1

Та утренняя смена бригады крепильщиков началась, как обычно, с «тормозков», как называли шахтеры завернутые в газетную бумагу завтраки. Сидели рядом с местом перекрепления выработки, не торопясь ели,  перебрасываясь шутками и прислушиваясь к стуку проходящих невдалеке подземных составов: надеялись, что скоро подгонят вагончик и для них. Тогда уж начнут разбирать старую, изломанную горным давлением крепь, освобождать необходимое пространство для установки новой. И загружать в вагон лишнюю породу.

Лукашевич не «тормозил», то бишь – не завтракал. Его второй день беспокоил желудок, поэтому пришлось отказаться от привычных для горняков колбасы или сала и подзаправиться еще дома горячим, наваристым супом.

Горячая пища, казалось, до сих пор приятно согревала его, вызывая желание смежить глаза и подремать еще минут десять. Пока не подгонят «порожняк».

– А помните, как этот чудотворец притащил на квартиру бригадира тараканов?! – продолжали балагурить парни, вспоминая одного из своих товарищей. – Ну-у, чертула!

– Помним. От него всего можно было ожидать.

Помнил и Лукашевич. И тоже улыбнулся в полутьме.

Как-то крепильщики наткнулись в одной из влажных и горячих выработок на семейство огромных и совершенно прозрачных тараканов. И на следующий же день один из парней прихватил из дому пустой спичечный коробок и втихаря запихал туда несколько этих насекомых. После работы, помывшись в бане, пошли проведать приболевшего бригадира. И когда на квартире дело дошло до перекура, парень по ошибке вытащил из кармана не тот коробок… И надо было видеть лицо хозяина, когда из этого коробка выскочили невиданные ранее насекомые и, не долго думая, разбежались по кухне!

– Что это-о?! – от неожиданности опешил бригадир.

Стушевались и парни, сразу догадавшись, откуда появились у их товарища эти тараканы.

– Ты что – в шахте наловил?! Зачем?!

– Дочке пообещал, – удрученно ответил тот, – на урок зоологии…

– Ну, пропала квартира! – безнадежно махнул рукой бригадир.

– Ну-у не-ет! – подоспела ему на помощь жена. – Пусть теперь ловят! И пока всех не выловят – из квартиры никого не выпущу!

Где их только не искали, этих тараканов, – и под столом, и под кошелками с картошкой, и среди пустых стеклянных банок, стоящих шеренгой под окном!.. Осталось только сорвать деревянные полы, но и это не увенчалось бы успехом.

И пришлось хозяйке смириться. Не ночевать же у нее в доме такой ораве!

А наглые насекомые через месяц так расплодились, что удерживали в страхе весь двухэтажный восьми квартирный дом. Впрочем, бригадир тоже был не прочь пошутить и мог запросто придумать это.

Припоминая все это, Лукашевич только улыбался. Как и большинство белорусов, он был добродушен и мягок душой и даже к подземным мышам, иногда посягавшим  на оставленный кем-то «тормозок», относился с мягким юмором.

– А ты не оставляй где попадя, мышки тоже есть хотят, – подтрунивал легонько.

Сегодня же случилось непредвиденное, чего Лукашевич и сам не в состоянии был объяснить. Парни уже заканчивали завтрак, когда на штрек выскочила  большая юркая мышь и забавно подняла вверх свою острую мордашку.

– А ты чего это здесь?!. – От нечего делать прикрикнул Лукашевич. – Заблудилась?

И, шутки ради, швырнул в ее сторону небольшой кусочек породы.

Швырнул, не целясь, безо всякой злобы, даже не рассчитывая попасть. Но – попал!

Мышь пискнула, перекинулась на спину и задрала вверх тонкие дрожащие ножки.

– Ну, нихрена себе! – дурашливо выкрикнул один из парней. – Бацька мышу завалил!             Лукашевич смутился, почесал под каской затылок: кто ж его знал, что попадет… Он уже хотел подняться, подойти поближе, посмотреть, но из узкой щели один за другим выскочило с десяток маленьких, почти крошечных мышат и засуетились возле лежащей неподвижно матери. Они толкались носиками в ее нежное серое брюшко, в ее остроносую мордочку, толкались и почти по-детски жалобно пищали.

Лукашевич сидел не двигаясь. Сидел и не мог оторвать от них глаз.

Боже, – мысленно чуть ли не взмолился он, словно о травмированном товарище, которых он за двадцать лет под землей видел немало, – хоть бы ожила! Это ж, видно, ее дети!

