Едет в шахту, но губы все равно подкрашены. Женщина всегда и везде – женщина!

     – Все собрались?

     – Все!

     Получаем лампы, металлические номерки – один на спуск, другой – на подъем из шахты. Это – обязательно! Чтобы руководство знало – сколько человек опустилось и сколько поднялось на поверхность. Все-таки, повторяю, опасное производство, и каждый человек должен быть на счету.

     – Пошли!

     От конторы шахты «Крупской» до людского ствола «эль-шесть», названному так по залегающему там пласту, добираться по оживленной улице, мимо универмага, где даже в утреннее время можно встретить знакомых девчонок. Конечно, нам стесняться нечего: «шахтерки» новые, каски новые, не то, что у давно работающих парней. И все равно как-то неловко, ведь проходящие здесь шахтеры всегда привлекают внимание. Поэтому разглядывают и нас, без труда догадываясь, что это – новички. К тому же впереди нас женщина-инструктор, а мы за ней, как выводок гусят.

     У каждого из нас припасена последняя перед спуском сигарета, ведь в шахте – ни-ни, Боже упаси чиркнуть спичкой! Вывезут тебя всего черного, как осмоленного кабана! И сам сгоришь, и людей погубишь.

     Вот и курим у самого ствола, пытаясь насытиться дымком на несколько часов и хоть немного унять подкатывающее волнение. Еще пару минут и нужно будет заходить в стальную клеть.

     Ствол «эль-шесть», кроме прочего, является и вентиляционным. К нему подходит, так называемая, исходящая струя воздуха, которая перед этим прошла и омыла не один километр разных подземных выработок и теперь, влажная, насыщенная различными подземными газами, готова вырваться через горловину огромного вентилятора в чистое утреннее небо.

     Поэтому сам ствол наглухо запечатан сжатым воздухом, и дверь к нему можно открыть только при помощи специального рычага. Поднатужился, приподнял рычаг в вертикальное положение, пока в щель не просочился сжатый давлением воздух, а тогда уж можно открывать на всю ширину рукой. Правда, Шурка Грузинов может отворить и без помощи рычага, что всегда и делает, являя горнячкам  недюжинную силу рук, но таких как Шурка мало. 

     – Покурили?  Тогда поехали!

     Бросаем и затираем ногами окурки. Окидываем взглядом чистейший купол небес. Ну, с Богом, как мысленно всегда желают себе уходящие вглубь шахтеры.

     Открываем, заходим в промежуточную камеру и снова закрываем дверь. И только за второй, тоже крепкой и массивной, находится клеть.

     Она небольшая. Как раз на шесть человек. Седьмому не втиснуться.

     Вот инструктору и задача!

     – Ну, что, – кто останется да подождет меня? А я спущусь с тремя, а потом выеду за вами.

     Только переглядываемся.

     – Зачем вам выезжать? Мы и сами…

     Инструктор не решается… Она ведь обязана постоянно быть рядом с нами.

     – Ну, ладно, если не боитесь…

     Стоящая у клети рукоятчица отбивает четыре звонких сигнала, что означает спуск или подъем людей, и клеть со «стариками» уходит вниз.  Мы хорошо видим, как быстро «мотает» тугой канат, и стараемся подавлять охватившее нас волнение. Это ж и нам сейчас на этом вот канате…

     Ствол неглубокий, метров триста, и вскоре на поверхности показалась вторая клеть, на которой предстоит опускаться и нам.

     Улыбаемся, бодримся, поправляем на плече красную коробку «самоспасателя». Но стоящую здесь женщину-рукоятчицу не обманешь.

     – Заходите-заходите, не бойтесь, – с улыбкой говорит она, ласково подталкивая  нас в клеть двумя руками.

     Наверное, незамужняя, – совсем некстати думаю я, – ищет повод дотронуться к мужикам.

     Зашли, стали; за спиной, словно винтовочный затвор, щелкнула металлическая задвижка двустворчатой дверцы.

     – Счастливо! – пожелала рукоятчица.

                                                             2

     Через несколько минут мы уже были на верхней посадочной площадке людского уклона, по которому вверх-вниз ходила механическая доставка, а попросту – людская «коза», доставлявшая горняков на нижние горизонты шахты. 

     Сидели прямо на дощатом настиле, в горячем и влажном воздухе отработанной струи, о которой я упомянул выше. Сидели, ждали идущую снизу «козу», вновь и вновь переживая недавний спуск под землю…

     Когда и нам отбили четыре сигнала, клеть встряхнулась, словно сбрасывая с себя минутное оцепенение, дернулась и… камнем пошла вниз! Может, конечно, это только так показалось, но никакого разгона мы не заметили: дернулась и сразу – ву-у-у-ю-ю-ю-ю-ю-с-с-с-сь вниз!

     Да если бы хоть помягче, а то же шаталась, билась и терлась о допотопные деревянные «проводники»: чги-чги-чги-чги-чги-чги…

      Мы с Лапой вроде бы не робкого десятка, третий, которого я сразу окрестил мутноватым фраером, – тоже со шрамами на морде, но все дружно  схватились за поручни, как и положено по инструкции.

      – Них… хрена себе! – вырвалось у Лапы. – Во, кочегарит!

      – И куда спешит? – неуверенно пробормотал я.

      Мутный фраер, как всегда, молчал.

      А клеть все летела, пошатываясь и извлекая те самые звуки «чги-чги-ги»… В свете наших ламп молниеносно мелькали поперечные крепления ствола, и также быстро убегала вверх мокрая от постоянной влаги его стена.

     Неужели теперь каждый день придется вот так спускаться и так переживать?!

     Но в какой-то момент металлическое днище клети легко надавило на подошвы, и мы догадались, что она сбавляет ход. Дальше – больше, заметнее, и, наконец-то, зависнув над, скажем так, землей, мягко легла на породный грунт.

     Приехали!

     Выходим из клети, оглядываемся по сторонам. Ведь это впервые в жизни!

     Подземелье, настоящее, слабо освещенное, подземелье, со стариком-стволовым, о котором я обязательно расскажу ниже!

     – Все в порядке? – бодро спрашивает нас инструктор. – Не страшно было?

     – Да ну-у, – неопределенно отвечаем мы, небрежно сплевывая на сторону. – Нормально!

     – Тогда идемте…

     Так мы прошли на посадочную площадку, где дождались людскую вагонетку, и отправились на ней вниз, на нижние горизонты.

     Это, конечно, не клеть! Обыкновенный тебе вагончик, который по канату спускается наклонной выработкой. Сиди себе, высвечивая лампой стенки выработки, болтай.

     Ни скорости же страшной, ни самого страха.

     – Обойдем все рабочие места, где вам придется работать, – под стук колес рассказывает инструктор. – И на «плитах», – делает ударение на втором слоге, – побываем, и на перекреплении, и в проходке…

     – А в лаве? – грамотно называет угольный забой мужик с усами.

     – Ну, и в лаве, конечно, – соглашается инструктор, – если уж так хотите.

     Конечно, хотим! Это ж основное подземное производство – угольный забой! Все ж – и проходчики, и крепильщики, и даже плитовые, которые выдают по уклону вагоны с углем и породой, да и десяток других специальностей работают на забойщиков, добывающих уголь.

     Усатый продолжает пыжиться и уже хотел бы что-то рассказать. Но под стук колес слушают только инструктора. 

     – Покажу вам и центральный ствол, но он, как вы понимаете, у нас грузовой, а при необходимости – и запасной. Запасной выход из шахты.

     – А зачем запасной? – спрашиваем ее.

     – Ну как – зачем? Шахта же. Все может случиться. Запасной выход у нас еще и на стволе «эль-три». Знаете же где это?