Он никогда бы не подумал, что такая вот картина заставит больно сжаться сердце! Мало ли достается этим мышам и от шахтеров, и от санитарных работников! Ходят периодически по горным выработкам симпатичные девчата в новеньких шахтерских спецовках, рассыпают в местах скопления мышей специальную отраву. А что делать… Мыши ведь эти, говорят, – переносчики всякой заразы и другим способом их не уничтожишь.

Оно, может, и так. И смешно было бы протестовать, жалея этих вездесущих подземных жителей. Но сейчас он видел настоящее детское и, наверное, сиротское горе, виной которому Лукашевич был сам. Он не стал приближаться, чтобы малыши не разбежались от страха, и тогда уж точно их мать не оклемается и останется лежать здесь, пока кто-нибудь не наступит, не раздавит в полутьме сапогом.

Однако нужно было подниматься, браться за работу. И он поднялся, стянул с себя брезентовую куртку, повесил рядом на специально припасенный крючок. Вытащил из кармана уже потертые рабочие рукавицы, начал выбивать из них вчерашнюю пыль. От этих хлопков – он ясно видел! – мышь очнулась, засучила лапками, перевернулась на живот и неожиданно шустро побежала к щели.

Мышата, радостно попискивая, кинулись за ней.

Всю рабочую смену Лукашевич не переставал думать о сегодняшнем случае. Парни взяли ломы, начали обрушать сверху штрека куски породы, стараясь, чтобы порода попадала в вагон, и незлобно матерились, когда она скользила мимо, под колеса. Лукашевич не ругался, молча доставал ее лопатой, бросал в вагон. Нехорошо как-то было у него на душе. Словно позволил себе какой-то нехороший, недостойный человека поступок. И, зная свой характер, будет теперь терзаться этим не один день.

– Бацька! – окликнул его один из парней. – Так как же ты умудрился сегодня так ловко мышку «подстрелить»? Наверное, в армии снайпером был?!

– Ха-ха! – откликнулся другой парень, приостанавливая на минуту работу. – Наверное, снайпером! Щелк – и первым же выстрелом наповал!

– Да нет, не наповал. Только оглушил, – весело добавил третий.

Лукашевич в армии не служил. Так уж получилось. И снайпером, конечно, не был. А вот на прозвище Бацька откликался с удовольствием. Оказавшись в Донбассе, он долго переходил с родного белорусского на русский язык и, как шутили здесь, потихоньку выгавкался, но дорогое для него слово «бацька» до сих пор произносил как в далеком деревенском детстве.

– Да кто его знает, – искренне выговорил он, – я ж и не хотел этого. Как-то так получилось…

– Ничего, не переживай! Их тут много бегает. Видел, сколько малых подрастает!

Да разве же дело в том, сколько подрастает? Он же не простую мышку зацепил, а многодетную мамашу. Как они, маленькие несмышленыши, узнали, что с ней беда?! Как почувствовали? Ведь ни одного из этих мышат с ней рядом не было. Потом уж прибежали, пытались растолкать, привести в чувства… Мама моя, – думал Лукашевич, – неужели и в таких крохотулек есть чувства, есть сострадание и жалость, чего напрочь лишены некоторые человеческие особи?! Ведь они фактически прибежали ее спасать. Прибежали, несмотря на страх перед большими и опасными для них людьми.

Обобрав породу, парни ставили крепление, используя для этого старые, но не совсем деформированные рамы. Поставив и крепко затянув ключами гайки, перекрыли верх крепления узкими деревянными распилами, после чего можно было минут десять перекурить. Не в прямом, разумеется, смысле. За курение в шахте – под суд! Разве мало гибнет от взрывов газа горняков! Вспыхнет искра в загазированном пространстве – и конец! Освободившаяся адская сила такова, что гнет и скручивает, словно проволоку, железнодорожные рельсы. А что по сравнению с металлическими рельсами живой человек!

Сгорают тогда в пламени и сотни, а может, и десятки сотен мышей. Кто их там считал. Да и на кой черт они, вредители, кому нужны.

2

На следующий день Лукашевич пришел на работу с «тормозком». Что ни говори, – а многолетняя привычка. Жена постоянно талдычит, что горячая пища для организма намного полезней, поэтому готова каждое утро готовить ему свежий суп. Но много ли найдется таких чудаков, чтобы, проснувшись, сразу брались за ложку! Проснувшись, нормальному мужику хочется покурить, пройтись к шахте по свежему утреннему воздуху, покалякать с попутчиками. Это уж потом, опустившись под землю, можно и перекусить, запасаясь силами. Рассаживаются – где кому удобнее, не спеша разворачивают свои свертки, успевая заметить, – с чем там, с каким завтраком вышел сегодня на работу напарник.