     Конечно, знаем! Невдалеке от поселкового клуба.

     О-о, этот пласт «эль-шесть», а по-простому «алмаз»! Тоненький, говорят, зараза, тоньше пятидесяти сантиметров. Сейчас его уже не разрабатывают. А отцам и дедам нашим досталось! Особенно тем, кто в плечах или животе широк. Залезет, бедняга, в лаву на животе и за всю смену не может на спину перевернуться! Так и пашет все шесть, а раньше было и семь часов. А не дай Бог с похмелья приспичит, в животе заурчит, то хоть в штаны себе!.. Хорошо еще, если комбайн от штрека недалеко и можно как-то сползать вниз да куда-то сбегать.  А если продвинулся вверх на метров двести?!

     Что там говорить, – герои наши отцы и деды! И на войне были героями, сражаясь в двух Шахтерских дивизиях, которые формировались в Ворошиловграде, и в шахте были героями. Героями и… мучениками.

     Прежде всего, инструктор сводила нас на «плита», где предстояло работать Лапе и мутному фраеру.

     Никаких тебе, оказывается, бетонных плит.  Обыкновенный заезд с горизонтальной на наклонную выработку, на грузовой уклон, по которому поднимаются груз и опускается порожняк. Летом здесь хорошо, не жарко.  Прицепил на крюк вагончик и подгоняй следующий.

     Не пыльная, одним словом, работа. Но… пока какой-нибудь вагон не сойдет с рельсов! Тогда уж, сами понимаете, не до веселья.

     Но Лапа сейчас об этом не думает.

     – Нормально? – спрашивает инструктор.

     – Норма-ально.

     – Тогда зайдем на перекрепление.

     Перекрепление, оказывается, перекреплению – рознь!

     Если ты работаешь на ремонтно-восстановительном участке, где не меньше десятка мелких бригад и звеньев, то это одно. Попадется нормальный напарник или звено, – можно и поработать, и маленько отдохнуть, потому что, как поется в одной песенке, на таких участках хоть пой, хоть куй, – все равно получишь… получишь не больше других. 

     Попадется же напарник-дурак, – намашешься  той лопатой, а получишь на копейку больше кого-то и ранний себе горб.

     На добычных же участках, то есть участках, где добывают уголь, крепильщики всегда работают на совесть, вовремя перекрепляют зажатые горным давлением места, чтобы и вагоны проходили, и тележки с крепежными материлами тоже.

     Мне предстояло работать на добычном, и я с интересом рассматривал одну из таких «точек», где трудились раздетые по пояс и мокрые от пота парни.

     Что ж, сам выбирал. Никто меня сюда не посылал.

     Пройдя по откаточному штреку, мы завернули на квершлаг – более высокую, но совершенно не осветленную выработку, которая и привела нас к проходческому забою, где предстояло работать Васину и его другу татарину.

     Ну, что… обыкновенный, скажу я вам, тупик горизонтальной (но может быть и наклонной и вертикальной) выработки. Есть и бурильная установка, есть и породопогрузочная машина. Все-таки не лопатой машут мужики, используют технику.

     Когда мы подошли, проходчики собирались заряжать забой взрывчаткой, чтобы «отпалить» и продвинуться вперед  метра на полтора. Потом будет зачистка взорванной породы, установка новых «рам», настилка рельсового пути…

     Будет продвижение вперед, к намеченному маркшейдерами месту.

     Нам же уделили пару минут и – до свиданья! Взрывные работы – дело опасное, так что давайте, ребята, быстренько на безопасное расстояние!

     Экскурсия, наверное, уже заняла пару часов, и теперь оставалось побывать под лавой. Инструктор привела нас на другой добычной участок, где работала ремонтная смена. Здесь мы забойщикам мешать не будем.

     Лаву со штрека не сразу заметишь, только опытный глаз определит ее по приводной головке транспортерного конвейера, которая выдвинута на штрек.

     Это насыпка, место, где добытый уголь по конвейеру скачивается в вагоны. Правда, никаких вагонов сейчас нет, потому что люди занимаются ремонтом. В шахте ведь всегда найдется что ремонтировать.

     Еще на подходе слышим звонкий металлический  стук и приглушенные голоса. 

     Дзинь-дзинь-тах!

     – А, мать тво-ою-ю…

     Тихо смеемся, поглядывая на инструктора. Все-таки женщина. И нам немного неловко перед ней. Хотя не пройдет и полчаса, как мы все убедимся, что на шахтах даже женщины обладают мужским характером.

     – Чего ругаемся, ребята? – по-девичьи звонко кричит наш инструктор, давая знать, что рядом – посторонние.

     В лаве умолкают, направляя в нашу сторону лучи своих ламп.

     – А-а, – узнают нашего инструктора и даже называют по ее имени-отчеству, которого я сейчас, к сожалению, не помню, – в гости пожаловали? Или помощников нам привели?

     Усатый приосанивается, выдвигается вперед. Мол, вот он я, завтрашний ваш забойщик. Остальные завороженно смотрят, вернее – заглядывают в черную подземную пещеру высотой не более метра, которая уходит куда-то вверх.

     – А залезть можно? – спрашиваем инструктора.

     – Залезьте, только не высоко.

     Схватившись за рамы креплений, залазим на бровку, а затем, на коленях, четверенькаем вверх. Метр, другой, третий… 

     Скрипят под коленями мелкие кусочки угля, больно впиваются в натянутую кожу. Это, конечно, с непривычки. Хотя и бывалые забойщики стараются предохраняться, носят специальные резиновые наколенники. Иначе через пару месяцев заработаешь бурсит…

     – Хватит, хватит, ребята! – кричит нам инструктор. – Не лезьте далеко!

     А разве это далеко? Метров пять – это далеко? Далеко, если сто или двести метров!  

     Залезли, конечно, не все – только молодежь. Будущие проходчики остались на штреке. Остался внизу и усатый забойщик. Не пацан же он, чтобы лезть за нами следом. Ему тут работать, так что успеет налазиться и наработаться.

     Останавливаемся, садимся. Я упираюсь каской в каменное «небо», кото-

рое под землей именуется кровлей. 

     Сидим, светим то в одну, то в другую сторону.

     Слева – так называемый, забут, из обрушенной кровли, справа – черный пласт угля, вдоль которого лежит транспортерный конвейер, который сейчас и ремонтируют парни.  И далеко вверх, сколько может выхватить синий луч, уходят ровненькие ряды металлических стоек, которые и держат нависающую над нами каменную кровлю.  

     А что если прилечь? Представить, как работается забойщикам на тонких пластах. 

     Ложусь, высвечивая лампой черную, словно отполированную, кровлю. Это ж какая толща земли и породы у меня над головой! Какая тяжесть и мощь! Ведь до поверхности земли никак не меньше четырехсот метров!

     И чего стоят все эти стойки, если земля вдруг взбунтуется и решит  на нас легонько надавить!  (Увы, это не фантазия. Случается, что под горным давле-нием лава «садится по-черное», то есть по пласт угля, не оставляя никакого просвета, не оставляя в живых шахтеров). 

     Резко поднимаюсь, словно сбрасывая холодящее душу видение.

     – Ну, что, ребята, – слышится голос инструктора, – отдохнули? Тогда не будем мешать работать другим.

     Вылезаем из лавы и вслед за инструктором направляемся в обратный путь.

     Уже пройдя штрек и выходя на квершлаг, инструктор спрашивает:

     – Все довольны? Все посмотрели? Можно и на-гора?

     – Мо-ожно, – соглашаемся мы, представляя себе обратный путь к стволу.

     – Плохо, что закурить нет, – вдруг выдает инструктор. – Хорошо бы сейчас  пару затяжечек. 