– О-о, Мишка, видно, не проспал всю ночь, постарался… Глянь, какой тормозок жена приготовила!

Другие понимающе посмеивались.

– Да, жена-а, – в тон ему отвечал Мишка. – Если бы с вечера не украл, – фиг бы она приготовила!

– Так надо ж было не спать!

– Можно подумать, ты не спишь, стараешься! Сейчас вот «настараешься» с лопатой и всю ночь прохрапишь, даже на другой бок не перевернешься!!

Лукашевич, слушая, только головой кивал. Молодые еще, зубоскалы. Он тоже таким был. А сейчас другие мысли в голову лезут, даже здесь, на работе. Завтра, в выходной, нужно ехать на рынок, прикупить пару мешков картошки. А мотоцикл что-то барахлит. В молодости он каждую неделю разбирал его, проверял все механизмы, получая от этого удовольствие не меньше, чем от езды. Но с годами уделял своему трехколесному другу все меньше внимания, и тот стал, как и любой человек, стариться: и голос, то бишь звук, уж не тот, какой-то по-старчески хрипловатый, и внешний вид тоже. Немецкие наклейки с изображением лукавых красавиц, которые раньше красовались на боках бензинного бака, давно поистерлись, да и вышли из моды. Обода колес постоянно покрыты дорожной пылью. А в последнее время «Ижачок» его совсем расчихался. Пока заведешь – нервы попортишь. А их и без того есть кому портить.

В бригаду крепильщиков Лукашевич перевелся из проходки. Вот они, пацаны эти, сейчас спрашивают: а что, в проходке намного тяжелей? Э-э, милые мои! Вот вы здесь поработали – и пару минут перекурили; поработали – и перекурили. А в проходке перекуров нет: как приступили к работе, так всю смену то обуривают и взрывают забой, то зачищают породу, то крепят рамы… Да мало ли что! В проходке всегда найдется работа. Даже в угольной лаве, хоть и на коленках, а то и на животе, но как только засыпали состав угля, так можно и отдохнуть, пока затягивают порожняк. Пять-десять минут – а силы восстанавливают. А проходка, будь она неладна…

Лукашевич доел, оставив приметный кусок колбасы, завернул его в газету. Встал, потянулся, оглядываясь на парней. Еще жуют, еще читают, будто дома некогда почитать. Нагнулся к щели, в которую вчера спряталось мышиное семейство, положил туда остатки своего завтрака.

Ожидать пришлось не долго. Послышался характерный писк, газета зашевелилась, зашуршала, а потом и вовсе исчезла из виду.

Ешьте на здоровье!

Казалось бы, пустячок, но после этого на душе у Лукашевича стало веселее. И это не осталось не замеченным.

– Что, Бацька, – решил подкормить мышат, хи-хи?! Загладить свою вину? Давай-давай, откорми хорошенько. Вырастут – погрызут!

– Да-а, они злопамятные! Не забудут, как ты ихнюю мамашу камнем по темечку!

– Ха-ха!

Лукашевич не обижался. Сам любил подтрунить.

Мышата пировали долго, шурша бумагой и попискивая. Лукашевич сидел рядом, готовил металлические «хомуты» для крепления, по нескольку раз прогонял гайки по резьбе, увлажненной соляром, чтобы потом не пришлось мучиться, с трудом затягивая их на раме крепления. Занимался делом, прислушиваясь к этой мышиной возне, и молча улыбался.

Вспомнилось деревенское детство, когда зимой лежал с бабкой на нагретой печи и с замиранием сердца слушал, как где-то над головой, на горище, тарахтели кукурузными початками мыши. Ему очень хотелось посмотреть, – как они делают это. Наверное, становятся на задние лапки, а передними упираются  в початок, и катят его, как бабушка весной опорожненную за зиму бочку. Только зачем они их катают? Можно же пристроиться и грызть, грызть… Может, это у них такие игры, такие забавы?

Мыши наконец угомонились, перестали пищать и шуршать газетой, видно, уснули, довольные привалившим счастьем. Лукашевич уже справился с «хомутами», хотел подняться, поднести их поближе к месту крепления, когда из щели показалась любопытная мордашка мышонка, который, видно, решил все-таки поинтересоваться: кто же этот щедрый человек, так славно угостивший их сегодня. Лукашевич сразу же заметил его, поэтому замер, чтобы не спугнуть. Они несколько мгновений рассматривали друг друга, но стоило Лукашевичу пошевелиться, как мышонок юркнул в свою норку.

С тех пор эта процедура начала повторяться каждый день: Лукашевич оставлял мышатам достаточный для них кусок своего завтрака, потешные грызуны дружно и весело пировали, оглашая выработку своим писком, потом замолкали, укладываясь спать. И только один, прозванный Лукашевичем Минькой, любопытно вылезал наружу, словно благодарил за угощение. Он с каждым днем все более смелел, перестал убегать от каждого шороха, от каждого резкого звука. И Лукашевич, решил его п р и р у ч и т ь. Он начал оставлять для Миньки отдельный кусочек колбасы, и когда тот традиционно вылезал из норы – медленно и осторожно протягивал мышонку это лакомство.

Минька поначалу все-таки боялся, убегал, потом, видно, набрался смелости, вытянул вперед свой чуткий нос, всем своим тельцем подавшись вперед, и, выхватив из руки человека удивительно пахучий кусочек, шмыгнул назад, в нору.

Лукашевич засмеялся, и парни, все поняв, только переглянулись.

– Бацька наш, видно, совсем в детство впал!

И все-таки они его  уважали. Кто еще так ловко обурит бурильным молотком забой, кто правильно расположит «патроны» со взрывчаткой, чтобы взрывная волна не натворила лиха, не вынесла предыдущую крепь… Да никто! К нему всегда обращается в нарядной начальник участка, записывая сменные задания, хотя Лукашевич никак не хочет считать себя бригадиром. Бригадирам ведь доплачивают. А если доплачивают, – значит, по его мнению, нужно больше других вкалывать. А здоровье уже не то…

Совсем парнишкой, после окончания восьмилетки, приехал он в Донбасс. Приехал не один, белорусов здесь было много. Все они отличались своим мягким, можно даже сказать, мелодичным акцентом, который сохранится на всю жизнь. И по этому неподражаемому говорку они даже в незнакомцах всегда узнают земляков.

– Што – и здесь сябры?! – искренне радуются, знакомясь. – И здесь наши, бульбаши?

Так и проработал двадцать лет: сначала электрослесарем поверхности. Затем – под землей. Наград не заработал, их рядовым шахтерам не дают. А если кто и получит, то это большая редкость. А вот набор болезней – это ждет каждого. Тут тебе и запыленность легких, силикоз, и вибрационная болезнь, когда человек не может удержать в руке ложку, и гипертония, и… и… Не хочется и вспоминать!

Шли дни. Рабочее место крепильщиков продвигалось вперед, но Лукашевич, несмотря на задорные шутки парней, продолжал завтракать на прежнем месте, зная, что и сегодня вылезет к нему за очередным угощением на удивление любопытный и любознательный мышонок. Вылезет безо всякого опасения, как на короткую, в несколько секунд, встречу с хлебосольным приятелем, смело возьмет из его рук положенный кусочек вкусной еды и, радостный, убежит в норку. И каждый раз Лукашевич только покачивал от удивления головой. Ну, надо же, такая кроха, а что-то думает, что-то соображает… Возможно, даже испытывает почти человеческие чувства: чувства любви и привязанности. Вынудило же что-то стайку мышат прибежать на помощь своей матери, пытаться ее спасти.

Это и удивляло, и умиляло. И Лукашевич с легким сердцем принимался за работу, хотя, признаться, в душе все-таки слегка стыдился своего мальчишества. Как бы пареньки не проболтались, а то пойдет по шахте слух, что он подкармливает мышей, – насмешек не оберешься.

Увы, недолгая дружба шахтера Бацьки и мышонка Миньки закончилась печально. Как-то, направляясь после смены к стволу, крепильщики встретили несущих какие-то пакеты девчат.

– Отработали, мальчики?! – весело спросила какая-то словоохотливая.

– Отработали! – так же весело ответили парни. – А вы что – на работу?

– Да, на работу! Мышей там у вас много?

– Хвата-ает!

Янушкевич сбил шаг, но не остановился. И только с горечью посмотрел девчатам во след. Не увидел он больше и Миньку, хотя каждый раз оставлял в приметном месте кусочек своего завтрака.

2016 г.