     Останавливаемся, не веря своим ушам.

     И только молчаливый мутный фраер покупается на эту уловку, снимает с головы каску, где у него припрятана сигарета.

     Инструктор молча разламывает ее в пальцах и, по-мужски развернувшись, бьет парня кулаком в ухо!

                                                              3

     Путь наверх, на поверхность, оказался значительно короче.

     Сначала поднимались по той же наклонной выработке в «козе», которую теперь нам даже не пришлось ждать, потом подошли к стволу.

     Увидев свет наших ламп, из небольшой конуры вышел стволовой, о котором я обещал упомянуть.

     Стволовой был старый, седой, с большими белыми усами. 

     – Знакомьтесь, ребята, – весело сказала инструктор, видно, нисколько не опечаленная инцидентом с мутным фраером, – это наш дед Мороз.

     А-а, так это, значит, и есть дед Мороз,  самый старый рабочий нашей шахты!  Мало кто знает его имя-отчество, а вот по фамилии человек этот известен всем. 

     Он и впрямь напоминал своими усами и сединами сказочного деда Мороза. Не хватало разве что окладистой белой бороды. Да и в руках держал не волшебный посох, а обыкновенную шахтерскую лампу.

     – Будете ехать? – на шахтерском сленге спросил он. – Тогда садитесь.

     Теперь первыми шагнула в клеть молодежь.

     (Пройдет несколько лет, я отслужу два года в знойном Казахстане, на красивейшем степном озере Балхаш, и вернусь на свою родную шахту, кото-

рая к тому времени войдет в состав шахты им. Менжинского. И только тогда, наконец-то, займусь тем делом, которое, видимо, было написано  мне на роду: начну писать. Начну с небольших прозаических этюдов, которые охотно публиковали в городской газете, но первый же мой полновесный рассказ «Дед Мороз», в котором я вывел образ старого горняка,  станет не только моей первой журнальной публикацией в Москве, но и откроет мою первую книжку рассказов «У реки Лугани»).

     Подниматься клетью на поверхность было намного спокойнее, чем опускаться в шахту. На-гора ведь едем, на свет Божий, на ласковое летнее солнце!

     Клеть так же пошатывалась, так же с мягким стоном терлась с «проводники»: чги-чги-чги… Ну, и пусть шатается!  Пусть трется! Нам, побывавшим сегодня и на штреках, и на квершлагах, и даже в лаве, теперь ничего не страшно!

     Вот и поверхность, вот и знакомый уже «винтовочный» щелчок металлической задвижки на дверцах клети.

     – Выходите! – весело говорит нам все та же рукоятчица.

     Выходим из клети, выходим через камерушку и на свет Божий!

     Мама родная, как же, по сравнению с душной и липкой исходящей струей, за короткое время пропитавшей даже наши спецовки, пахнет наш земной воздух! Тут тебе и запах травы, и омытых  дождем кленовых листьев… Как мы этого раньше не замечали?!

     Дышишь и не можешь надышаться!

     Мимо ствола, вопросительно поглядывая на нас, проходят знакомые на лицо мужики. Конечно, тоже шахтеры. И уже знают, что попросим закурить.

     Прикуриваем, затягиваемся, чувствуя, как сразу же сладкой пеленой затуманивает голову. И, дождавшись выезда своих, оставляем им докурить.

     Довольные всем на свете, направляемся в сторону конторы и бани.

     Мы с Лапой впереди, «старики» с инструктором за нами. Опростоволосившийся мутный фраер, которого мы на шахте больше не увидим, плетется сзади.

     Я еще издали поглядываю на слипшиеся терриконы нашей шахты, которые мне впервые напоминают крутые горбы опустившегося на колени исполинского верблюда. Лапа же всю дорогу насвистывает и, от избытка чувств, мажет  своей грязной ладонью лицо встречной непутевой девахи.

2017 г.